ра Канин  Нос,  вышел  в
Баренцево, где его изрядно трепануло штормом, затем Поморским  проливом  меж
Колгуевым  и  Тиманским  берегом  выбрался  в  Печорское  море.  Преодолевая
плавающие льды и туманы, наконец достучал  своим  двигателем  до  Вайгача  и
отдал якорь в небольшой бухте на южной стороне острова.
   Оказалось, что  работу  поморам,  нынешним  морякам  Беломорской  военной
флотилии, намного облегчили минные тральщики, побывавшие в этих  водах.  Они
освободили от мин и пролив, и подходы к нему, протралили Карские  ворота  по
северную сторону Вайгача. Однако фашисты по-прежнему посылали на арктическую
трассу свои подводные лодки, да вдобавок еще сбрасывали мины с самолетов,  и
работы команде бота хватало.
   Дорофей, Андрей Котцов и Офоня Патокин,  да  воинская  команда  из  шести
человек под началом минного старшины Агеева - два пулеметчика,  три  пушкаря
да минер оказались на важной коммуникации Севера.  Здесь  пролегали  пути  с
Тихого океана, из Владивостока, заполярных портов Игарка, Дудинка, Диксон  в
Архангельск  и  Мурманск.  Проливами  Карские  ворота  и  Югорский  Шар  шли
транспорты с грузами под охраной военных кораблей. Югорским Шаром -  Дорофей
этого не знал - прошлым летом шел на "Большевике" на восток  Тихон  Мальгин.
Теперь он плавает в Тихом океане. Фашистские субмарины пытались нападать  на
советские корабли, ставили мины, воровски  высаживали  на  пустынные  берега
небольшие десанты и разбойничали на  полярных  станциях  Главсевморпути.  По
осени,  когда  наши  суда  выходили  из  Арктики,  гитлеровцы   развертывали
подводные лодки вдоль арктических путей до  Белого  моря.  Им  противостояли
наши   тральщики,   большие    охотники,    эсминцы,    снабженные    новыми
гидроакустическими приборами.
   Деревянное  поморское  суденышко,  ставшее  в  строй  военных   кораблей,
патрулировало в Югорском Шаре.  Оно  могло  подходить  близко  к  берегам  и
вылавливать мины там, куда другим военным кораблям  подхода  не  было  из-за
малых глубин.
   Совершая дальние переходы, какие до войны и не  снились,  Дорофей  и  сам
удивлялся, как он поднаторел в мореходных делах. Бывало, на рыбном  промысле
и картой не пользовался, только взглядывал на компас, да и  то  в  туман,  в
малознакомых местах. А теперь у него в рубке всегда на столике -  мореходная
карта да калька минной обстановки,  какую  выдавали  в  штабе  перед  каждым
выходом на траление. С юности умел Дорофей  мастерски  лавировать  парусами,
ходить любым галсом, при любой волне, а теперь от  него  требовалось  другое
искусство: используя двигатель "на всю железку", ускользать из-под  обстрела
береговых батарей, уметь так поворачивать судно на ходу, чтобы артиллеристам
из военной прислуги было сподручнее вести огонь с палубы бота. А уж Кольское
побережье за эти годы он так изучил, что и без  карты  мог  прийти  в  любой
пункт от Мурманска до Пикшуева мыса.  Случалось  ему  ночами  пробираться  к
норвежским берегам, занятым фашистами, и  высаживать  наших  разведчиков,  а
потом брать их обратно на борт.
   Суденко стояло в бухте. Третьи сутки непогодило:  небо  в  тучах,  дождь,
туман. Немцы в такую хмарь не летают.
   На берегу, поеживаясь от сырости, ходил взад-вперед по причалу часовой из
воинской команды бота с трофейной немецкой  винтовкой.  Вахтенный  на  судне
Андрей Котцов спрятался от дождя в  рубку.  Его  обязанность  -  следить  за
"воздухом", и он для очистки совести изредка поглядывал  в  небо,  ненадолго
высовываясь в дверь рубки.  Остальные  члены  экипажа,  пользуясь  свободным
временем, отсыпались впрок. Только еще Дорофей и  минный  старшина  Агеев  в
носовом кубрике у теплой печки вели неторопливые разговоры.
