алованье
за  стрелецкую службу,  нашел  приработок  и  на  стороне. Он  сдружился  со
стрелецким десятником, тайком получал от него уворованный  "огневой припас",
менял его  на меха  и делился  добычей с приятелем. Получал  Лаврушка  также
порох и  свинец из  Тобольска, через  верных людей. Выменянными  мехами он в
Мангазее не торговал, а перепродавал их тобольским купцам. От таких сделок в
доме Лаврушки был полный достаток, да кое-что имелось и в кубышке.
     Если  бы мангазейский  воевода пронюхал о торговых делах стрельца, быть
бы  Лаврушке битым плетьми да изгнанным  со службы. Но он был  изворотлив  и
хитер и ни разу еще не попадался.
     --  Ну, что скажешь, Тосана? -- покончив  с обедом,  спросил  Лаврушка,
хотя прекрасно знал, зачем пришел ненец. -- Какие новости принес?
     "Хитрый. О деле  не  говорит. Вином  не угощает",  --  подумал  Тосана.
Ответил равнодушно:
     -- Никаких нет новостей. Разве только вот  слышал: на олешков  Тайбарея
волки напали. Пять важенок и хора порезали. Жалко.
     -- Да, жалко, -- согласился Лаврушка. -- Пострелять бы волков надо.
     --  Надо  бы,  да  чем? Пороху-свинца  нету,  -- исподволь  подходил  к
главному Тосана. -- За  тем и пришел я в  твой деревянный чум.  А  ты  плохо
угощаешь. Щами только. Я щей не ем.
     Лаврушка как бы спохватился, обнял ненца за плечи с радушием:
     -- Милой ты мой! Да ить я для тебя все выложу! Алена! Тащи закусить.
     Алена мигом принесла штоф, чарки, блюдо с квашеной капустой, деревянную
чашку с мясом. Лаврушка стал угощать Тосану.
     -- Траву  не ем! -- сказал ненец, отодвинув от себя капусту и придвинув
мясо. Траву олень ест. -- Выпил, зажмурился: "огненная вода" крепка. Закусил
куском вареной оленины.
     Лаврушка решил, что наступило время делового разговора.
     --  Пороху,  говоришь, нет?  Свинца нет? А тебе  разве  не  ведомо, что
огневое зелье запрещено продавать туземцам? Да и  откуда оно у меня? Отстоял
караул -- порох и пули в караульной избе сдаю.
     Тосана, чуть  захмелев, беззвучно рассмеялся, ощерив темные мелкие зубы
и сузив глаза в щелки:
     -- Не хитри! Ты ведь меня звал?
     Лаврушка подошел к мешку Тосаны, бесцеремонно ощупал его.
     -- Что тут у тебя? Мех?
     -- Мех, мех, -- кивнул Тосана. -- Давай порох-свинец.
     -- А много ли у тебя шкурок-то?
     -- А вот смотри,  -- Тосана выложил на лавку четырех соболей  и столько
же куниц.
     Лаврушка осмотрел шкурки, спросил:
     -- Сколько за них хочешь пороху да свинца?
     -- Десять фунтов пороху, пуд свинца. Вот моя цена.
     --  Ну,  брат,  хватил!  Где  я  столько  возьму? Ты выпей, выпей!  Сам
наливай, -- потчевал Лаврушка, рассчитывая, что вино ускорит  сделку. Однако
ненец  пока пить не стал, а  начал торговаться. Торговались долго.  Лаврушка
все подсовывал Тосане чарку,  а тот отставлял ее от  себя. Наконец  Лаврушка
сказал:
     -- Что есть -- все тебе принесу.
     Он  вздохнул,  поднялся  с  лавки,  вышел  в  горницу.  Там,  приподняв
половицу, достал кожаный мешок с припасами. Из него отмерил порох в кожаный,
а  литые пули и дробь в холстинные мешочки.  Прикинул в руке  --  показалось
много. Отбавил. Вышел на кухню.  Жена при сделке не присутствовала.  Заперев
дверь сеней на засов, она ушла в горницу.
     Тосане  показалось  мало свинца  и пороху, что принес  хозяин. Лаврушка
клялся и божился,  что больше у  него нет. Тосана  подал ему двух  соболей и
двух  куниц. Остальное  спрятал  в мешок. Лаврушка с  обиженным видом вернул
шкурки ненцу.
     -- Обижаешь меня, мало даешь.  Нечестно так делать. Я больше заниматься
этим не буду. Не  прибыльно. Ни  с  тобой, ни с другими  торговать  не буду.
Поплатиться головой могу. Закон строгий.
     Тосана испугался,  что Лаврушка и в  самом деле  больше не будет менять
порох и свинец на меха, и стал податливей.
     -- Зачем  не будешь? Я  тебя не выдам. Прибавь еще  немного пороху, и я
все шкурки тебе оставлю.
     -- Дак нету ведь! Нету-у-у!
     -- Ну, тогда в другой раз добавишь припасу. Все шкурки тебе оставляю.
     -- Вот это по-честному. Давай, выпьем.

