во.
   - Значит, по пословице: "Была бы постелюшка, а  милой  найдется?"  Девице
положено согрешить, иначе ей не в чем было бы каяться...
   Фекла довольно чувствительно ударила его кулаком по спине.
   - Ох и шуточки у тя! Язык бы отсох! Правду  говорят  -  горбатого  могила
исправит.
   - Неужто обиделась? - с невинным видом спросил Дорофей., - А  ежели  эдак
мужа будешь лупить - так он долго не протянет. Вдовой останешься.
   - Мужа я буду колотить полегче. А  обижаться  на  тебя  грех.  Ты  у  нас
святой, Дорофеюшко! Весь век прожил с Ефросиньей и ни разу  ей  не  изменил.
Бабы, что иной раз дерутся с мужьями-гуленами, тебя всегда в пример ставят.
   - Ишь ты, как сказанула! Не знаю уж,  то  ли  благодарить  тя  на  добром
слове, то ли обозлиться?
   - Благодари, Дорофеюшко, потому как я сказала тебе сущую правду.
   - Ну спасибо, спасибо, - рассмеялся Дорофей. - Только этим  ты,  Феклуша,
вроде как мою мужскую честь задела...
   - Всяк честен своими заслугами.  Ладно,  приходи  в  гости,  обмоем  наше
бракосочетание.
   - Приду, приду. Кто знает, может, боле  и  не  гуливать  на  свадьбах-то?
Старею я, Феклуша. А ты молодец!  Про  деток  не  забудь,  -  нравоучительно
напомнил Дорофей. - Родить надобно помора!
   - Это уж как получится... - улыбнулась Фекла.
   Праздничное настроение ее неожиданно нарушилось: в  самый  канун  свадьбы
умерла  Авдотья  Тимонина.  Давняя  недоброжелательница  Зюзиной,  она  даже
смертью своей словно хотела испортить ей светлый праздник замужества...
   Сколько  раз  бывало  вгоняла  она  Феклу  в   слезы,   сколько   сплетен
распространяла про нее по селу. Что  поделать,  когда  зависть  творит  свое
черное дело: хоть бисером рассыпься, а не заслужишь  от  завистника  доброго
слова. Даже достоинства твои обернутся в его устах  против  тебя.  Но  Фекла
все-таки жалела Авдотью - как-никак вместе в войну  рыбачили,  ходили  зверя
бить во льды - и с согласия мужа передвинула свадьбу.
   Чтобы было веселее, она  пригласила  на  торжество  и  молодежь:  Родиона
попросила привести дочь и сына, а Соне Кукшиной сказала, чтобы та  пришла  с
дочкой Сашей. Само собой разумеется, пришли на свадьбу и Климцов с супругой.
   Митенев на свадьбе не был, сославшись на головную  боль  и  модную  нынче
болезнь гипертонию...
   Застолье проходило в верхней, чистой, или летней,  избе.  Фекла  два  дня
прибирала ее, выбрасывала старье, белила потолок, мыла окна и полы, вместе с
Леонидом Ивановичем оклеивала стены новыми обоями. Тесная  зимовка  казалась
ей неподходящей для семейной жизни, и она решила обживать летнюю половину.
   Под дружные возгласы  "горько"  Леонид  Иванович  целовался  с  супругой,
говорил ей ласковые слова, а потом, как это порой  бывает  с  мало  и  редко
пьющими людьми, не рассчитав свои силы, сник. Фекла чуть-чуть  сконфузилась,
но ненадолго. Она решительно подхватила мужа и унесла его в  спальню.  Гости
одобрительно зашумели:
   - О-о-о! Вот это жена! С такой не пропадешь!
