реходной  части,  но  у  него  душа  к
другому лежит. Хочет ехать в архитектурный институт. Вот те и поморский сын!
Нет чтобы идти по дороге отцов-дедов.
   - Уже подал заявление?
   - Собирается.
   Августа налила им по стакану чаю, выжидательно посматривая  на  Панькина:
"Что он скажет о решении сына?" Знала,  Родион  всегда  считался  с  мнением
Тихона Сафоныча.
   - А  почему  все-таки  в  архитектурный?  Разве  есть  такие  задатки?  -
поинтересовался Панькин.
   - По черчению, видишь ли, у него  высокие  оценки.  А  к  архитектуре  он
тяготеет, должно быть, еще с той  поры,  когда  на  лавке  из  кубиков  дома
сооружал, - усмехнулся Родион.
   - Так не отговаривай его. Пусть учится. Хотя по мне так  лучше  было  бы,
ежели бы он стал рыбаком. Но ведь у молодежи свой интерес в жизни. Мешать им
неразумно.
   Августа благодарно глянула на бывшего председателя.  А  Родион  удивился:
раньше Панькин старался удержать молодежь дома, на промыслах.  Что  такое  с
ним произошло? Или теперь рыбаки стали не  нужны,  поскольку  он  больше  не
председатель?
   - А  семейная  традиция?  Ты,  Тихон  Сафоныч,  раньше  частенько  о  ней
говаривал.
   - Традиция традицией, а раз у парня своя цель, пусть  добивается.  Может,
из него хороший зодчий получится. Может, у нею талант! А мы  этот  талант  в
море утопим...
   - И что такое делается с молодежью! - сказал с неудовольствием Родион.  -
Мы вон, бывало, за честь считали, если на ванты пошлют или  хоть  на  камбуз
картошку чистить. А они... - не договорил он.
   Очень уж хотелось Родиону, чтобы сын был помором - плавал бы на колхозных
судах, женился на рыбацкой дочери и зажил своим домом тут, в селе.
   - Ну а дочь как? - спросил Тихон Сафоныч.
   - Та еще трешки да колы из школы носит. Устал воспитывать...
   - Полно! - вступилась за  Светлану  Августа.  -  Много  ли  трешек-то?  А
единица одна была еще осенью, да и то случайно. Уж ты,  муженек,  не  позорь
Светку-то!
   - И понимаешь ли, - продолжал Родион, не придав значения замечанию  жены,
- понимаешь, Тихон Сафоныч, теперь она жинсы просит.
   - Чего чего? Жинсы?
   - Ну эти самые, штаны... Я спрашиваю:  "Зачем  тебе  штаны?  Ты  ведь  не
мужик". А она говорит: "Мода такая" - "А где носить их будешь?" - "А тут,  в
селе. Иной раз, говорит, холодно, ветер поддувает, дак в  штанах  теплее..."
Видал, Тихон Сафоныч?
   - Нда-а-а... Ну что же, купи ей жинсы, раз надо.
   Августа рассмеялась.
   - Да джинсы! Не жинсы...
   - Ну джинсы. А где я их возьму? В Архангельск надо заказывать. И есть  ли
там - с нашлепками, с молниями, да  еще,  говорит,  потертые.  Вишь,  моднее
потертые-то...
   - Купи матерьялу в рыбкоопе, Августа сошьет. А потрет Света сама, на реке
с песочком, - рассмеялся Панькин.
   - Слава богу, хоть вы-то, Тихон Сафоныч, улавливаете  веяния  современной
моды, - полушутя заметила Августа. - Отец, ну, отец! Ты же глава сельсовета,
тебе не к лицу не понимать этого!
   - Вот потому-то и не надо жинсов, что я - глава сельсовета. Какой  пример
подадим другим? Что, ежели все девки и молоды женки в жинсах заходят? Это  у
нас-то! В старом поморском селе!
