Теперь  уж  я  убедился  -
Васильевская? Ее всегда опасались в отлив, как бы не  обмелиться.  А  теперь
вот она нас выручила... Не было бы счастья, да несчастье помогло. Ну, теперь
домой, с богом!
   - Да, теперь уж мы спаслись, - расслабленным голосом подхватил  Федор.  -
Уж я думал, совсем нам будет хана... Теперь я увижу Соню и Сашу...
   Мокрая от воды, нагруженная бочками ела тяжело легла носом в устье  реки.
Гребцы, откидываясь назад всем корпусом, налегали на весла. Им казалось, что
гребут они сильно и споро, а на самом  деле  весла  еле-еле  поднимались  из
воды, которая, словно тесто, засасывала их.
   Семен, вглядываясь  в  удручающе  серые  дали  Мезенской  губы,  приметил
смазанный дождем и снегом силуэт судна.
   - Гляди, никак "Боевик"! - сказал он почти равнодушно.
   Теперь, когда они сами вызволили  себя  из  беды,  запоздалая  помощь  не
вызывала радости.
   - Верно, "Боевик", - согласился Федор. - Где они шлялись всю ночь?
   - Не знали, где искать. Да и видимости никакой...
   - Ладно, нагонят, дак хоть в кубрике обогреемся, - подобрел Федор.
   "Боевик" на полном ходу быстро приближался к ним со стороны  моря,  давая
частые призывные гудки в знак того, что рыбаков заметили.

   ГЛАВА ВТОРАЯ
   1
   История  с  двумя  рыбаками,  чуть  не  погибшими  в  шторм  на  взморье,
взволновала все село и дошла до Мезени.  Секретарь  райкома  Иван  Демидович
Шатилов предложил Митеневу обсудить этот случай в партийном порядке. Митенев
назначил заседание партбюро на ближайшую субботу.  Оба  рыбака,  потерпевшие
бедствие, серьезно заболели. Хорошо еще, что остались живы...
   Панькин, старый, опытный председатель,  приуныл,  ходил  по  селу  потупя
голову, избегая  глядеть  людям  в  глаза.  Дорофей  Киндяков,  его  друг  и
приятель, пытался успокоить председателя:
   - С кем не бывает! Все ошибаются, - сказал он, когда они вместе шли домой
вечером.
   - Погорел я с этой елой. Надо было  послать  "Боевик",  -  хмуро  ответил
Панькин, и Дорофей различил в его голосе не только  досаду,  но  и  дремучую
тоску.
   - Видишь ли, дело в чем, - рассуждал Дорофей, - привыкли мы  работать  по
старинке, на парусниках,  на  деревянных  слабосильных  суденках,  силой  да
сноровкой брать... Горбом, одним словом. И ты по  привычке  этой  старинной,
шут ее подери, решил положиться на парус да на силу и находчивость  рыбаков.
Годами ведь так работали: хлеб добывали, хребет ломали, пупок  надрывали.  А
нынче не те времена, - Дорофей взял Панькина  за  локоть,  придерживая  его:
изба председателя светилась рядом низкими оконцами. - Вот  еще,  к  примеру,
рассудим так. Купил человек  новый,  с  иголочки,  кафтан  доброго  сукна  и
повесил его в гардероб. А сам ходит в  старом  латаном-перелатанном,  ветром
подбитом. А почему? Новый жаль носить! Бережет его для праздников. Проклятая
мужицкая экономия, Так и ты: "Боевик" у тебя для праздников,  а  ела  -  для
буден.
   - "Боевик" я приберегал не  для  парада.  Лето  придет  -  по  тоням  его
придется гонять, к пароходу посылать за грузами. Тут как хошь думай...
   Панькин вздохнул и попрощался.
   2
   На улице уже который день  шел  въедливый  дождь,  перемежаясь  с  липким
снегом. Слякотная мерзкая погода. Вечерами - тьма-тьмущая. Родион на крыльце
правленческого дома зацепился ногой за плетеный веревочный коврик  и  больно
ударился локтем о дверь. Она с грохотом распахнулась.  Сверху,  с  лестницы,
недовольный голос:
   - Господи, кто там ломится?
   Манефа   стояла   наверху,   светя   керосиновой   лампой-десятилинейкой.
Электрический свет недавно погас, что-то случилось с движком.
   - Это я, Манефа Васильевна, - отозвался Родион.
   - Ноги-то вытер? - Манефа не любила вечерних  заседаний  в  конторе,  они
доставляли ей дополнительные хлопоты и мешали заваливаться спать спозаранку.
- На улице грязища! А ты никак опоздал...