   3
   В середине августа к Родиону неожиданно приехал его брат  Тихон.  Они  не
виделись с зимы сорок первого года. Хотя Родион воевал на Северном фронте, а
Тихон  плавал  в  Баренцевом  и  Белом  морях   на   транспортном   пароходе
"Большевик", перевозившем союзнические грузы, встретиться братьям в те  годы
так и не довелось.  А  потом  Тихон  совершил  переход  на  "Большевике"  во
Владивосток и остался служить на Тихом океане. Когда пароход списали с флота
за ветхостью, Тихона назначили капитаном на новое океанское  судно-сухогруз,
и выбраться на побывку в родные места ему опять не удалось.
   Но вот наконец он в Унде. Родион едва узнал брата. Годы дали знать  себя:
на загорелом лице Тихона резко обозначились морщинки, он полысел и обзавелся
заметным брюшком, хотя и выглядел в капитанской форме бравым мореходом.
   - Ты чего такой худой? - спросил он, обнимая Родиона. - Плохо кормят, что
ли? Тощий, безрукий, в эдаком  пиджачишке...  За  что  только  тебя  Августа
любит? И любит ли? - пошутил брат.
   - Каждому свое, - отвечал Родион. - Я  вот  руку  потерял,  а  ты  брюшко
нажил... А насчет любви не сомневайся... И этот пиджачишко, как  ты  изволил
выразиться,  вполне  удобен.  Мы  ведь  не   столь   богаты,   как   морская
интеллигенция. Мы - сермяжная рыбацкая рать. И не растолстел я  потому,  что
питаюсь в основном рыбой, на которой  не  разжиреешь.  Но  в  ней,  говорят,
фосфору много, что для головных мозгов пользительно. И потому в Унде  у  нас
народ толковый, а не то, что какие-нибудь владивостокские варяги...
   Тихон рассмеялся открыто, весело, как бывало в юности.
   - Отбрил! Ну, отбрил, братуха! Ладно, не обижайся. Я ведь шуткую...
   - Да чего обижаться то?  Ишь,  и  словечки  у  тебя  не  поморские  стали
соскакивать с языка: "шуткую"... Там научился? Ну, ничего, поживешь  дома  -
вспомнишь родные слова. Женку-то почему не привез? Поглядели бы...
   - Дома сидит. В декретном отпуске. Живот у нее, пожалуй, теперь  побольше
моего, - снова засмеялся Тихон. - Я вот уехал и беспокоюсь,  не  рассыпалась
бы там без меня... Ну да ничего, в крайнем случае, теща поможет.
   - Значит, наследника ждешь? Это ладно.
   Тихон приехал на Север не только для того, чтобы побывать в  родительском
доме. Комитет ветеранов Северного  морского  пароходства  пригласил  его  на
встречу старых моряков, которые плавали во время войны в конвоях, и три  дня
он провел в Архангельске.
   - Собралась старая гвардия в мореходном училище, - рассказывал  он.  -  В
большом зале столики  расставлены,  на  них  угощение:  фрукты,  карамельки,
лимонад,  пиво,  икорка  на  тарелочках  и  все  такое  прочее.  И  сцена  с
микрофоном. Открыл встречу начальник пароходства, а потом ветераны ударились
в воспоминания, кто на чем и куда плавал, сколько  раз  тонул,  сколько  под
бомбежкой был, как доставляли грузы ценные для фронта.  И  меня  вытащили  к
микрофону. Вспомнил и я,  как  мы  с  капитаном  Афанасьевым  да  помполитом
Петровским шли из Исландии в Мурманск на "Большевике", как бомба  грохнулась
на палубу, а мы  назло  фашистам  сохранили  и  плавучесть,  и  ход.  Хорошо
поговорили... Ну а на другой день на "Александре Кучине"8  пошли  в  море  к
острову  Сосновец  почтить  память  товарищей,   что   погибли   в   Великую
Отечественную... Там венки на воду опускали, и салютовали,  и  торжественное
построение было на палубе. Словом, эти дни надолго запомнятся.