   - Тебя не переубедишь, - махнула рукой жена. И переглянулась с Панькиным,
который от души смеялся, слушая перепалку.
   - И ты в жннсах пойдешь? - обратился Родион к Августе.
   - А что? И я пойду, если под настроение. Возьму тебя под руку и  пойду  в
джинсах в клуб. Худо ли?
   - Фигура не та. Задок луковкой...
   - Сяду на диету, - глаза жены рассыпали веселые искорки.
   - Диета не поможет.
   - Много ты понимаешь! Я по науке.
   Родион отпил чай из стакана, недовольно пошмыгал носом.
   - Вот ноне жизнь какая, Тихон Сафоныч. И надо нам быть  настороже,  чтобы
старинные традиции вовсе не потонули в западных жинсах!
   - Да джи-и-инсы! - опять поправила Августа.
   - Ну ладно, - примирительно сказал Панькин. - Вот ты говоришь раньше... А
куда нам с тобой было податься из села с четырьмя-то классами? В Архангельск
на лесозавод - бревна катать? Или на пристани грузчиками? Уж лучше  плавать.
И потом, в прежние времена глава семейства  старался  удержать  детей  дома,
потому что ему нужны были работники. Один на карбасе или на еле  в  море  не
выйдешь за той же селедкой. Кто помощники? Да сыновья,  дочери,  зятья...  И
ловецкие угодья распределялись по числу душ. А теперь этого нет. Теперь  для
молодых - институты, техникумы, училища всякие. Города манят теплом, светом,
весельем... Вот и уезжают. И на канате не удержишь.  Хотели  бы,  да,  не  в
силах. Такая, брат, логика жизни.
   Августа заметно повеселела.
   - Правильно говорите, Тихон Сафоныч. У  нынешней  молодежи  жизнь  совсем
другая, интересы - тоже.
   Родион молчал, отпивая чай маленькими глотками и глядя куда-то в угол.
   - Так, да и не так, - сказал  он  наконец.  -  Трудной  работы  не  хотят
делать. За чертежной доской в городском уюте куда легче, чем на Канине  рюжи
норить или в море за треской да селедкой мотаться. Вот в чем причина. Прежде
всего!
   - Одна из причин, - осторожно поправил Панькин.
   2
   Климцов вел дела напористо, энергично  и  даже  с  азартом,  свойственным
молодым, искреннем и порывистым людям, еще не знакомым с ушибами и синяками,
какие иной раз доводится получать от вышестоящих организаций за промашки или
недоработку. Им пока все в охотку, во всем они еще делают для себя  полезные
открытия. Но  им  присуще  и  скептическое  отношение  к  старому  и  вполне
естественное желание заменить  его  более  современным,  без  чего  движение
вперед немыслимо.
   В сравнительно короткий  срок  Иван  Данилович  приобрел  два  тральщика,
заменил невода на семужьих тонях, отремонтировал склад и рыбоприемный пункт,
свел и еще кое-какие усовершенствования в хозяйстве.
   Он  вылетел  самолетом  к  приходу  своих  судов   в   Мурманский   порт,
познакомился с кораблями и экипажами, выслушал просьбы и пожелания колхозных
капитанов, а  перед  отъездом  установил  личный  контакт  с  руководителями
судоремонтной базы.
   Колхозники первое время  присматривались  к  Климцову,  как  он  начинает
ходить в председательской упряжке, не попадает ли ему  шлея  под  хвост,  не
ошибается ли, не злоупотребляет ли по молодости доверенной ему  властью.  Но
вскоре убедились, что Климцов - хороший хозяин и рука  у  него  уверенная  и
твердая.
   Даже Панькин, который наблюдал за ним пристрастно, замечал, что дела идут
не хуже, а кое в чем, пожалуй, и лучше, чем во времена его  руководства.  Те
новшества, о которых старый председатель  только  мечтал,  стали  постепенно
укореняться в колхозе "Звезда Севера".
