ной классификации.
А  холмогорцы  даже и  не  подозревали  о  великом  разнообразии  соболиного
племени.  Гурий,  любуясь  шкуркой  зверя,  пойманного  Герасимом,  вспомнил
рассказы деда Леонтия о Черном Соболе.
     Рассказы эти  были фантастичны. Черный  Соболь старательно прячется  от
людей,  и,  прежде  чем  добыть его, надо три дня  молиться по утрам господу
богу. Найти Черного Соболя в  лесу почти  невозможно, он следит за охотником
из  засады,  а потом широкими прыжками уходит  прочь. Если  охотник ночует в
тайге, соболь подкрадывается к нему ночью и шарит возле него в поисках пищи.
Он труден для добычи, зато вознаграждает промысловика за все труды и лишения
роскошным,  искрящимся, мягким  и легким, как  пух,  мехом. Гурий  мечтал  о
Черном Соболе, как о сказочном пере Жар-птицы.
     -- Батя, а почему нам  попадаются все палевые соболя? --  спрашивал он.
-- А где черные?
     -- Это про которых  дед Леонтий говорил?  Не знаю... Может, и попадется
черный. Лови хорошенько. Главное -- чтобы охотник верил в свою удачу.
     Гурий каждый день пропадал  в лесу, но не только  черного, а и светлого
соболька  еще не  поймал в свои ловушки.  Ему  попался белый песец;  стрелял
Гурий из лука и белок...
     Однажды в  ловушке  придавило  соболя.  Гурий принес его  в  зимовье  с
великой  радостью  и  положил  перед  отцом.  Аверьян  погладил мягкий мех и
сказал:
     -- Не черный, да гож. Поздравляю тебя с полем!
     Поздравить "с полем" -- старый обычай промысловиков, означающий удачное
начало охоты.
     А полей тут не было и в помине. На сотни верст суровая, глухая тайга.

2

     Соболей делят на "ночников" и "денников". Одни бегают по лесу в поисках
корма  ночью,  другие -- днем. Черный Соболь охотился в  разное  время: то в
дневные сумерки, то в лунные ночи.
     Однажды  он выбрался  из  дупла яркой  лунной ночью.  Иней  искрился на
деревьях,  под ними  стыли  на морозе глубокие, словно провалы, тени. Черный
Соболь сначала  осторожно  ступал  по снегу,  пока лапки  не привыкли к  его
жгучему прикосновению, а потом побежал к полянке, где под снегом была у него
брусничная кладовка. Вовсю  работая передними лапами, он  долго добирался до
брусничника. Наконец добрался и стал есть ягоды. Не очень мерзлые под  слоем
снега, они на  открытом воздухе  тотчас  замерзали,  превращаясь  в  красные
круглые льдинки. Поев брусники, соболь закидал снегом разрытое место и пошел
прочь. Скорее  в лес с открытой  поляны, где он весь  на  виду,  где опасно.
Мягкие, опушенные внизу густой  шерстью лапы проворно мелькали, снег  из-под
них вихрился пыльцой.  Соболь то отклонялся в сторону  от  прямого пути,  то
возвращался обратно и тем же путем шел дальше.
     Среди   валежин   с  нависшими  на  них  клочьями  снега  он  ненадолго
остановился, прислушался,  склонил мордочку и снова быстро-быстро  заработал
лапами.
     Он почуял под снегом мышь,  мигом  добрался до  нее, вонзаясь в сугроб,
поймал.  Пятясь,  выбрался наружу и съел мышонка  тут  же, оставив  на снегу
крохотные капельки крови.
     Побежал дальше. Заметил  дерево  с дуплом,  внимательно обследовал его.
Дупло оказалось  пустым. Взял его на примету на всякий  случай:  в нем можно
спрятаться. Под  вывороченной с корнями старой лиственницей отыскал  в  ямке
склад. Бурундук еще осенью спрятал здесь запасы  кедровых орешков. Соболь не
трогал их, но приметил кладовку: пригодится, когда придется туго.