   Братья сходили на кладбище, на могилу матери. Постояли  там  молча  перед
заросшим травой бугорком с темным, чуть потрескавшимся от  времени  сосновым
крестом. Положили на могилу цветы. А потом Тихон,  надев  сапоги  и  ватник,
отправился бродить по тропинкам своего  детства.  Прежде  всего  побывал  на
причале у колхозных складов, откуда, бывало, уходили рыбаки в море, осмотрел
старый бот, на котором Дорофей Киндяков плавал в войну  у  берегов  Мурмана.
Бот стоял теперь под урезом берега на деревянных подпорах.
   Тихон поднялся на палубу, которая и сейчас еще была без единой щелки - на
совесть строили северные корабелы.  Покрутил  старинный  дубовый  штурвал  с
выточенными из стали накладками у  осевого  отверстия.  Стекол  конечно,  не
сохранилось, и в рубке тоскливо посвистывал ветер.
   На северо-восточной окраине села Тихон спустился на берег,  к  приливной,
черте. Здесь Унда издавна провожала в море, а  потом  встречала  с  промысла
зверобоев. Тихон долго стоял на обнажившейся в отлив песчаной  полосе,  сняв
шапку и вспоминая,  как  в  феврале  двадцать  девятого  года,  перед  самой
коллективизацией он с Родионом и матерью  встречал  из  плавания  отца.  Это
тогда Анисим Родионов принес худую весть о гибели во льдах Елисея  Мальгина.
Все вспомнил Тихон: и низкое негреющее солнце, и резкий ветер, и поземку,  и
то, как у матери подкосились ноги и  она,  опустившись  в  снег  на  колени,
закричала страшно и пронзительно:
   "Елисе-е-е-юшко-о-о!"
   Над морем толпились лиловые облака, а  в  просветы  меж  них  прорывались
веселые лучи солнца. Тронутые  позолотой  плескались  в  стремительном  беге
волны, они торопились вдаль,  к  горизонту,  и,  казалось,  ничто  не  могло
удержать их. Тихон долго не мог отвести от  них  взгляд.  А  когда  повернул
обратно в село, задержался на  возвышенном  местечке  у  берегового  обрыва,
возле  серых  от  непогоды  деревянных  поминальных  крестов.  Ветер  трепал
навешенные на них белые льняные полотенца.
   ...В тридцать втором году колхозный промысловый  бот  "Ударник"  попал  в
жестокий  шторм  у  берегов  Мурмана.  Двигатель  отказал,  и  неуправляемое
суденышко прибоем разбило в щепки о скалы. Вся команда погибла. В  память  о
ней и были поставлены эти кресты. Сюда, словно на древнее языческое  капище,
каждый год в день поминовения приходили матери  и  вдовы  утонувших  рыбаков
плакать и причитать:

   Он, уж и век по путям нашим, дороженькам,
   Уж вам больше будет не бывати,
   Уж и черных-то болотинок
   Да вам больше будет не топтати...

   Только ветры да пустынный берег знали, сколько  тут  было  пролито  слез,
сколько произнесено сокровенных, идущих от сердца слов.
   Да, старое неизбывно напоминало о себе. От него не уйдешь,  его  нигде  и
никогда не забудешь! Крепок поморский корень с незапамятных  времен  в  этих
пустынных неприветливых местах.

   Теперь здесь новая жизнь. Брат рассказывал Тихону, что  колхоз  обзавелся
тральщиками и будущей весной собирается вести зверобойный промысел с помощью
авиации. А сможет ли он, Тихон, вернуться сюда,  чтобы  участвовать  в  этой
новой жизни? Непросто  после  бойких  торговых  путей  ложиться  на  древний
поморский курс. Вряд ли он решится расстаться со своим кораблем, экипажем, с
большим и оживленным портом на Дальнем  Востоке.  Да  и  жена,  наверно,  не
согласится переехать сюда...
   * * *
   Многое менялось в поморском селе: его внешний  вид,  способы  и  средства
промыслов,  бытовой  уклад,  но  традиции  и  многие   привычки   оставались
незыблемыми.