   Взять хотя бы зверобойный промысел. Прежде чем отправить бригады во льды,
Климцов полетел на разведку тюленьих стад в горло Белого моря на  вертолете.
Узнав об этом, Панькин только почесал загривок: "Обойдется  эта  разведка  в
копеечку,  а  Митенева,  пожалуй,  хватит  кондрашка".   Митенев,   конечно,
ужаснулся, такой расход ему и во  сне  не  снился,  но  Климцов  прижал  его
убедительными доводами: лежки зверя течением  и  ветрами  сильно  раскидало,
подходы судов к ним затруднены, а тюлень держится у берегов считанные дни...
   -  Все  окупится,  если  зверя  не   прозеваем,   -   решительно   заявил
председатель.
   Митенев  вынужден  был  раскошелиться.  И  разведка  помогла.  Зверя   не
прозевали. Подведя после промысла свой дебет и кредит,  Мтенев  увидел,  что
рейс машины окупился с лихвой.
   Тихон Сафоныч открывал у Ивана все новые положительные качества.  "Откуда
что и берется? - думал он. - Отец Климцова умел только править  карбасом  да
парусной елой, а мать управляться с печкой да домашней живностью.  Откуда  у
сына эта решительность и безошибочный расчет?  Наверное,  от  прадедов,  что
пришли  сюда  на  своих  ушкуях  по  лесным  рекам  с  новгородчины...  А  с
новгородчины ли? Ведь древняя предприимчивая и строптивая новгородская кровь
в Унде была изрядно разбавлена более  поздней,  но  не  менее  строптивой  и
предприимчивой московской..."
   Панькин заметил, что  Иван  стал  реже  приходить  к  нему  за  советами.
"Видимо, необходимость в них отпала. Это ладно".
   Вечерами Климцов подолгу сидел в своем кабинете. Он любил поразмышлять  в
спокойной обстановке, неторопливо  взвесить  все  "за"  и  "против",  листая
аккуратно подшитые колхозные документы - протоколы собраний, годовые отчеты:
вся история хозяйства проходила перед его  глазами.  Он  видел,  что  прежде
колхоз жил бедновато, флот был маломощный,  деревянный,  за  тюленем  ходили
пешим порядком с лодками-волокушами.  А  теперь  вот  появились  собственные
тральщики, впервые на Поморье был применен вертолет  для  разведки  тюленьих
лежек.
   Будущее зверобойного  промысла  виделось  Климцову  во  взаимодействии  с
авиацией. Обследование всего  района  промысла  за  короткий  срок,  быстрая
высадка бригад на лед  и  своевременное  их  возвращение  -  все  это  могли
обеспечить вертолеты. "Конечно, стоимость часа  полета  еще  дороговата  для
колхоза по сегодняшним его возможностям. Но со временем мы преодолеем и  эту
трудность", - решил Иван, закрывая папку с документами и берясь за другую.
   Вошла курьер-уборщица Манефа с охапкой поленьев. Она бухнула дрова на пол
перед топкой, поправила полушалок и спросила довольно бесцеремонно:
   - Долго сидеть-то будешь?
   Для Манефы субординации не	существовало. По старой привычке она со  всеми
была на "ты".
   Иван оторвался от бумаг.
   - Да посижу. А что?
   - Топить-то можно ли?
   - Топи, пожалуй.
   Несмотря на лето, погода стояла скверная, холодная, дождливая,  и  Манефа
время от времени протапливала печи. Она  уложила  дрова  в  топку,  нащепала
лучинок и растопила голландку.
   - Прежний-то председатель вечерами тут не сидел.  Видать,  тебе  зарплату
положили поболе, чем была у него? - спросила Манефа.
   - Зарплата та же, - смутился чуть-чуть Климцов. - А сижу тут, потому  что
люблю подумать в тишине.
   - Прежний-то к стулу не приклеивался.  По  телефону  дак  за  него,  все,
бывало, Окунев говорил... Ну, думай-ко. Я пойду.