   Обогревшись, Киндяков и Агеев вышли на палубу. Было все так же  пасмурно,
видимость плохая. Доски у причала потемнели от сырости. Небольшой поселок на
берегу казался безлюдным, лишь изредка  пробегали  бойцы  от  артиллерийской
позиции на берегу, на высотке, к своей землянке. Дорофею этот поселок чем-то
напоминал Шойну. Там тоже часто непогодило и было безлюдно, и так  же  зябли
под дождем небольшие постройки, а в бухте стояли рыбацкие боты да карбасы.
   Агеев пошел на корму, к траловому хозяйству. А Дорофей заглянул в  рубку,
но не обнаружил там вахтенного: куда-то исчез. Только капитан  подумал,  что
придется ему сделать замечание за то, что покинул пост, как Котцов  появился
из-за рубки.
   - Там от коменданта пришли. Тебя кличут, - сказал он.
   Дорофей увидел на пирсе невысокого щуплого бойца в плащ-палатке и сошел к
нему по трапу.
   - Вас капитан-лейтенант просит зайти по срочному делу, - доложил боец.
   Комендатура размещалась в крошечном брусковом домике  и  среди  населения
поселка  именовалась  штабом.  Над  крышей  на  двух  мачтах  была  натянута
радиоантенна, ветер раскачивал чуть провисшие провода. Когда Дорофей вошел в
помещение, его встретил озабоченный пожилой моряк в форме капитан-лейтенанта
- Никитин. Он развернул на столе карту и указал  на  мысок,  что  на  правом
берегу, на материке.
   - Вот здесь, на мыске, между выходом из пролива и Амдермой сегодня  немцы
с подводной лодки напали на полярную  станцию.  Наш  радист  принял  от  них
открытым текстом: "На берег высадились с подводной лодки фашисты, обстреляли
станцию..." И все... Связь пропала. Других судов  в  бухте  нет.  Пойдем  на
твоем "Вьюне". Я возьму отделение автоматчиков. Готовься к выходу.
   Через десять минут "Вьюн" уже снялся с  якоря  и  на  полном  ходу  пошел
проливом.
   К мыску, где находилась  полярная  станция,  подошли  часа  через  два  с
половиной. Капитан-лейтенант в  бинокль  осмотрел  берег,  но  из-за  тумана
ничего разглядеть не удалось. Дорофей осторожно поворачивал  бот  к  берегу.
Котцов лотом измерял глубину.
   Загремела лебедка, якорь ушел в воду. На талях спустили шлюпку, и Никитин
со своими автоматчиками отправились на  берег.  Артиллеристы  и  пулеметчики
Агеева держали невысокие скалы под прицелом. Судя по всему, лодка уже  ушла,
иначе бы она обстреляла бот.
   Шлюпка вернулась примерно через час. За ней показался из  тумана  карбас,
принадлежавший, видимо, полярной станции. На шлюпке  привезли  двух  раненых
зимовщиков, а на карбасе четыре изуродованных трупа...
   Убитых молча положили на палубу и накрыли  брезентом.  Раненых  унесли  в
кубрик, и Котцов стал перевязывать их. Дорофей, как мог, помогал Андрею.
   - Вот гады! На зимовщиков напали.  Что  они  сделали  им  плохого?  Ну  и
гады... - повторял Дорофей.
   Никитин вызвал капитана наверх.
   - Снимайся с якоря. Здесь мы больше  ничем  помочь  не  можем...  Станцию
немцы спалили, одни головешки остались. Зимовщиков было шестеро, а  винтовок
три... Отстреливались, пока имелись патроны. Четверых немцы убили,  а  после
того еще искололи ножами или штыками. А двое спаслись - отступили в  тундру,
за болото...