   Как всегда, посиживали старики на ступеньках  магазинного  крылечка.  Они
приходили сюда обменяться  новостями,  погреться  на  солнышке  и  вчера,  и
позавчера, и много лет назад.
   Ушли из жизни, "улетели на Гусиную землю" деды Иероним Пастухов и Никифор
Рындин, пришли на смену Аниспм Родионов, Ермолай Мальгин и другие. Тут они и
сидели, на вымытых до блеска ступенях, встречая и провожая каждого прохожего
мудрыми всевидящими  взглядами  и  неторопливо  разговаривая  о  погоде,  об
уловах, о направлении ветров, о том, кто уехал в город  навовсе,  а  кто  не
навовсе, кто на ком собирается жениться и кто  с  кем  поссорился,  а  то  и
подрался, пытаясь таким способом решить семейный конфликт... Да мало ли  тем
для разговоров!
   Когда Тихон проходил мимо, один из стариков окликнул его:
   - Эй, тезка! Подь-ко сюда. Посиди с нами, уважь ветеранов.
   Это был Тихон Сафоныч, бывший предколхоза, а ныне персональный  пенсионер
областного значения.
   Выйдя на пенсию, на крылечко Панькин попал  не  сразу:  все  не  хотелось
считать  себя  стариком.  Каждый  день  он  довольно  резво  поднимался   по
ступенькам, в магазин за  хлебом,  но  со  стариками  только  снисходительно
здоровался да отвечал шуточками на их  колкие  замечания:  дескать,  "нашего
полку прибыло, пополнилась пенсионерская  гвардия",  "был  председатель,  да
весь вышел; только по старому морскому картузику,  именуемому  мичманкой,  и
можно узнать бывшего резвого главу колхоза..." Старики не спешили приглашать
Панькина посидеть с ними. Знали - рано или поздно не  минует  Тихон  Сафоныч
этой участи, и как бы он ни молодился, как бы ни  хорохорился,  на  крылечке
ему сидеть все равно придется.
   А Тихон Сафоныч первое  время  сидение  такое  считал  для  себя  даже  в
некотором роде зазорным, тем более что кой-кто из  стариков  не  прочь  был,
выждав податливых знакомых, подзанять у них рублишко да скинуться "на троих"
- такой городской  обычай  приплавился  каким-то  путем  и  сюда...  Правда,
выпивох среди пенсионеров было немного. Кадровые седуны, понимая,  что  вино
преждевременно уносит  в  могилу  далеко  не  маловытных9  поморских  мужей,
опасались спиртного, как черти ладана, собираясь пожить возможно дольше...
   Но  пришло  время  -  стали  плохо  слушаться  ноги,   заныла   поясница,
запокалывало сердце, и Тихон Сафоныч стал частенько  опускаться  на  гладкие
ступеньки рыбкооповского крылечка.
   Иногда  за  продуктами  приходил  и  Дорофей  Киндяков.  Подобно   Тихону
Сафонычу, на первых порах он тоже хорохорился, небрежно здороваясь  с  теми,
кто праздно греет задом крыльцо, и довольно проворно шмыгал  в  магазин.  Но
старики не сомневались, что скоро и он наденет валенки с галошами,  фуфайку,
ушанку и попросит их потесниться. А пока его встречали примерно так:
   - Все плаваешь, капитан?
   - Да плаваю, - отвечал он. - Куды денессе-то? вместе с "Боевиком" и пойду
на отдых. А у него ищо цилиндры не скрипят...
   - Ну, ну, плавай пока, - старики многозначительно переглядывались.
   Тихон остановился перед крыльцом, отвесив общий поклон. Панькин  поднялся
и обнял Мальгина-младшего.
   - Прибыл-таки к родному очагу! Почему ко мне  не  заходишь?  Не  зазнался
ли?.. Грешно забывать старых друзей! Я ведь тебя на руках нашивал, когда  ты
сопельки под носом рукавом вытирать изволил...