   Тут дали свет,  загорелась  в  коридоре  лампочка.  Мальгин  одним  махом
взбежал по лестнице наверх, в комнату, где начиналось заседание.
   - На повестке дня у нас два вопроса, - объявил Митенев.  -  Первый  -  "О
личной ответственности коммунистов за аварию на рейде седьмого октября  сего
года" и второй - "О готовности к наважьей путине". По первому вопросу -  мое
сообщение, по второму - Панькина.
   Чуть  сутулые,  широкие  плечи  Митенева  обтягивал  серый   коверкотовый
старомодного покроя пиджак.  Рубашка  сверкала  белизной,  галстук  в  косую
полоску был повязан аккуратным небольшим узелком. Лицо у Митенева упитанное,
гладкое, чуть рыхловатое. Плешивая голова лоснилась при свете  лампочки.  За
двухтумбовым письменным столом парторг выглядел  уверенным,  внушительным  и
даже  монументальным.  Сбоку  стола  пристроился   Панькин.   Вид   у   него
настороженно-виноватый, глаза потуплены. На стульях у стены - предсельсовета
Мальгин, Дорофей, директор школы Сергеичев,  пожилой  сухощавый  в  очках  с
золоченой оправой. Он приехал на работу в Унду в сорок втором  году,  будучи
эвакуированным со Смоленщины. Теперь собирался выйти на пенсию  и  вернуться
на родину.
   Митенев продолжал вести заседание.
   - Нам надо точно выяснить причины аварии, установить виновных и, если они
того  заслуживают,  наказать  в  партийном  порядке.  -  Секретарь  партбюро
помолчал, подумал. - Конечно, если бы не шквал, застигнувший рыбаков, может,
все и обошлось бы... Но шквал шквалом, а  факт  налицо.  И  факт  печальный!
Почему бочки в еле не были закреплены? Они сдвинулись к борту  и  опрокинули
судно. И, наконец, почему  "Боевик"  не  сразу  нашел  Дерябина  и  Кукшина?
Капитан судна Котцов всю ночь не мог выйти к месту аварии и снять рыбаков  с
днища.  Вот  вопросы,  на  которые   мы   должны   получить   ответ.   Прошу
высказываться.
   Митенев сел. Однорукий Родион зажал  меж  колен  коробок  со  спичками  и
прикурил. Затянувшееся молчание прервал Панькин:
   - Дмитрий Викентьевич, видимо, из деликатности не упомянул моего имени, -
сказал он глухо, будто не своим голосом. -  Но  вывод  напрашивается  такой:
виноват я как руководитель. И в том, что послал елу - не "Боевика", и в том,
что не обратил внимания на незакрепленный груз, и, наконец, ночью я  был  на
борту судна и неуспех поисков ложится тоже на меня. И я  приму  как  должное
любое наказание.
   Неловкое молчание снова охватило собравшихся. Очень  уж  непривычно  было
Панькину выступать в роли виновного. Однако Митенев требовательно заметил:
   - Легче всего, Тихон Сафоныч, признать свою оплошку.  А  почему  все-таки
случилась беда? Почему мы забыли о том, что в нашем деле каждый шаг  в  море
связан с риском и возможной гибелью людей? Почему мы  легко  и  непродуманно
отдаем хозяйственные распоряжения? Ведь иногда  жизнь  человека  зависит  от
самой малой небрежности! На кого будем списывать  издержки?  На  судьбу?  На
войну? Так ведь она уже давно кончилась...
   Стало опять тихо. Было слышно, как работает на окраине села движок.
   - Ну что, молчать будем? - с неудовольствием спросил Митенев.
   Родион погасил окурок и встал.
   - Случай, конечно, чрезвычайный. Но винить во всем только Тихона Сафоныча
будет несправедливо. Много для колхоза сделал он, и я  его  глубоко  уважаю.
Видите ли... ставя перед собой хозяйственную задачу, мы печемся лишь о  том,
чтобы в срок ее выполнить. А о тех, кто ее выполняет, мы и не думаем подчас,
Работа у нас  заслоняет  человека.  А  ведь  должно  быть  наоборот!  Честно
сказать, у меня в сельсовете тоже с некоторых пор  стал  прививаться  этакий
бюрократический казенный метод: вс„ обсуждаем  планы  да  мероприятия,  а  о
людях, исполнителях планов, вспоминаем редко...
   - Куда тебя заносит? - поправил Родиона Митенев. - При чем тут сельсовет?
Ближе к делу!
   - А если ближе к делу, так и я тоже виноват в том, что не  пришел  в  тот
вечер на причал, не поинтересовался, как выходят на рейд колхозники. Хоть  и
знал, что выходят.