   - Напакостили и ушли? Неужто  на  них  управы  нет?  Есть  же,  наверное,
какой-нибудь международный уговор насчет зимовщиков? Или нет?  -  Дорофей  в
упор смотрел на Никитина.
   Капитан-лейтенант пожал плечами.
   - Разве подействует на них уговор? Зверье!
   - Хуже зверья, - Дорофей рывком отворил дверь в рубку.
   Заработал двигатель, и бот медленно, словно ощупью, отправился в обратный
путь.  Туман  по-прежнему  стоял  плотной  стеной,  и   ориентироваться   по
очертаниям берега было невозможно. Дорофей то и дело поглядывал на компас  и
карту пролива. Надолго  запомнился  ему  этот  рейс  с  убитыми  и  ранеными
полярниками на борту.
   2
   В декабре Унда снова отправляла в Архангельск большой  обоз  с  мороженой
навагой.  Опять  с  обозом  пришлось  ехать  и  Фекле.  В  прошлый  раз  она
напросилась в дорогу сама, а сейчас собиралась без  особой  охоты,  лишь  по
необходимости: колхозники были на подледном лове, в деревне почти никого  не
осталось и, кроме нее, Ермолая да Николая Тимонина, ехать было некому.
   Перед отъездом Фекла зашла к Мальгиным попрощаться.
   Ефросинья прихворнула, лежала на печи под шубой. Маленькая  Светлана  уже
ходила по избе, придерживаясь за лавки и стулья. Августа  стирала  в  корыте
белье. На полу - ведра, кадка со щелоком из золы. Воду Августа грела в ушате
раскаленными  в  печке  каменьями:  чугунами  на  большую  стирку  воды   не
напасешься.
   Увидев Феклу, молодая хозяйка вытерла руки о фартук:
   - Я слышала, ты с обозом идешь, Феня?
   - Иду. Дело привычное.
   - Счастливого пути, - пожелала Августа. - Только не  дай  бог,  чтобы  ты
опять нашла Родиона в госпитале.
   - Не каждый же раз... Хватит с него. Что он пишет?
   - Пишет, что больших боев нет, сидят по землянкам да окопам. Но, судя  по
всему, скоро будут наступать. Тебе в последнем письме привет написал,  да  я
все никак не могла собраться передать. Дел много, мама болеет.
   - За привет спасибо. Чего вам привезти из Архангельска?
   - Ничего не надо. Да и что теперь оттуда можно привезти? Слышала  я,  что
по трудностям в  снабжении  Архангельск  -  второй  город  после  блокадного
Ленинграда... Чего оттуда привезешь...
   - Это верно, - вздохнула Фекла и подумала,  что  надо  бы  захватить  для
Меланьи Ряхиной свежемороженой наваги своего улова. - Ну, до свиданья. Желаю
вам доброго здоровья.
   - Счастливого пути, - еще раз пожелала Августа и подала Фекле влажную  от
стирки руку. Кончик ее тяжелой золотистой косы выпал из-под платка.
   "Красива Густя, - подумала Фекла. - Двоих детей принесла и  нисколько  не
изменилась".
   Потом она зашла к матери Бориса, наносила в избу побольше  колотых  дров,
поделилась рыбой из своих  запасов,  принесла  керосина.  Серафима  Егоровна
стала совсем плохо видеть, передвигалась по избе чуть ли  не  ощупью.  Когда
она наливала кипяток из самовара, то струйка его  побежала  мимо  чашки,  на
блюдце. Серафима Егоровна заметила свою оплошность и передвинула  чашку  под
кран, но у Феклы заныло сердце: "Хоть бы не умерла, пока я езжу".
   Посидев со старухой, окинув грустным взглядом ее избу, в которой было так
холодно, что углы промерзли до инея, Фекла  посоветовала  Серафиме  Егоровне
топить пожарче, а вьюшку в трубе закрывать не рано, чтобы не угореть.