     Вылез  из-под корневища, прислушался,  понюхал  воздух и спрятался  под
нависшие ветки.
     Кто-то появился в его  владениях. Вот он приближается,  видно,  как  за
пнями,  за  валежинами  мелькает  синяя  тень.  Черный  Соболь  приготовился
встретить  незнакомца.  Сейчас...  сейчас  он  нападет на  незваного  гостя,
который  посмел  появиться  на  его участке.  Драка будет такой, что  шерсть
клочьями полетит, а  кровь -- брызгами. Надо  проучить незваного гостя, дать
ему  острастку,  чтобы никогда  больше  не  смел  появляться  здесь!  Соболь
осторожно переступил,  весь подобрался, напружинился  и  стрелой  вылетел из
укрытия.
     Противник встретил его острыми зубами, больно куснул в грудь, увернулся
и выскользнул из-под Черного Соболя. "Ах, ты кусаться! Ну и задам же я  тебе
трепку". Черный Соболь  снова приготовился к нападению. Но, разглядев гостя,
растерянно остановился, опустил хвост. Боевой запал сразу прошел.
     Гость, а точнее гостья, вылизывала на себе помятую шерсть.
     Это была Соболюшка.
     Черный Соболь с  виноватым видом подошел к  ней,  обнюхал, чуть  тронул
лапой, пытаясь вызвать ее на  игру.  Он шел на  примирение.  Он  виноват. Но
Соболюшке было не до утех и любезностей в эту морозную лунную ночь. Она была
голодна.  Соболь, словно догадавшись об этом, зауркал тихо, призывно и пошел
по снегу. Отойдя немного, оглянулся,  опять тихонько  заурчал  "Ур-р-р..." и
взглядом  пригласил Соболюшку  следовать  за ним.  Соболюшка  пошла  сначала
неуверенно, с опаской, но потом быстрее.
     Черный Соболь привел свою подругу к вывороченной ветровалом лиственнице
и  скрылся  под  корневищем.  Но  сразу вышел  и  сел на  снег  в  спокойной
выжидательной позе. Соболюшка смело  пошла туда, куда указал Соболь, и нашла
бурундучий склад.  Там она  принялась есть кедровые  орешки, а Черный Соболь
терпеливо ждал.
     Вскоре его  подруга выбралась из-под корневища, отряхнулась  от  сухого
песка, лапами очистила мордочку и облизнулась розовым язычком. Черный Соболь
деликатно  ждал. А когда она  привела  себя  в порядок,  то  подошла к нему.
Теперь она  согласна  была порезвиться. Некоторое время  они играли и бегали
так,  что   кругом  вихрилась  снежная  пыль.  А  потом  внезапно  и  быстро
разбежались в разные стороны, будто их и не было.
     Соболюшка  осенью  поселилась  вблизи участка  Черного Соболя.  Что  ее
привело сюда? Зов сердца? Чувство привязанности к нему?

                                  *
                              *       *

     В  другую ночь, такую же морозную и лунную.  Черный Соболь  снова вышел
добывать себе пищу.
     Гулко стукнуло в лесу:  сорокаградусный  мороз раздирал щели  в старых,
подгнивших деревьях. Луна заливала все кругом голубым, изменчивым светом.
     Ноги  кормят не  только  волка.  Соболь  долго бегал  по снегу. Если бы
кто-нибудь взялся измерить его путь, то намерил бы верст двадцать.