     "Огненная вода" -- водка приносила ненцам и остякам немало бед. Русские
купцы  да ижемцы специально  спаивали  их, чтобы  обманом  получить  меха по
мизерной цене. Случалось, что  за штоф вина ненец отдавал одного-двух оленей
или несколько ценных шкурок, добытых нелегким трудом.
     Опьяневший Тосана вылез из-за стола, сунул мешочки с порохом и дробью в
свою торбу и попрощался с Лаврушкой. Тот поостерег:
     -- Смотри не свались где-нибудь! Переспал бы у меня.
     --  Не свалюсь, не бойся, -- на  темном морщинистом лице ненца блуждала
бессмысленная улыбка.  С мешком  в  руке он вышел на улицу  и,  пошатываясь,
отправился  к своей  упряжке. Однако  не дошел, свалился в  канаву  и уснул.
Мешок выпал из рук. Мимо шли стрельцы. Увидев Тосану, склонились над ним.
     -- Ишь, надрался. Не умер ли?
     -- Не умер. Дышит. Ништо, отлежится.
     -- А что у него в мешке?
     -- Уж не золото. Тряпье какое-нибудь.
     Стрелец развязал мешок, полюбопытствовал.
     -- Глянь, порох! И свинец.
     --  Да  ну?  Где он взял?  Украл,  может? Самоедам не ведено  продавать
огневое зелье. Надо сказать начальству!
     К  стрельцам  присоединились  проходившие  по  улице  бабы,  ребятишки.
Образовалась  толпа. Завидев  сборище,  от стен крепости  спешил  караульный
стрелец при сабле, с ружьем.
     --  А ну  разойдись!  Чего не  видали?  --  начальственно  приказал он.
Стрельцы шепнули ему о порохе и свинце. Караульный решил:
     -- В съезжую его. Там разберутся.
     Он остановил проезжавшую мимо подводу. Стрельцы взвалили на нее Тосану,
положили рядом и мешок. Ненец мычал, мотал головой, но в себя не приходил.
     В съезжей он  спал мертвым сном до утра. Забытые олешки стояли на задах
Лаврушкиной избы. Стрелец, предчувствуя, что  с Тосаной случилось  неладное,
перетрусил, прогнал  их прочь. Упряжка  без хозяина при мчалась к чуму. Санэ
всплеснула  руками и  заголосила. Еване не  растерялась, помчалась на той же
упряжке в посад разузнать, что случилось с дядей.
     Утром Тосану повели к аманатской избе. Допрашивал его судный дьяк.
     -- Откуда  у  тя  порох? Откуда  свинец?  У кого  купил? На что  купил?
Признавайся, а то получишь батогов!
     Тосана не  отвечал на вопросы,  сидел молча, нахохлившись,  как больной
ворон. Голова у него трещала, ему было плохо, боялся  он и дьяка, и батогов,
но Лаврушку не выдавал. Он сказал, что припасы купил весной у купцов, хранил
в укромном месте, а теперь забрал, чтобы увезти в свой чум. Ему не поверили,
потащили в пристройку, где наказывали виновных плетьми и батогами, растянули
на скамье-кобылке и выпороли. Потом, ничего не добившись от  упрямого ненца,
отобрали у него мешок и взашей вытолкали за дверь.
     У съезжей избы Тосана увидел своих олешков и плачущую  Еване. Он лег на
нарты животом вниз и сказал, чтобы девушка быстрее  ехала домой.  Усталые  и
голодные  олени еле плелись, как ни погоняла  их Еване.  Дома в  чуме Тосана
схватился за голову.
     --  Огненная   вода  подвела!   Шибко  подвела!  Все   шкурки  потерял,
порох-свинец потерял. Ай, беда! А еще Осторожным зовешься! Глупая голова!
     Жена  и  племянница  все  же  были  рады,  что  Тосана  вернулся  домой
невредимым.
     Тосана  крепко  призадумался. Меха  все оставил в Мангазее, а главного,
без чего трудно будет охотиться зимой, -- пороха и свинца, не запас. Значит,
его старинное, чиненное-перечиненное кремневое ружье, которое весило чуть ли
не пуд и из которого непривычный охотник мог бы стрелять разве что с сошек1,
будет  молчать.  Тосана  решился  на последнее:  взял  из  костяной шкатулки
несколько серебряных вещиц  -- монисто из тонких и мелких монет, два толстых
литых кольца и  налобный амулет-соболек  -- семейные драгоценности. С  этими
безделками  он отправился  в Мангазею к  Лаврушке на этот  раз  пешком. Жена
провожала его, чуть не плача.