   - Легкой тебе дороженьки, Феня! Я буду тебя ждать, - сказала на  прощанье
Серафима Егоровна.

   Путь на этот раз был  очень  труден  -  выпало  много  снега,  и  местами
пришлось дорогу торить заново. Лошади сильно уставали, люди,  сопровождавшие
обоз, вконец измотались. Но все же благополучно добрались до Архангельска.
   В город хотели попасть засветло, но перед самым Архангельском разгулялась
метель, и на улицу поселка лесозавода обозники въехали уже  ночью.  Тимонин,
разыскав  своих  дальних  родственников,  попросился  к   ним   на   ночлег.
Разгружаться на склад прибыли только утром.  Потом  мужчины  отправились  на
одной из подвод в рыбаксоюз по снабженческим  делам,  а  Феклу  оставили  на
квартире присматривать за лошадьми и варить обед.
   Хозяйка, работница лесобиржи, ушла спозаранку на лесозавод. Дома остались
дети: семилетний мальчик и две девочки - пяти и трех лет.
   Мальчик подошел к Фекле.
   - А наш папа на фронте. Вот его фотокарточка. Недавно прислал.
   Фекла взяла небольшой снимок. Солдат в полушубке и ушанке стоял у  пушки,
левой рукой обнимая  ствол,  и  улыбался  из-под  закрученных  усов.  Позади
виднелся дом с островерхой черепичной крышей.
   - Теперь он в Польше, - пояснил мальчик. - У него два ордена Славы.
   - Скоро папа кончит войну и приедет домой, - он  так  пишет,  -  добавила
старшая девочка с худым смугловатым лицом.
   "В Польше... - подумала Фекла. - Далеко шагнул солдат!"
   - Теперь уж недолго вам ждать, - успокоила  она  детей  и  предложила:  -
Хотите есть? Младшая девочка робко кивнула.
   - Садитесь, я ухой вас накормлю.
   Фекла наварила огромную кастрюлю свежей наважьей ухи, и ей  было  приятно
покормить детей.
   Не успела Фекла убрать со стола, как в дверь кто-то постучал.
   - Войдите! - отозвался мальчик.
   Фекла обернулась к двери и обомлела. В комнату,  неловко  споткнувшись  о
высокий порог, вошел Родион Мальгин.
   - Родио-о-он? - удивленно протянула Фекла. - Ты откуда?
   - Здравствуй, Фекла Осиповна! Здравствуйте, детки! - оглядел всех Родион.
- Откуда, спрашиваешь? Да из госпиталя, откуда же еще?  Почему  не  спросила
куда? Домой. Списали по чистой. Отвоевался...
   Фекла все еще не могла прийти в себя от такой встречи.
   - Ничегошеньки не понимаю. Перед отъездом я заходила к вашим,  и  Августа
мне сказала, что было от тебя письмо и что ты на передовой. Опять  ты  писал
неправду?
   - Святая ложь. Можно простить.
   Родион правой рукой сбросил с плеч лямки вещевого мешка, опустил  его  на
пол. Стал расстегивать заиндевевшую на морозе шинель. Фекла сразу  заметила,
что действует он одной рукой, перевела взгляд на левый рукав.  Он  показался
ей пустым, и у нее замерло сердце.  Робко  подошла,  сняла  с  него  шинель,
ватник, все еще не решаясь спросить о левой руке. Родион неторопливо сел  на
старый венский стул  и  чуть  подтянул  левый  рукав  гимнастерки.  Из  него
высунулась розовая, в складках недавних швов култышка.
   - Левую мне оттяпали. Осколком раздробило кисть.
   - Ой, Родион, Родион! - болезненно сморщилась Фекла.
   - Два раза  шлепнуло  -  третьего  было  не  миновать,  -  Родион  как-то
неестественно рассмеялся,  топорща  русые  усы,  которые  успели  уже  стать
густыми и, видимо, жесткими.