   - Уж вы простите меня, Тихон Сафоныч, - ответил Тихон Мальгин. -  Я  ведь
только вчера  прибыл.  Вечер  провел  с  братухой...  А  сегодня  вот  пошел
посмотреть на родное село.
   - Ну и как? - Панькин опять сел на ступеньку. - Понравилось?
   - Да разве может не понравиться родное село? Где бы ни был,  в  каких  бы
морях ни болтался, а дом все-таки есть дом...
   - Ну, как живешь-то? На  Дальнем  Востоке  ветра-то  холоднее  наших  али
теплее? И волна там круче ли нашей?
   - Ветра разные бывают. И волна тоже... Зайду - поговорим, Тихон  Сафоныч.
Или нет, лучше вы  приходите  к  нам  вечерком.  Чайку  попьем,  побеседуем.
Придете?
   - Ладно, приду.
   Панькин приветливо поглядел из-под козырька мичманки на тезку.
   4
   По случаю приезда брата  Родион  Мальгин  позвал  в  гости  своего  тестя
Дорофея и Панькина с женами. Августа с утра жарила и пекла в русской печи, и
на сей раз превзошла самое себя: все получилось  исключительно  вкусно  -  и
кулебячки с сигами, и тушеная баранина, и пироги с рисом и печенкой.  Гости,
отдавая должное всевозможным кушаньям, вина пили немного, и застолье не было
шумным.
   Родион и Панькин, памятуя о давнем намерении перетянуть Тихона с Дальнего
Востока на Север, дружно обрабатывали его.
   - Вот ты, Тиша, подумай хорошенько, - говорил Родион. - Заработки  у  нас
не меньше, и премии при выполнении плана начисляют. Ну а если тебе дома жить
не поглянется, так поселись в Архангельске. Там колхозы на паях строят жилой
дом для судового командного состава. Квартиру тебе дадут. Чего думать-то?
   - Сколько бы ни скитался на чужой стороне,  домой  рано  пли  поздно  все
равно захочется, - убеждал Панькин, - Не сейчас,  так  после,  под  старость
непременно пригребешь сюда. Выйдешь на пенсию - спать по ночам не  заможешь.
Унда у тебя постоянно будет перед  глазами.  Попомни  мое  слово!  Уж  лучше
перебраться теперь, чем после.
   - Надо подумать хорошенько. С женой обговорить. Боюсь, она  на  это  дело
туго пойдет, у нее там родители старенькие, - высказал свои опасения Тихон.
   - Ты потолкуй с ней, - настаивал Родион. - Скажи,  что  на  Севере  много
хорошего.
   - Да, хорошего немало, - подхватил Дорофей. - Вон грибов-ягод сколько! Да
и места красивые... Ныне каждый год туристов навалом. Взять хоть  Соловки...
Прежде,  при  царе,  туда  ссылали,  а  теперь   сами   едут.   Музей   там,
достопримечательность  старинная.  И  под  Архангельском  в  Малых   Карелах
деревянных церквей понастроили. С колокольным звоном.
   - Церкви да иные здания привезены в Малые Карелы из разных  деревень  как
памятники архитектуры и старого быта, - уточнил Панькин. - Музей деревянного
зодчества называется.
   - А строительство в Архангельске! - продолжал  Дорофей.  -  Какие  здания
отгроханы!  На  удивление.  Старых  деревянных  домишек  уж  совсем  немного
осталось. Мы вон с Офоней Патокиным искали Вавилу Ряхина, так еле нашли... А
еще ты жене про Кий-остров расскажи. Вот где красотища, говорят, -  оживился
он. - Я хоть и не бывал там, но слыхивал.
   - По тоням ее провезем, по побережью, - пообещал  Родион.  -  Там  у  нас
благодать! Посмотрит, как семгу ловят. Ухи рыбацкой  похлебает.  Влюбится  в
Унду, ей богу...
   - А народ-то у нас какой! - воскликнул Тихон Сафоныч. - Работящий, умный,
добрый! Ты ей про народ непременно обскажи.