     __________________
     1  Сошка  --  деревянная  рогулька,  подставка,  служащая   упором  при
стрельбе.

     -- Опять напьешься огненной воды! Немало она тебе принесла горя!
     Тосана махнул рукой и зашагал по берегу к крепости.
     Вскоре он добрался до  посада, постучал в дверь  Лаврушкиной избы. Сени
были заперты изнутри на засов.
     Лаврушка, высмотрев ненца  в оконце, решил не встречаться с ним,  чтобы
не нажить  себе  неприятности. В Мангазее  стало известно, что самоед Тосана
добыл где-то порох и дробь и его наказывали за незаконную покупку.
     Тосана  ждал  на  крыльце,  переминаясь  с  ноги  на  ногу.  Но ему  не
открывали. Постучал снова, настойчивее,  сильнее. В сенях  послышались шаги.
Тосана сказал:
     -- Отопри! Это я, Тосана!
     Алена отодвинула засов и чуть приоткрыла дверь.
     -- Чего надо? Лаврентия нету дома. Ушел. Долго не придет. Не жди.
     -- Я  по делу!  --  Тосана, не мешкая, достал  и  развернул тряпицу,  в
которую были завернуты украшения. -- Вот,  смотри! Чистое серебро!  Надо мне
выменять пороху-свинца.
     -- Еще  чего! --  сердито бросила  Алена. --  Сказала  --  нет хозяина!
Уходи.  С тобой  беды наживешь! -- она с треском захлопнула дверь, взвизгнул
засов.
     Тосана  постоял  на   крыльце,  растерянно   глянул   по  сторонам   и,
догадавшись, что с ним больше не хотят  иметь дела, опустив голову, сошел  с
крыльца.
     Отойдя от избы, он остановился  в нерешительности. Больше обратиться за
помощью не к кому. Все другие  знакомства на посаде были у него  случайными,
неделовыми. Огневое зелье выменять не у кого. Да могут и снова забрать его в
съезжую  и растянуть на кобылке.  От неприятных  воспоминаний у  него заныла
спина, ее будто жгло огнем. Хмурый, удрученный неудачей, ненец пошел обратно
к стоянке.
     Вернувшись  домой,  он  лег на  шкуры и  молча, не поднимаясь, пролежал
целые сутки. С ним пытались заговорить Еване, Санэ, но он упрямо молчал.
     Через  сутки  Тосана  поднялся  и  велел женщинам свертывать чум. Семья
откочевала  в верховья Таза, где можно было  охотиться  и рыбачить вдали  от
русского города с хитрыми стрельцами и "огненной  водой", от которой сначала
человеку делается легко и весело, а потом он попадает в беду...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

     Проливом Югорский Шар артельщики  шли на веслах. В первой паре весел --
Аверьян и Гурий, во второй -- Герасим и Никифор. На руле сидеть было некому,
и по команде Аверьяна меняли курс, сильнее работая левым или правым бортом.
     Ветер  тянул с  востока, с Югорского берега через пролив, и под парусом
идти было несподручно. Югорский Шар  неширок -- местами до трех-пяти верст в
ширину.  Артельщики  шли  вдоль  подветренного  берега  осторожно, чтобы  не
наскочить на попадавшиеся иногда каменные гряды.
     В этом проливе встречаются  воды Баренцева  и Карского морей, они будто
сталкиваются,  образуя беспорядочные,  лохматые  волны.  Брызги соленой воды
обдавали гребцов. Гурий не раз получал пригоршню воды за воротник.
     От длинных тяжелых весел руки сводило,  пальцы -- не  разогнешь. Болела
от  напряженной работы  спина. Гурий  чуть не валился с  банки от усталости.
Отдохнуть бы, пристать к берегу...  Но  отец поторапливал.  Мужики  молчали,
дружно  откидываясь всем  корпусом  назад  при  каждом  взмахе весел.  Гурий
оборачивался, смотрел вперед,  не видно ли конца перехода.  Но конца не было
заметно, и он все опускал в пенистую холодную воду тяжелое крепкое весло.
     Герасим, чтобы работалось легче, заводил громко, протяжно:

                           А дружней, еще раз!
                           А дружней, еще два!
                           Эгей, не робей,
                           Силушки не жалей!