   Фекла взяла с полки миску.
   - Есть хочешь? Уха свежая. Из наваги.
   - Из наваги? - обрадовался Родион. -  Давай  наливай.  Я  уж  забыл  вкус
наваги.
   - Ну вот. А нам она надоела.
   - Известное дело - сами рыбаки.
   - Кушай на здоровье!  -  Фекла  поставила  перед  ним  миску.  -  Мы  уже
пообедали. Ермолай с Тимониным придут - тоже поедят.
   - Я их видел в рыбаксоюзе. Они и сказали, чтобы шел сюда. Я ведь о  вашем
обозе узнал неделю назад. Все  дожидался,  когда  прибудете.  Думаю,  что  с
земляками домой добираться сподручней, чем одному.  Как  там  в  нашей  Унде
живут?
   - Да что, живут... Кто хорошо, кто плохо. По-разному живут. Да ты ешь,  а
то остынет.
   Дети в уголке занимались  книжками  да  игрушками,  старались  не  мешать
гостям. Родион ел, Фекла не сводила с него глаз.
   - Как мои там? Как Густя?
   - Августа здорова. Девочка у тебя хорошенькая. Вся в кудряшках. Кто у вас
в роду кудреватый был?
   - Мой отец. В него, наверное, удалась, - Родион  улыбнулся,  вздохнул.  -
Скорее бы до дому добраться. - Погрустнел, добавил: - Маму жалко.  Без  отца
нас с Тишкой подняла. Хватила трудностей...
   - Как не жалко, - согласилась Фекла. - На моих глазах померла, у озера...
   Фекла заметила, что какие-то злые черточки появились на худом  и  бледном
лице Родиона. И глаза он теперь щурил нервно и колюче. Раньше они были синее
и ярче. Видать, на Кольской земле, в окопах выдуло ветрами синеву.  "Ничего,
это пройдет, - подумала  Фекла.  -  Все  в  окопах,  да  под  пулями,  да  в
госпиталях. Столько ранений перенес! Война душу взмутила...  А  морщинок-то,
бог ты мой, как поднимет брови - весь лоб  в  складках...  Нелегко  ты  жил,
солдат, хватил горя. Ну да ничего,  дома  отогреешься,  просветлеешь...  Без
женской ласки, наверное, жил. Откуда ей быть? Приласкает Густя,  растопит  в
сердце окопный холод..."
   Фекла заметила, что, прежде чем откусить хлеб, Родион вынужден был класть
ложку на стол - рука-то одна. Не удержавшись, она молча всплакнула.
   - Ты что, Фекла Осиповна? - Родион порывисто  поднялся,  подошел  к  ней.
Фекла виновато улыбнулась, утерла слезу как-то уж совсем по-детски, кулаком.
   - Прости. Жаль мне тебя. Как без руки-то?
   - Да как-нибудь. Бывает и хуже.
   Родион отошел к окну, посмотрел на воробьев, клюющих что-то на дороге,  и
вздохнул. Потом, заметив детей, притихших в своем уголке,  достал  из  мешка
несколько кусочков рафинада и оделил им всех троих.
   - Шоколада, брат, нету, - улыбнулся он мальчику.
   Тот серьезно ответил:
   - Какой нынче шоколад? Хлеба не досыта.
   - Война кончится - все будет, - сказал Родион и повернулся к Фекле.  -  А
как ты живешь, Феня?
   - Живу хорошо, - ответила она и подумала,  что  раньше  он  ее  Феней  не
называл. - Не холодно, не голодно. Заботиться не о ком. Одна как перст.
   - Одной по нонешним  временам  легче  жить.  -  Родион  принялся  неумело
сворачивать правой рукой цигарку. - Плохо то,  Феня,  что  теперь  уж  я  не
рыбак. Вот что самое худое. Куда без руки в море?
   - Найдешь дело по душе и без моря, - успокоила она, а сама опять пожалела
его, зная, как трудно настоящему рыбаку расстаться с промыслами.