   Климцов кивнул. Манефа взялась за скобу двери, но задержалась.
   - Подумай-ко, Иван Данилович, как мне зарплату поболе выхлопотать. Работы
по горло, а я все на сорока рублях. Нонче деньги-те стали дешевы... На  хлеб
едва хватает. Ты вот еще и  с  бумажками  меня  каждый  день  посылаешь:  то
одного, то другого вызови к тебе...
   Климцов улыбнулся. Действительно, он взял за правило в некоторых  случаях
вызывать людей, тех, кто в  чем-нибудь  провинился  или  недостаточно  точно
выполнил его указание. За  Панькиным  этого  не  водилось,  тот  предпочитал
беседовать с колхозниками там, где с ними встретится,  обходя  хозяйство  по
утрам.
   Просьба Манефы была несколько неожиданной для Климцова.
   - Вопрос о вашей зарплате надо обсудить на правлении, - сказал он.
   - Обсуди, раз такой порядок. Панькин-то обещал прибавку, да  сколько  раз
пообещает, столько и забудет. - Манефа помедлила и добавила. - Ну, может, он
и не забывал, а Митенев был против. Он ведь у нас жом! Ты с  него  и  начни,
сперва его обработай. А правление-то согласится, я знаю.
   - Хорошо, хорошо, - заверил Климцов.
   Когда Манефа вышла, он вспомнил другую  просьбу  -  Феклы  Зюзиной  -  об
электродойке. На заседании правления вопрос об этом решили положительно.  Но
Климцов был уверен, что устанавливать  электроаппараты  в  старом  коровнике
неразумно. Конечно, то, что доярки требуют облегчения труда, вполне законно.
Да и в городе на одном  из  совещаний  нового  председателя  критиковали  за
"дедовские методы в животноводстве", будто он, Климцов, внедрял их...
   "Видимо, строительство  коровника  откладывать  больше  нельзя.  Если  не
заложить  его  теперь,  через   несколько   месяцев   непременно   возникнет
потребность строить  что-то  другое,  не  менее  важное,  и  тогда  затея  с
коровником будет опять отложена, - размышлял Климцов. - А где строить? Рядом
с нынешним? А может, целесообразно возводить его в другом месте? И где взять
материал, если лес, заготовленный впрок, пущен в  дело?  Впрочем,  не  весь.
Есть еще  штабель  отличных  бревен,  припасенных  для  постройки  колхозной
конторы. С этим можно и подождать..."
   3
   Иван Данилович засиделся в правлении и  пришел  домой  уже  около  десяти
часов. Сын Гришка спал, жена стояла у стола  и  что-то  кроила  из  пестрого
ситца. Скинув сапоги, Климцов походил взад-вперед по  комнате,  ощущая,  как
домашнее тепло просачивается под рубашку.
   Тамара, положив ножницы, тихо спросила:
   - Что долго?
   - Да все дела.
   Тамара собрала со стола разрезанные куски ткани и, подойдя к мужу, обняла
его.
   - Скучно мне. Ты приходи пораньше.
   - Ну-ну, ладно, - тронутый неожиданной лаской  и  этим  признанием  жены,
пообещал Иван Данилович и посмотрел на детскую кроватку.
   - Лег-то вовремя?
   - В девять. Убегался. Подружился с соседскими детьми, еле домой зазвала.
   - Ну пусть спит. Перекусить бы.
   - Сейчас соберу. Чайник горячий. Да, чуть не забыла, там  для  тебя  есть
сюрприз, - жена многозначительно улыбнулась и  принесла  из  сеней  сверток,
развернула его. В нем оказалась свежая семга. Иван вскочил со  стула,  точно
ужаленный.
   - Это что такое? - возмутился он.
   Жена прикрыла ему рот ладонью.
   - Тише, разбудишь сына. Принес какой-то рыбак.
   - Какой рыбак?