     В одном  месте  Черный Соболь  почуял незнакомый запах. Он был довольно
слабый, но пугал и настораживал  зверя своей необычностью. По снегу тянулась
слегка припорошенная лыжня. Запах исходил от нее. Черный  Соболь прислушался
-- в лесу ни звука, ни  шороха. Только потрескивают на  морозе  деревья. Он,
движимый  любопытством, пошел вдоль лыжни. Запах  то  исчезал, то  появлялся
снова.  След  лыж привел его к ловушке, настороженной  под  невысокой елью с
ворохами снега на низко нависших лапах. Снег этот был не тронут, первозданно
чист, а близ ловушки лыжня тщательно присыпана и  заметена, словно метелкой,
лапником. Конечно, Черный Соболь не был в состоянии  понять все  это. Он тут
же почуял другой  запах -- свежего мяса.  Он тянулся из-под ели, возбуждал у
голодного зверя желание добраться до лакомого  кусочка и  съесть его. Черный
Соболь осторожно приблизился  к  кулемке, обследовал ее снаружи и заметил на
снегу несколько маленьких стружек. Они были свежие, пахли смолкой и  железом
от ножа. Черный Соболь вспомнил о запахе, который он почуял возле лыжни, и в
нерешительности  затаился  перед  ловушкой. Мясо  рядом. Он  различал  между
кольями этот соблазнительный кусочек  и с трудом удерживался от того,  чтобы
проникнуть внутрь ловушки.
     Незнакомые  и  неприятные  запахи  отпугивали его.  Инстинктивно почуяв
опасность, Черный Соболь огромными  прыжками  ушел  прочь и долго петлял  по
лесу, путая свой след.
     Отпугнул Черного  Соболя не только  запах стружек, а и  нерпичьей кожи,
которой  были  подбиты лыжи  Аверьяна  и  его  товарищей.  Кожа  была  плохо
выделана, и от нее пахло ворванью. Откуда  было взяться нерпе в этих местах?
Неоткуда.  Для соболя были привычны  запахи собаки, лисицы, оленя  и  других
зверей, обитающих  на Тазу-реке.  Привкус нерпичьего сала был ему неведом  и
потому отпугивал его.
     Холмогорцы не  догадались купить в  Мангазее камуса  -- кожи с шерстью,
снятой  с  оленьих  ног,  которой  подбивали  лыжи  здешние  охотники.   Они
использовали нерпичью шкурку, захваченную из дому, и потому  их преследовала
неудача: соболи редко попадались в их ловушки...

3

     Жизнь в зимовье шла тихо и обособленно. Никто не приходил гостевать, не
справлялся, как устроились в чужедальних краях холмогорцы, каковы их радости
и печали. Места были довольно малолюдные, каждый промысловик  в облюбованном
им урочище жил бирюком, заботясь лишь о том, чтобы кто-нибудь не помешал ему
охотиться.
     Да и, по правде сказать, зимовье  было упрятано в дремучем лесу -- ни с
какой стороны не видно и, не ведая о нем, без собаки не найдешь.
     Снеговую воду поморы употребляли  для разных хозяйственных надобностей,
а для приготовления пищи за  водой ходили к  реке, где у берега была пробита
прорубь.  Чаще  всего туда приходилось идти Гурию,  поскольку он  был моложе
всех. Он шагал полверсты  слабо торенной им самим тропкой, брал спрятанную в
кустах пешню и колол лед на проруби, а после  зачерпывал деревянными ведрами
воду и нес их на коромысле, вытесанном из кривой лесины.
     По  реке  пролегала зимняя  дорога. Иной  раз было  видно,  как  мчится
быстрее ветра по  ней  оленья упряжка или мохнатый от инея конек тащит санки
приказного дьяка, стрельцов или ясачных сборщиков.
     Однообразная жизнь в зимовье наскучила Гурию.  Его тянуло в Мангазею --
побыть  там  подольше,  познакомиться  с интересными людьми, может  быть,  с
девушками, почерпнуть что-то  полезное для ума-разума. Но отец и слышать  не
хотел об этом.  Он знай твердил одно:  "В город  нам до весны путь  заказан.
Запасы есть,  а  рот разевать на девок или  по кабакам  ходить некогда. Знай
лови зверя! На стороны не гляди".