   Пришли Николай Тимонин и Ермолай, внеся с собой облако холода.  Фекла  их
тоже накормила обедом.
   - По чарочке бы! Да где взять? - сказал Ермолай, потирая руки с мороза.
   - И у меня нету, - пожалел Родион. - В тылу сто граммов не положено.
   Земляки все расспрашивали его о службе в  морской  пехоте,  о  встрече  с
Дорофеем, о Тихоне, о ранениях. Вспомнили Хвата - погрустили.  Однако  ждали
дела, и Ермолай с Тимониным снова  отправились  на  какой-то  склад.  Родион
вызвался им помочь, но они уговорили его остаться и присмотреть за лошадьми,
пока Фекла ходит к Меланье Ряхиной.
   Фекла вернулась не скоро. Свою  бывшую  хозяйку  она  нашла  в  плачевном
состоянии. Меланья сильно похудела и еле бродила по квартире,  придерживаясь
за все, что попадется под руку. Женщина, у которой она снимала комнату, ушла
в деревню за продуктами, так что даже  истопить  печь  и  выкупить  хлеб  по
карточкам было некому.
   Фекла  принесла  дров,  затопила  печь  и  поставила  вариться   уху   из
принесенной наваги, а потом сбегала в магазин за хлебом.
   Сделав  для  Меланьи  все,  что  могла,  Фекла  распрощалась.  Пора  было
собираться в обратный путь.

   Родион первое время, как выписался из госпиталя, никак не мог примириться
с тем, что, не довоевав до конца, остался безруким  и,  значит,  непригодным
для военной службы.
   А сможет ли он быть  полезным  дома?  Он  умел  бить  тюленей,  стоять  у
штурвала да вынимать из воды снасти с уловом. Умел то,  без  чего  немыслима
поморская жизнь. А теперь все это не для него. Значит, он станет обузой  для
колхоза и для семьи. На что он годен? Канцелярская работа ему не  по  плечу:
грамота не  ахти  -  четыре  класса.  Остается  какое-нибудь  второстепенное
занятие: быть сторожем  или  кладовщиком.  "Все  уйдут  в  море,  а  ты  как
прикованный сиди на берегу... Горько!"
   Отправляясь в путь, Фекла предложила ему сесть к ней в  сани,  замыкавшие
обоз. "С мужиком-то не так боязно, - объяснила она. - Еду позади...  Того  и
гляди - волки в лес утащат. А Ермолай с Николой и не заметят".
   Родион, посмеиваясь, согласился, бросил в  пустые  сани  на  сено  мешок,
завернулся в тулуп, который ему отдала Фекла, и сразу уснул.
   Накинув на себя оленье одеяло, Фекла сидела в  передке  саней,  помахивая
кнутом. Дорога все бежала и бежала из-под конских копыт под  сани-розвальни.
Временами Фекла задремывала, но, спохватившись, принималась еще  решительнее
понукать лошадь. Взгляд ее то и дело обращался в задок саней, где в тулупе и
ворохе сена лежал Родион. "Хоть бы  посидеть  с  ним  рядышком,  -  подумала
Фекла. - Вдвоем-то теплее. Обидится или нет? Характер у  него  стал  крутой,
вспыльчивый".
   Она все посматривала на Родиона, который не высовывал головы из  высокого
воротника тулупа, и наконец решилась.
   Почувствовав рядом тяжесть ее тела, Родион открыл глаза.
   - Что, замерзла?
   - Холодновато, - откликнулась Фекла. - Тесней бы сесть - теплей будет. Ты
не возражаешь?
   - Какие могут быть возражения! Тулуп мне отдала, а сама зябнешь!
   Родион распахнул полу, и Фекла радостно прильнула к его  боку.  Укрыв  ее
полой и натянув сверху еще одеяло, Родион взял кнут и весело взмахнул им.
   - Н-но, залетные-е-е!
   Услышав мужской властный голос, лошадь перешла на рыс