   - Не знаю. Он не назвал себя.
   - И ты приняла? Какая неосторожность! Ты понимаешь, что ты наделала?
   - А что? Разве ты не просил его принести?
   - Конечно, не просил! И не собираюсь просить. Это знаешь что,  друг  мой?
Взятка!
   Тамара совершенно растерялась.
   - Да кабы я знала, Ваня! - наконец вымолвила она.
   - Ну ладно, расскажи, какой он из себя.
   - Ну... такой... среднего роста, в резиновых сапогах, чернобородый.  Нет,
скорее, седобородый... Глаза большие, темные, вроде цыганские...
   - Старый?
   - На вид лет пятьдесят или побольше.
   - И что сказал?
   - Сказал, что принес тебе рыбу и все...
   - Эх, Тамара! Надо было взашей гнать его с  таким  подношением!  Семга  -
рыба строгого учета. Это, наверное, браконьерская или украденная из улова на
тоне. Ну ладно, ты не очень расстраивайся. Выясним, кто принес. Меня, видишь
ли, прощупывают, беру ли я  подарки.  Люди  ведь  разные.  Больше,  конечно,
хороших, но есть и прохиндеи: ищут для себя всякие лазейки да выгоды.  Прошу
тебя, впредь никаких приношений не принимай. Поняла?
   - Как не понять, Ваня...
   - Ну вот и ладно. Будем ужинать.
   Пришла мать, Екатерина Прохоровна, почаевничать.  По  расстроенному  виду
снохи она сразу догадалась в чем дело.
   - Тут приходил Степан Сергеев. Я в окно видела, - сказала она будто между
прочим.
   - Степан Сергеев? - с живостью спросил сын. - Ну завтра я с ним поговорю.
   - Поговори-ко, поговори. - В словах матери Иван уловил одобрение. -  Чего
принес-то? Семгу, поди?
   - Семгу.
   - Ты ведь не просил!
   - Была нужда!
   - Проверяют тебя,  Иван.  Не  попади  впросак,  -  посоветовала  мать.  -
Степан-то нехороший мужик. Раньше, бывало, все, что  плохо  лежит,  тянул  к
себе. А и теперь лучше не стал.  В  колхозе  работать  не  хочет  -  больным
сказывается, а для себя ловит рыбу на озерах и продает. Деньги копит.  Одним
словом, живет единоличником. Панькин с ним немало крови попортил. Вот теперь
и тебя стал обхаживать...
   Тамара потупила взгляд. Ей было стыдно, что она подвела мужа.

   Придя утром на работу, Климцов сразу же послал за Сергеевым и, пока он не
пришел, хотел было заняться делами. Но тут в кабинете появился олений пастух
Василий Валей.
   В последние годы он сильно постарел и пасти колхозное стадо  в  двести  с
лишним оленей ему стало не под силу. Он сидел  в  чуме  или  ловил  рыбу  на
ближнем озерке, а заботу о колхозном и личном стаде переложил на двух  своих
женатых сыновей.
   - Здравствуй, Василий Прокопьевич.  Зачем  прибыл?  Как  наши  олешки?  -
поинтересовался председатель.
   - Худо, ой, худо! - сказал Валей, держа наготове какой-то узелок.
   - Почему же худо?
   - Да вот, смотри сам...
   Валей развернул на приставном столике  узел.  Иван  Данилович  увидел  на
раскинутой  тряпице  какие-то  странные  сморщенные  серые  комочки,  издали
напоминающие недосушенные грибы.
   - Что это? - удивленно взглянул на него Климцов.
   - Уши. Олешков уши... Пали олешки, а я уши привез, - ответил пастух.
   - Как пали?- встревожился Иван Данилович. - Почему? И при чем тут уши!
   - Считай... Двадцать олешков пало... Ой, худо, председатель! - Валей  сел
на стул, печально глядя на разложенные на тряпочке оленьи уши.