     Все  светлое  время  суток  Гурий  лазил  по  лесу,   как  послушный  и
добросовестный промышленник. Он  постиг все хитрости  и тонкости охотничьего
ремесла. Научился с одного выстрела  из лука  поражать белку  или горностая,
умел незаметно подкрадываться к  белым  куропаткам, роющимся в снегу,  в его
кулемки попались три песца и два соболя.
     И хотя поморам не очень везло в добыче соболей, изредка все же приносил
из них кто-нибудь драгоценную тушку.
     Расчеты  Аверьяна   на   меновую  торговлю  с  местными   жителями   не
оправдались. Где  искать кочевников в незнакомой тайге? Оставалось надеяться
лишь на случай да на весну, когда ненцы и остяки приедут на торг в Мангазею.
     Промысел в бассейне Таза длился уже  около  десятка лет, немало соболей
было выловлено и  выбито местными жителями  и пришлыми  охотниками. Добывать
его  становилось  с  каждым  годом  все  труднее.  Оправдывалась  поговорка:
"Первому зверек, а последнему следок".
     Однажды Аверьян, приводя  в  порядок свои лыжи, подсушенные у камелька,
приметил, что  нерпичья шкурка издает резкий, неприятный запах. Он задумался
не потому ли соболи обходят ловушки? Правда,  на холоде подбивка смерзается,
но все-таки  тонкое чутье соболя может  уловить запах. Аверьян  снял нерпу и
заменил ее камусом.  Дикого оленя на  мясо подстрелил несколько  дней  назад
Никифор. Он спросил Аверьяна:
     -- Думаешь, дух нерпы соболь чует?
     -- Не знаю, чует  ли,  нет ли, а оленья будет лучше.  Олень  -- здешний
житель, соболя к нему привыкли.
     После  такой  замены  зверь в ловушки стал попадаться  чаще. По примеру
старшого все подбили оленьим мехом свои лыжи.
     Долгой полярной ночью иной раз промышленникам не спалось  в их уютной и
обжитой избенке. Строя избу, поморы старательно проконопатили все пазы мхом,
на  потолок насыпали песку, а снаружи завалинки зарыли снегом, и в избе было
тепло. Пищи  хватало, промысел давал мясо, рыба в запасе была, из муки пекли
в печке пресные лепешки, а уходя в лес, брали сухари.
     Но скучали по дому. Ни  разу, как отчалили от родного берега, не подали
родным ни единой весточки --  не с  кем. И  оттуда никаких  вестей ждать  не
приходилось. И  когда  тоска исподволь  захватывала  мохнатой лапой мужицкие
сердца, земляков выручал баюнок  Герасим. Запасы  бывальщин и сказок  у него
были неистощимы. Полулежа на разостланных шкурах, он начинал:
     --  А вот,  братцы,  еще  бы сказал... --  и спохватывался: -- Спать не
хотите ли?
     -- Не спится, давай говори! -- откликались товарищи.
     --  Ну, дак вот... Жили-были два брата: один  сильно  бедный,  а другой
богатый.  Приходит святая  пасха.  У  бедного-то  и огонька  засветить нету.
Думает: "Пойду я у брата попрошу хоть уголька засветить огонь". Приходит:
     -- Брат, дай мне уголек засветить огонь.
     -- Есть вас тут. Уголь-то мне и самому надо.
     Заплакал брат и пошел. Идет -- видит огонь  на поле. "Пойду я,  попрошу
уголька".
     Приходит он в поле. Сидит тут старичок.
     -- Здорово, дедушко! Дай мне уголек развести огонь.
     -- Подставляй балахон-то, я тебе и нагребу уголь-то.
     -- Но, дедушка, у меня один только балахон!
     -- Давай, ничего не сделается.
     Снял мужик  балахон.  Нагреб ему дедка  уголья  столько, что  он насилу
домой донес. Свалил на пол, видит -- золото.