   - Самокритика - дело нужное. Но теперь она вовсе ни к чему, -  жестковато
сказал Митенев. - Какие будут конкретные предложения?
   - Предложение у меня такое: записать пункт о коллективной ответственности
за жизнь каждого рыбака.
   - Коллективная ответственность - дело не лишнее, - усмехнулся Митенев.  -
Ты обратил  внимание  на  повестку  дня?  Личная  ответственность  -  основа
порядка. Она прежде всего, а уж потом коллективная, которая складывается  из
суммы личных ответственностей.  Дорофей,  ты  что  скажешь?  А  вы,  товарищ
Сергеичев?
   Дорофей чувствовал себя  неловко.  Ему  не  хотелось  "катить  бочку"  на
председателя. Он чувствовал, что  многое  в  том  происшествии  зависело  от
случайности, от шторма. Но и безнаказанным это не должно  сойти.  Потому  он
нерешительно предложил:
   - Может быть, надо все-таки поставить нашему председателю на вид,  потому
как он сам признал свою промашку?
   Директор школы из осторожности промолчал. Митенев упрекнул Дорофея:
   - Соломку подстилаешь, чтоб помягче было?
   - Ну, почему  соломку...  Ведь  был  шторм.  А  он,  известное  дело,  не
спрашивает, кто прав, а кто виноват...
   - Мы должны быть принципиальны. Как требует устав. И потому  я  предлагаю
за непродуманные действия по отправке  груза  объявить  коммунисту  Панькину
выговор без занесения в учетную карточку и  предупредить  его  настоятельным
образом. Есть еще предложения? Нет? Тогда голосуем.
   После этого пригласили из бухгалтерии ожидавшего там  капитана  "Боевика"
Андрея Котцова.
   В год получения судна  правление  колхоза  назначило  на  него  капитаном
Дорофея, а Котцова - помощником. В середине лета нынешнего года, когда  надо
было возводить клуб, не оказалось руководителя строительной бригады. Во всей
Унде только Дорофей хорошо знал плотницкое дело и разбирался в чертежах. Ему
и поручили  возглавить  строительную  бригаду,  а  судно  доверили  Котцову:
остаток навигации он водил "Боевик" уже без Дорофея.
   - Садись, Котцов. У нас  к  тебе  будут  вопросы,  -  Митенев  указал  на
свободный стул, - Почему поиск рыбаков с елой затянулся до утра?
   - Была очень плохая видимость, - ответил Андрей.  -  Шторм  восемь-девять
баллов. Ночь навалилась медведицей... А у  нас  прожектор  слабый,  недалеко
светит.
   - Навигационные приборы были в порядке? -  поинтересовался  молчавший  до
сих пор директор школы.
   - Прибор у нас один - компас. Он в порядке.
   - Скажи по правде: заплутал? Искал,  не  там,  где  надо?  -  допытывался
Митенев.
   - Немудрено и заплутать в такой обстановке...
   - Председатель был с вами? Он руководил поисками?
   - Как же! - тотчас ответил Котцов, - Тихон Сафоныч находился в рубке,
   Панькин с неудовольствием прервал Котцова:
   - Брось, Андрей, говори правду. Меня ведь укачало, Так трепануло!..  Я  в
кубрике на койке валялся, И ты, друг сердечный, меня не выгораживай.
   - Так вы же были в рубке! - настойчиво повторил Котцов.
   - Ну заглянул ненадолго. А остаток ночи был  совсем  плох.  Стыдно  перед
командой...
   - А какое значение имеет - был в рубке Панькин или не был? В конце концов
вел "Боевик"-то я. С меня и спрос. И если говорить начистоту,  то  я  больше
беспокоился за свое судно, хотя рыбаков тоже искал, - Котцов нервно  смял  в
руке фуражку.
   - За свое судно? - удивился Митенев.
   - Ну да. Штормина был крепкий. "Боевик" мог опрокинуться. Вполне свободно
оверкиль1 сыграть. Осадка у судна без груза невелика,  а  палуба  высокая  и
фальшборт тоже... Ну и рубка, да еще сверху поисковый мостик  с  брезентовым
ограждением - все парусит - будь здоров! Я старался против ветра держать.  А
чтобы бортом к волне стать - упаси бог!
   - Ну вот, - как бы оправдывая Панькина и Котцова, заметил Дорофей.  -  На
"Боевике" и то опасно было. Выходит, и в том, и в другом  случае  был  риск.
Надо кончать это разбирательство. И  так  все  ясно  -  авария  произошла  в
штормовой обстановке.
   Митенев глянул на него неодобрительно.