   - Да, да! - поддержал Панькина Дорофей. - У вас там люди приезжие, с бору
да с сосенки. Может, они и хорошие, хаять не буду. Но у нас - все свои. Один
поп, бывало, крестил... Дружно живем.
   - Да я не знаю, что ли? - улыбнулся Тихон. - В общем вы меня  перестаньте
уговаривать. К родине я всей душой расположен. Только  надо  все  хорошенько
обмозговать.
   - Вот и обмозговывай да решай поскорее, - словно подвел итог Родион.
   Затем объектом поучений стал сын Мальгиных Елисей, который сидел  тут  же
за чашкой чая. Высокий, как и все нынешние  парни,  светловолосый,  прическа
по-современному. Большие  серые  глаза  внимательно  и  чуть  снисходительно
посматривают на отца, на дядю,  на  Дорофея  с  Панькиным.  Он  слушал,  как
убеждали дядю переехать на Север, и  думал:  "Пожалуй,  напрасно  стараются.
Дядя все равно там останется: отрезанный ломоть к караваю не  пристанет.  Во
Владивостоке жизнь бойчее, веселее..." Эта уверенность у Елисея  укрепилась,
когда  Тихон  рассказывал  о  дальневосточном  флоте,  о  тамошних   морских
традициях, о знаменитой бухте Золотой Рог...
   Но теперь взоры сидевших за столом обратились к Елисею.
   - Ну дак что, Елисей, не удалось в институт поступить? - спросил Дорофей.
   - Не прошел по конкурсу, -  ответил  парень,  опустив  голову.  -  Тройку
схватил...
   - Нынче на тройках не ездят. Век не тот, - сказал отец.
   - Не горюй, парень, - добродушно ободрил паренька  Панькин.  -  Можно  на
будущий год повторить попытку. А не  лучше  ли  было  бы  тебе  в  мореходку
податься?
   - Да я с ним говорил, - махнул рукой отец. - Не пожелал он.
   Елисей с некоторой досадой отозвался:
   - Почему вы, батя, так? Меня тянуло  к  архитектуре.  Но  раз  не  вышло,
теперь я должен по другому решать свою судьбу.
   - И как будешь решать ее? - поинтересовался дядя.
   - Отслужу пока в армии, а там видно будет.
   - А все-таки лучше бы тебе в мореходку, - сказал Тихон. - Наша  профессия
в почете, живем неплохо.  Плавал  бы  капитаном,  штурманом  или  механиком.
Поедем со мной, - там у нас высшее мореходное училище есть. Собирай  чемодан
- и баста!
   Тут уж Родион не выдержал и обиженно прервал брата:
   - Да ты что, в самом-то деле!  Сам  от  дома  отбился  и  племяша  следом
тянешь? Видали? - обратился он за сочувствием к Панькину и Дорофею. - Мы его
целый час уговаривали, а он все на восток глядит.
   Елисей довольно смело вступился за дядю:
   - Везде люди живут.
   - Видали? - еще больше возмутился Родион. - Каков дядя, таков и племяш!
   Вид у него был такой сердитый  и  обиженный,  что  Тихон  не  выдержал  и
рассмеялся.
   - Не расстраивайся, братуха! - весело сказал он. - Мы ведь еще никуда  не
поехали. Давайте лучше по чарочке.
   Тихон выпил стопку, обвел взглядом застолье и вдруг запел:

   В синем море волны пляшут,
   Норовят лизнуть шпигаты.
   С моряками море пашут
   Салажата, салажата...

   - Бывало, эту песенку мы в мореходке пели... Эх! - пояснил он и  еще  раз
повторил:

   С мо-ря-ка-ми мо-ре па-шут
   Салажа-та, са-ла-жа-та-а-а...

   - Все мы салажата в этой агромадной жизни, - философски заметил Панькин.
   Через два дня Тихон уехал во Владивосток. На прощанье он сказ