     А потом переходил на речитатив:

                           Как моржи кричат, гремят,
                           Собираться нам велят.
                           Карбаса мы направляли
                           И моржей мы промышляли
                           По расплавам и по льдам,
                           По заливам, по губам
                           И по крутым берегам...

     Аверьян поправлял курс:
     -- Левым табань! Правым греби! Теперь вместе!

                           А дружней, еще раз!
                           А дружней, еще два!
перекрывал шум волн голос Герасима.
     Гурий за веслом думал не  столько о  трудностях  пути,  сколько  о  его
нескончаемости.  Вспоминал  дни,  оставшиеся позади,  когда,  простившись  с
родным причалом,  они  плыли  на  северо-восток  малоизведанным путем, вдоль
пустынных необитаемых  берегов. Позади остались  сотни  верст. А сколько еще
впереди?  Мало  ли что  может  случиться там, за высокой  грядой каменистого
мыса, за угрюмым холодным проливом!
     Паренек дивился спокойствию и уверенности отца, который вел вперед так,
будто всегда плавал в  этих местах. А между тем, Аверьяном  этот путь не был
изведан. Гурий пытался найти причину отцовской уверенности и по  неопытности
приписывал все тетради в кожаных корках да  компасу -- "матке", что хранился
у отца в кармане засаленных штанов.
     Конечно,  лоция  и компас  вели  Аверьяна  вперед.  Лоцию он выпросил у
старого  помора  Ефима,  по прозвищу  Хромоногий. Ефим ходил  в  Мангазею  с
первыми  артелями  корабельного вожи Михаила  Дурасова. Тогда пробивались на
реку  Таз  четыре  коча  с сорока  мужиками --  холмогорцами,  пинежанами да
пустозерцами. Такой людной  артели  было легче преодолевать  волоки и другие
трудности пути: друг другу помогали, шли плечом к плечу, как в ратном бою. В
том  походе  на Ямальском волоке Ефим  повредил ногу  и остался на всю жизнь
хромым.  Однако в  пути  он все запоминал и записывал на  чем  придется:  на
клочках бумаги, бересте, а то и просто на дощечках вырезывал он ножом одному
ему понятные знаки. Вернувшись из похода, он раздобыл  бумаги, сшил  из  нее
тетрадь и составил лоцию, разобрав свои заметки, сделанные в плавании.
     Аверьян с  трудом выпросил  тетрадь  у Ефима под залог, обещая  вернуть
лоцию  в  целости-сохранности.  А Ефим, в  свою  очередь,  просил  проверить
правильность записей,  хотя  составлена была лоция обстоятельно, как  и  все
мореходные  описания поморов,  отличавшиеся добросовестностью  и  точностью.
Аверьян  пока не нашел в ней ни одной ошибки, которая  бы могла  подвергнуть
людей риску.
     Аверьян,  собираясь  в  Мангазейский ход малой артелью на легком  коче,
рассудил,  что небольшое судно пройдет где угодно. Его можно будет без труда
вытащить при  необходимости  на  льдину и снова  спустить  в воду.  Да и  на
волоках с ним справиться будет нетрудно.
     Риск был.  А  когда  поморы  не рисковали, отправляясь  на  промысел? С
риском связана вся их жизнь.
     И  еще  помогала  Аверьяну  в  пути принадлежность  к славному  племени
землепроходцев-первооткрывателей,  их настойчивость и  жажда  неизведанного.
Опыт же хождения в Студеном море имелся немалый, он и пригодился.
     По молодости  Гурий этого  не учитывал.  Он надеялся только  на лоцию и
компас и боялся, как бы нечаянно отец не потерял их...
     Впереди  показались  редкие  плавающие льдины.  Оттуда  стало  наносить
холод.  Ветер,  дувший  в  борт,  переменился, стал  тянуть с  носа. Аверьян
крикнул:
     -- Правым греби, левым табань! Еще правым!..
     Коч  приближался  к  берегу,  что темнел  узкой полосой  слева.  Вскоре
обогнули безымянный мыс на северном побережье Югорского полуострова, зашли в
бухту,  укрылись от  ветра.  Причалив к берегу,  артельщики с трудом подняли
негнущимися руками весла, сложили их вдоль бортов. Аверьян весело подбодрил:
     -- А ну, братцы, на берег!  Соберем дров, сварим похлебки. Югорский Шар
прошли. Вот  оно,  Нярзомское море!1 -- он показал рукой. -- Только льды вот
плавают.  Как бы погода  нас  тут не задержала. Ну да  об этом после. Гурий,
мозоли нажил?