   -  Видимо,  неудачный  поиск  рыбаков,  потерпевших  бедствие,   все   же
объясняется неумением водить судно в  шторм.  Он,  видите  ли,  боялся,  что
"Боевик" опрокинется, и не хотел рисковать в то время, когда два  совершенно
закоченевших рыбака были на краю гибели! Ну ладно, Панькин морской  болезнью
страдал, - с кем не бывало, а Котцов был у штурвала, ему  и  ответ  держать.
Надо нам записать в решении: "Партийное бюро рекомендует  правлению  колхоза
отстранить   Котцова   от   обязанностей   капитана   ввиду    его    слабой
судоводительской подготовки и вернуть на судно Киндякова". Ну а бригадира на
стройку надо искать другого.
   - Зачем искать? - вставил Дорофей. - Навигация кончилась. Куда пойдете на
"Боевике"? На носу ледостав.
   - Ну ладно. Тогда какие будут еще предложения? Я считаю, что нам  все  же
надо предупредить Котцова, пусть более  внимательно  относится  к  служебным
обязанностям.
   Против этого не возражали. Котцов в сердцах нахлобучил фуражку на  голову
и вышел.
   - Переходим ко второму вопросу, - сказал Митенев.

   Когда расходились по домам, Дорофей спросил председателя:
   - Чего молчишь? Расстроился?
   - Думаю. Наважников-то на Канин надо отправлять! Кого  пошлем  капитаном?
Опять же Котцова?
   - Пусть ведет судно. Митенев зря на него наседал. Мы с  Андреем,  бывало,
до Югорского Шара ходили, он морем испытан.
   Было темно, и накрапывал мелкий холодный дождик. Ноги скользили на мокрой
тропке. Дорофей тронул председателя за локоть.
   - Родион чего-то такое говорил на бюро, что я его не очень и понял...
   -  Ему  не  хотелось,  чтобы  мне  выговор  дали,  вот  и  ухватился   за
коллективную ответственность. Ты тоже пытался меня выгораживать. А зачем?
   3
   С рейсом на Канин в этом году припозднились. Прежде бригады  отправлялись
ловить навагу в конце сентября. Задержка  вышла  из-за  болезни  рыбмастера,
который вот уже пятый год ходил старшим на стан колхоза в устье Чижи  и  был
там, как говорится, и царь  и  бог  на  целых  три  месяца.  Путь  "Боевику"
предстоял нелегкий: осенние туманы, непогоды, ветры, -  все  это  надо  было
преодолеть, забросить людей,  продукты,  снасти  и  до  ледостава  вернуться
домой.
   Внутренних помещений на судне почти не было, только машинное отделение да
носовой кубрик на пять коек. Рыбакам приходилось ехать наверху, спасаясь  от
дождя и стужи под брезентом.
   У причала Панькин напутствовал Котцова:
   - Гляди, чтобы людей не смыло с палубы!
   - Да ладно, не впервой, - суховато отозвался капитан. - Не беспокойся.
   Панькин стал прощаться с рыбаками. Чуть подольше других подержал в  своей
ладони теплую и мягкую руку Феклы Зюзиной. Она стояла возле люка в  машинное
отделение и с какой-то отрешенной задумчивостью глядела на реку, не  замечая
людей, толпившихся на палубе, не слыша голосов и предотвальной суеты. На ней
был ватный костюм, на голове серый в темную крупную клетку полушалок.  Карие
глаза затаенно грустны. В уголках рта и на лбу резкие морщинки. Губы, прежде
алые, сочные, теперь были бледны, почти бескровны. "Стареет Феня", - подумал
Панькин с сожалением.
   - Фекла Осиповна, - обратился  он  к  ней,  -  я  тебя  прошу  как  члена
правления, если случится задержка с отправкой рыбы, дай знать.
   Фекла сдержанно кивнула.
   - Счастливо оставаться, Тихон Сафоныч.
   Панькин выпустил ее руку и добавил:
   -  Пожалеть  бы  тебя  пора,  приберечь...  Хватит  по  тоням  скитаться.
Присмотрю-ка я тебе постоянную работу в селе.
   Фекла глянула на него вприщур, глаза потеплели, появился  в  них  прежний
задорный блеск.
   - Чего так? Неужто старею? С чего жалость ко мне  появилась?  -  И  вдруг
сразу потемнела лицом, опустила взгляд. - Да, старею. И  пора  мне  в  самом
деле спокойную должность на берегу дать.
   -  Дадим,  -  Панькин  глянул  на  нее  снизу  вверх,  -  она  была  выше
председателя почти на голову. - Последний раз едешь на Канин.
   - Ну-ну, поглядим, - Фекла недоверчиво усмехнулась.