     "Пойду к брату, попрошу маленки.1?".

     ___________
     1 Маленка -- мера для зерна емкостью в один пуд.

     Брат богатый и говорит:
     -- Баба, что он станет мерить? У него ведь и зерна-то нету. Давай-ко мы
намажем смолой дно-то маленки, дак и узнаем, что он будет мерить.
     Вот мужик  смерил золото, намерил три маленки  и  понес  маленку брату.
Пристала ко дну монета -- золотой. Вот богатый глядит:
     -- Где же он денег взял? Давай-ко мы его, баба, созовем в гости, дак он
нам и скажет.
     Вот они пришли звать его в гости:
     -- Брат, пойдем к нам в гости, у тебя ведь есть нечего.
     Заплакал брат от радости и пошел. Богатый спрашивает:
     -- Где же ты золотишко-то взял?
     -- Да я-то у вас был за угольем, вы мне не дали. А пошел в поле, увидел
пожог. Подошел  -- там сидит  дед. Я у него  попросил уголья. Он столько мне
нагреб, что я насилу и домой принес.
     Богатый мужик говорит бабе:
     -- Баба,  тащи  мне  новый балахон, он большой --  так я еще не столько
принесу.
     Вот пошел он в поле. Видит -- сидит старичок.
     -- Дедушка, дай-ко мне угольков.
     -- Давай балахон стели.
     Он и подостлал балахон-то.
     -- Придешь домой, так клади-то на сарай, в сено, а то украдут.
     Пришел мужик домой, принес  уголье, положил  на сарай.  Только  в  дом,
слышит -- кричат:
     -- Горим, горим!
     Посмотрел, а у него уже и двор-то сгорел.
     Пока они тут бегали, у них уже и дом сгорел. А бедный-то брат стал жить
таким богачом -- богаче его нет.
     Баюнок умолк. Послышались замечания:
     -- Сгорел, значит, жадюга-то!
     -- Так ему и надо.
     Никифор  вдруг  торопливо поднялся с нар и  огромный,  косматый, словно
медведь, босиком зашлепал по полу к камельку:
     --  Надо  посмотреть, не  осталось  ли там  головни. Уснем --  не ровен
час... угорим!
     Товарищи ответили ему дружным хохотом.
     -- Экой ты боязливый! На медведя бы пошел, а угореть боишься!
     -- На всякую беду страха не напасешься!
     -- Вам все смешки! -- проворчал Никифор, укладываясь снова на  нары. --
В камельке одна зола, слава богу!
     Гурий любил слушать сказки. Его и сон не брал, пока баюнок  не умолкнет
вовсе. Когда Герасим кончал рассказывать. Гурий просил:
     -- Еще что-нибудь расскажи!
     -- А что еще-то?
     -- Ну, про ерша... Помнишь, сказывал?
     -- Ладно. Про ерша так про ерша. Братцы, спите ли?
     -- Не спим, не спим!
     Герасим опять начинал сказку. Слушать его -- одно удовольствие. Но иной
раз Аверьян с Никифором все  же  засыпали. У Гурия -- глаза по плошке. Когда
Герасим осведомлялся: "Спите ли, братцы?", Гурий поспешно отвечал: "Не спим,
не спим! Давай еще!"
     Герасим снова принимался  рассказывать  и,  когда опять задавал обычный
вопрос,  откликался  Гурий. Герасим, догадавшись,  в чем дело, натягивал  на
себя одеяло:
     -- Те уж давно спят. Ты, Гурка, хитрец!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

     Рождественские  праздники  поморы встретили  в зимовье своей  маленькой
дружной  семьей.  В запасе  у Аверьяна было немного солода, а Никифор хорошо
умел  варить пиво.  Подстрелили лося,  наготовили себе  кушанья, и,  сидя  в
полутемной  избе, обросшие, но принарядившиеся  в  чистые рубахи, артельщики
отмечали праздник,  словно язычники в  лесной избушке перед жертвенником  --
пылающим камельком.