   - Ну, а уши-то ты зачем привез? - раздраженно спросил Климцов.
   - Всегда привозил. По ушам списывали олешков, чтобы на мне не висели...
   "Чертовщина какая-то!"  -  рассердился  председатель.  От  ушей  нехорошо
попахивало.
   - Заверни и вынеси отсюда, - распорядился Климцов.
   - Ты сперва пересчитай, а потом я вынесу, - не двинулся с места Валей.
   Иван растерялся. Известие о падеже  оленей  неприятно  поразило  его.  Он
позвал на помощь Митенева.
   - Вот, Дмитрий Викентьевич, - сказал он главбуху. - Валей  привез  оленьи
уши. Надо, говорит, списывать оленей по ним. Болеют олени, что ли?
   - Так было заведено, - ответил Митенев. - Если олени заболеют и падут, то
в качестве оправдательного, так  сказать,  вещественного  доказательства  мы
принимали от пастуха уши. По их числу списывали животных.
   - Это что за метод учета! - возмутился Климцов.
   Митенев пожал плечами:
   - Стадо далеко, ехать туда трудно: ни пути, ни дороги...
   - Надо теперь же послать Окунева все проверить на месте, - жестко  сказал
Климцов. - Если  появилась  эпидемия,  то  срочно  вызовем  ветврача.  Между
прочим, я слышал, что на днях в Мезени на рынке продавали оленину...
   - Я не продавал! - Валей вскочил со стула. - Неправда это.  Пали  олешки.
Поедем - сам посмотри.
   - Мне ехать недосуг. Поедет Окунев.
   - Он, конечно, разберется, - одобрил Митенев решение председателя.  -  Но
ты, Иван Данилович, на всякий случай пересчитай эти  уши.  Будем  составлять
акт...
   - Это уж ваше дело, - холодно сказал Климцов.
   - Ну тогда я разберусь. Идем, Василий, - Митенев повернулся к двери.
   Потом Климцов пригласил своего заместителя по сельскому хозяйству. Окунев
решил отправиться к стаду вместе с Валеем.
   Вызванный Иваном Даниловичем Степан Сергеев ожидал  в  приемной.  Климцов
велел ему зайти. Сергеев стал у порога и с настороженным видом мял  в  руках
свой бараний с кожаным верхом треух.
   Сергееву можно было дать, пожалуй, все  шестьдесят.  Тамара  ошиблась.  И
борода у него седая, черноты почти совсем не осталось. Но он был еще крепок,
с крупными руками. Носил резиновые бродни с подвернутыми голенищами,  ватный
костюм и поверх него брезентовую куртку. Глаза у Сергеева и впрямь смахивали
на цыганские: темные, пронзительные.
   - Вызывали? - спросил Сергеев.
   - Вызывал. Подойди ближе. - Иван Данилович не пригласил рыбака  сесть,  и
тот догадался, что предстоит неприятный  разговор.  Климцов  вытащил  из-под
стола мешок и, вынув из него сверток, положил  перед  Сергеевым.  -  Это  ты
вчера принес? - спросил сухо.
   - Я, - ответил Сергеев.
   - Зачем?
   - Гостинец. Дай,  думаю,  подкормлю  председателя.  Человек  он  хороший,
работы у него через край, а пища, верно,  неважнецкая...  А  что?  Не  ладно
сделал? Я ведь от чистой души.
   Климцова подмывало вскочить стукнуть по столу кулаком, накричать на этого
неприятного  ему  мужика,  который  неизвестно  почему  вдруг  вздумал   его
"подкармливать", но он сдержался и спросил как можно спокойнее:
   - Значит, подкормить меня решил? Спасибо. Но такой подарок я  принять  не
могу. И вообще никаких подношений не принимаю.
   - Мы ведь рыбаки, можно нам немного и для себя... У хлеба не без крох,  -
неуверенно произнес Сергеев.
   - Не то говоришь. Что тебе н