   Панькин,  невысокий,  ссутуленный,   в   набухшем   от   дождя   суконном
полупальтеце, осторожно сошел  на  пристань  по  скользкому  трапу,  помахал
оттуда рукой. "Боевик" прогудел сипловато и  коротко.  Отдали  швартовы,  из
люка  высунулся  Офоня  Патокин  с  маленьким,  точно  кулачок,   невероятно
морщинистым лицом. В одной руке - промасленная ветошь, в другой -  папироса.
Помахал ветошью:
   - Поехали-и-и!
   Андрей Котцов, ладный, крепкий, в кожаной куртке в обтяжку,  высунулся  в
дверь рубки.
   - Малый вперед!
   - Есть, малый вперед! - Офоня исчез, будто провалился  в  железное  нутро
судна.
   Котцов встал у небольшого, окованного красной  медью  штурвала.  "Боевик"
отделился от шаткой  дощатой  пристани  и  пошел  в  устье.  Двигатель  стал
работать на средних оборотах, на стук шатунов  и  поршней  корпус  отзывался
гулким стоном.
   Фекла прошла в корму, постояла там, провожая взглядом  удаляющееся  село.
Все меньше и приземистей становились сараи-склады, за ними - россыпь избенок
на берегу, телефонные столбы, белые  наличники  окон  магазина,  антенна  на
крыше правления, мокрый от дождя темнобурый флаг над сельсоветом. За  кормой
грязно-желтые лохматые волны пытались догнать судно. Река  была  по-осеннему
холодна и неласкова. И неласковым было небо за  сеткой  мелкого  назойливого
дождя.  Он  непрерывно  сыпался  из  низеньких,  быстро   бегущих   облаков,
напоминающих клубы банного пара.
   Впереди три месяца жизни в тесной избенке с нарами в два ряда, ежедневная
изматывающая работа на льду у рюж, морозы и оттепели,  сырость  и  простуда.
Там, на канинском берегу, пустынном и голом, - обычная рыбстановская  жизнь.
Фекла к ней готовилась уже теперь, в пути, настраивая себя на все  трудности
и тяготы. Она наперед знала свою судьбу: пока здорова и сильна, ей предстоит
работать в колхозе, ловить семгу и  навагу,  чинить  и  вязать  сети,  летом
косить сено, а как состарится - быть в хозяйстве "на подхвате", пристроиться
уборщицей в рыбкоопе или в школе, а то и нянькой у чужих детей в садике. Все
просто и ясно. Она не знала, что  имел  в  виду  Панькин,  обещая  ей  новую
работу, но догадывалась, что она не будет необычной и сложной. Ведь моряков,
которые начнут сдавать, всегда списывают на берег...
   Она постояла, погрустила и вернулась к рыбакам, которые сидели на  мешках
и ящиках, укрываясь от мороси  брезентом.  Села  на  туго  набитый  мешок  с
рюжами, натянула на голову край парусины  и  услышала,  как  по  ней  дробно
сеется дождь.
   4
   Тогда, после памятного заседания бюро, Панькин, уйдя домой  с  выговором,
почувствовал в себе неуверенность, и будто в душе у него что-то надломилось.
Обижаться на Митенева не приходилось. Во всем  Панькин  винил  только  себя.
Бывали и раньше подобные положения: риска в поморском деле  хватало.  Однако
все обходилось более или менее благополучно. А тут не обошлось.
   Для иного тертого жизнью и притерпевшегося ко всему руководителя  выговор
значил бы не так уж много: дескать, не впервой, пройдет время -  снимут.  Но
Паньтан к наказаниям не привык, и сейчас ему было нелегко.
   Его всегда хвалили и ставили в пример - и в районе, и в области. Это было
в общем справедливо: Панькин руководил хозяйством  умело.  Благодарностей  и
почетных грамот у него не счесть, а в  сорок  пятом  его  наградили  орденом
Трудового Красного Знамени.
   И вот - выговор. Хотя и без занесения  в  учетную  карточку,  и  на  бюро
райкома его персональное дело обсуждаться, по-видимому,  не  будет,  все  же
неприятно, Митенев по долгу службы доложит об этом в райком, а  там  скажут:
"Стареть стал унденский председатель, промашки допускает. Не пора ли ему  на
покой?" Основания для таких предположений у Панькина  были.  Еще  в  прошлом
году первый секретарь райкома Шатилов, оставшись после заседания в  кабинете
наедине с Панькиным, поинтересовался его здоровьем, да  будто  между  прочим
уточнил, сколько ему лет. В этом недолгом и  вроде  бы  случайном  разговоре
было что-