     Хотели было  сходить в  Мангазею  на  молебен в  церковь, но раздумали:
дорога не близкая, малохоженая, места глухие  -- оставлять зимовье опасно, и
порешили не ходить.
     В ночь перед рождеством Гурий  вышел из избы проветриться  --  натопили
так,  что дышать нечем. Его охватила сразу сторожкая тишина. Луна стояла над
лесом в густой синеватой тьме. От деревьев  по  снегу стлались длинные косые
тени. Звезды были крупны и ярки.  В  южной  стороне  неба  фиолетово-красным
пламенем  горело  блеклое  зарево.  Там,  за горизонтом,  спасается от лютой
зимней  стужи солнце. Скоро и  оно, набрав силу, взойдет  здесь, в  полярных
диких местах, и почти непрерывная ночь сменится таким же непрерывным днем.
     В  избенке глухо шумели мужики, обсуждая свои промысловые дела. Пыжьян,
узнав Гурия,  вылез  из  своей  норы, где лежал  на  сухом лапнике, подошел,
ткнулся холодным мокрым носом в руку. Гурий склонился, приласкал пса.
     И тут Гурий услышал звон. Сначала ему показалось, что это звенит в ушах
от  непривычной тишины.  Но звон был резок и отчетлив.  "Неужто мангазейские
колокола названивают? -- подумал Гурий. -- Ведь все-таки сорок верст!"
     Но  он  не   ошибся.  Звонари  обеих  церквей  устроили  рождественский
благовест, и литая бронза колоколов  певуче звенела на разные  лады. Отсюда,
издалека,  казалось,  будто  позванивают  стеклянные стаканы, когда  по  ним
легонько чем-нибудь ударяют.
     Гурий позвал артельщиков послушать. Те вышли, молча постояли, вернулись
в избу  и  сели за стол. Гурий  тоже сел. Ему  было любопытно смотреть,  кто
каков во хмелю.  Выпили немного,  с маленького бочонка  домоварного пива без
хмеля не  разгуляешься, однако малость забылись, кто стал веселее,  а  кто и
затосковал.
     На столе на деревянных тарелках -- куски  мяса.  Глиняные глазированные
кружки уже  почти пусты. Посреди стола светильник освещает лица колеблющимся
бледным  светом. Никифор  Деев  возвышается  над всеми, сидит  прямо, глаза,
черные,  блестящие,  улыбаются,  волосы, тоже  черные,  жесткие, дыбятся  на
голове.  Огромные  жилистые руки, обнаженные до локтей, скрещены на выпуклой
груди. Порой  Никифор беспричинно  смеется,  и  из-под усов  сверкают чистые
белые  зубы. Герасим Гостев, всегда общительный  и веселый,  за чаркой вдруг
погрустнел, подпер  рукой подбородок, запустив  короткие пальцы  в  кудрявую
рыжеватую  бороду.  Глаза  его  подернулись влагой, отрешенный, затуманенный
взгляд обращен куда-то в угол.
     Аверьян  был  деловит.  Старательно  резал  ножом  мясо  на  аккуратные
ломтики, словно дома в Холмогорах сел обедать.  Вот-вот скажет: "Жонка! Соли
мало. Где солоница?" Сдержан,  строг  обличьем, словно церковный настоятель,
напустил  на себя  важность, не подступишься. Гурий, глянув на отца, чуть не
прыснул со смеху, таким напыщенно-важным он ему показался.
     Герасим  смотрел,  смотрел в  угол,  словно что-то  силился  вспомнить.
Наконец  вспомнил,  набрал воздуха  в  грудь,  и под  низким  потолком  избы
зазвенела песня так, что с наката посыпались песчинки.

                 Эх да сторона ль ты моя, вот моя сторо-о-нушка.
                 Сторона