     _____________
          1 Нярзомское море -- старинное название  части  Карского  моря  по
имени реки Нярзомы (предположительно).

     Паренек еле расправил  синюю от холода и занемевшую от весла ладонь. На
ней круглились волдыри. Один прорвало, и по руке сочилась жидкая  бесцветная
водица. Гурий показал ладонь отцу:
     -- Нажил...
     -- Вот  и ладно!  --  сказал  отец как будто  даже обрадованно.  -- Без
мозолей какой  ты мореход? Так, одна  видимость.  Там в  носу, в латке, сало
есть. Смажь ладони.
     Гурий полез в нос искать латку с салом.

2

                             А от Югорского Шару Нярзомским морем
                             через Карскую губу резвого ходу до устья
                             Мутной реки день да ночь. А как заимут
                             льды большие, ино обходят около льдов
                             парусом и гребью недель с шесть, а иногда
                             и обойти льдов немочно, и от тех мест
                             ворочаются назад в Пустоозеро...

                                              Из поморского описания
                                              "Мангазейского хода"

     Дров на мысу запасти было трудно: плавника, как в Печорской губе, здесь
не  оказалось. Путешественники еле насобирали на крошечный  костерок  разной
мелочи, намытой прибоем. Сварили все же себе пищу.
     Аверьян вышел на угорышек и посмотрел на море. Он раздумывал, как плыть
дальше.  Впереди  ожидал путников полуостров Ямал. Обходить  его с севера --
времени бы ушло много, да к тому же путь был опасен: открытое море, плавучие
льды, пустынные неисследованные места...
     Известен был другой путь к Обской губе. Посреди западного  берега Ямала
находилось устье реки  Морды-Яха,  по-русски  -- Мутной. Продвинувшись  в ее
верховья, поморы, мангазейцы --  предшественники Аверьяна попадали  в  озера
под общим названием Ней-То. Их было три. Через озера мореходы где протоками,
а где волоком двигались к четвертому озеру --  Ямбу-То. Из него брала начало
река Се-яха -- Зеленая. По этой реке и выбирались в Обскую губу.
     Аверьяну надо было идти этим путем.
     Но прежде предстояло еще достигнуть берегов Ямала.
     Бармин долго  всматривался  в  кипень волн, в  белые плиты  льдин,  что
незванно-негаданно  грозили ему с  севера. Сколько  их  там, в  таинственной
безбрежности  моря? Наверняка в далях,  не подвластных взгляду, плавают  еще
падуны-айсберги, встреча с которыми могла грозить верной гибелью.
     На север Аверьяну нет  ходу.  Заказано ему туда плыть. Если вдруг ветер
повернет с полночи и все льды  притащит сюда, то  даже близ берегов плавание
сулит немалые трудности.
     Небо  хмурилось,  надвигались   тяжелые  лохматые   тучи.   Вскоре  они
разразились дождем.
     Накинув  армяки, рыбаки,  нахохлясь,  как птицы  в  непогодье, коротали
время  у чадящего костерка.  Гурий смотрел на бесконечно  бегущие волны. Вот
над ними низко  пролетела  чайка. "Кили-и-и!" --  послышался ее  крик. Чайка
взмахивала крыльями тяжело и лениво, словно они у нее разбухали от воды.
     Холодно, мокро, неуютно.
     "Эх, соболя,  соболя!  Где вы там, за морями, за горами,  за  каменными
грядами, за сумеречностью и неизвестностью?" -- думал Гурий.
     К  Ямалу было  тоже два  пути. Если  с севера грозили льды, поморы  шли
вдоль Югорского берега к устью реки  Кары,  а потом срезали  напрямик  узкое
место Карской губы, называемое Байдарацкой губой. Если же  льдов не было, то
кочи двигались от Югорского Шара, пересекая Карскую губу, прямо к устью реки
Мутной.
     Но льды -- вон они! Плавают и плавают у горизонта,  словно поджидая коч
Аверьяна, чтобы взять его в свой плен.
     Выбора не было.  От мыса, где была  стоянка, Аверьян решил повернуть на
юго-восток, к  устью Кары, а  там  взять  направление на  мыс  на  Ямальском
берегу, южнее устья реки Мутной.
     Артельщики, когда Аверьян поведал им свои думы, сказали:
     --  Тебе видней,  Аверьян.  Ты у нас  лодейной  вожа.  Пойд