овевала Кирилла старая песня.
     Но вдруг зазвучали гневом  и  жалобой  свежие  слона,  ворвавшиеся  в
древнее описание пира:

                    Распалился, обозлился тут Калин-царь,
                    Разорить хочет, собака, стольный Киев-град,
                    Чернедь-мужичков он всех повырубить,
                    Терема-хоромы он на дым пустить,
                    Князю-то Владимиру голову срубить,
                    Русую Опраксию с собой уложить...

     Тимоша остановился и сказал Кириллу:
     - Русскую землю, вишь, к своей земле приложить задумал!
     - Пой еще, смекаю.

                    Посылает Калин-царь гонца во Киев-град;
                    - Ты поди-то в палату белокаменную,
                    Пред собой ты дверь распахивай,
                    С головы шелома ты не сбрасывай,
                    Становись ты супротив князя Владимира,
                    Полагай молча ты грамоту на княжий стол.

     И Тимоша опять объяснил Кириллу:
     - Не велит даже гонцу перед русским князем кланяться. Высоко занесся,
басурман поганый!
     - А послушай-ка, - перебил его Кирилл. - Ты в Москве о татарах ничего
не слышал?
     - Кто же не слышал? Идут на Москву.  Если б не сутолока, я, может,  и
купца-то не согнул бы.
     - А что там?
     - Идут татары. Тьма! Дмитрий Иванович народ сбирает, полки снаряжает.
Я уж который день оттуда... Теперь небось вышли.
     - А в какую сторону?
     - Видать, рядом с нами к Оке идут. Я потому и обочную дорогу выбрал.
     - Ну, не только потому!
     - Да, может, и правда, не только.
     - А войско-то велико ли?
     - Да не шибко, видать, велико, а  только  оружия  много.  И,  видать,
оружие новое, немецкое али свейское, - у нас не бывало такого.
     - Чего ж с собой не захватил?
     Тимоша засмеялся;
     - Да я уж прилаживался: мне б, господин Дмитрий Иванович,  медведя  б
собрать, он татар бить у меня приучен.  А Дмитрий Иванович  смеется:  <Тех
татаровей по лесам наши медведи голыми руками скоро грабастать станут!>
     - Ты чего ж, самого давно видал?
     - Да не так давно.  На его дворе играл в четверг поутру. Княгиня  его
на крыльцо вышла: <Нам, говорит, Тимоша, не до игры  сейчас.  Время  стало
богу молиться>. А князь сам во дворе стоял, глядел, как из погребов оружие
на воза грузили.  Видно, в оружейной не уместилось али в тайне  те  склады
держал до времени. Приветливой князь.
     - Тебе виднее.
     - А ты иначе разумеешь?
     Кирилл смолчал.
     Конь, похрапывая, перебирал траву.  Зверь мирно  дремал  у  Тимошиных
ног.  Вечерело. Предстояла последняя ночь в лесу: поутру решили выбираться
на дорогу.
     - Ну, ты, может, дальше попоешь эту песню, а?
     - Да чего ж не спеть? Песня ко времени.
     Он спел о том, как требовал Калин от Владимира угощенья для татарских
войск:

                    Ты наставь хмельных медов по улочкам,
                    По всем по городским по переулочкам,
                    Чтоб стояла по городу бочка о бочку,
                    Бочка о бочку да обруч к обручку.

     Он спел о том, как быстро истекал срок, назначенный Калином Киевскому
князю:

                    А ведь день за днем, как будто дождь дождит,
                    А неделя за неделей, как река бежит.

     Он спел еще и о том, как  вместо  ответа  послал  Владимир  к  Калину
богатыря Илью Муромца.  Как седлал коня Илья, как выехал и  увидел  войско
татарское:

                    А как глянул на войска на татарские,
                    Видит: станом стоит сила великая.
                    От людского покрыку, от посвисту,
                    От конского топоту, от ржания
                    Унывает сердце крестьянское,
                    Содрогается земля христианская.

     Он долго пел, а Кирилл слушал: Илья собирал свою силу.
     Лес молчал, только задумчивый голос сплетал слово со  словом,  и  все
гневней становился голос, и все отчетливее,  строже  бежала  песня,  будто
слова шли, строй за строем, по лесным дорогам навстречу врагу.
     Кирилл слушал, размышляя.  И сейчас  идут  по  дорогам  силы  русские
навстречу царю Калину.  Не Илья, а Дмитрий  ведет  их  в  страшную  битву.
Никогда еще не одолевали татар, а многажды бывали  от  них  побиты.  Тлеют
русские кости в сырой земле.  Сейчас снова идут воины и снова лягут. Может
ли победить Дмитрий, коли никто еще не побеждал татар?
     <Дмитрий, Дмитрий! Вельми ты жестокосерд. Ненавистен!>
     Оставалась в Кирилле  привычка  всякое  большое  желание  обращать  в
молитву. Чуть родилась мечта - тут же с просьбой к богу. Но как помолиться
теперь?  Если  придут  победы  над  татарами,  высоко  возвеличится  князь
Дмитрий.  Не будет ему никого равного. Будет на устах его, на сытых  щеках
бродить довольная ухмылочка, будет от всех похвалы слушать. Нет, побить бы
его, изничтожить, унизить! Чтоб бледен вернулся, чтоб стыдно  стало  перед
народом себя казать!..  А что же тогда с народом станется? Под мечом и под
пламенем Русь вновь наплачется, под басурманским гнетом навеки сникнет!  И
Москва, и Коломна, и Рязань в кой-то раз вновь в пепел лягут! А в  Коломну
он мечту о вольной жизни несет: пеплом и мечта по ветру рассыплется.
     - Даруй, господи, удачи брани сей.  Ниспошли покров свой на  воинство
наше. Даруй победы...
     Голос Тимоши, разрастаясь, охватывал весь примолкший вечереющий  мир.
Илья Муромец обрушился на басурманские войска:

                    Он копьем их колет, конем их жмет,
                    Он бьет их силу, будто жатву жнет.

     А когда притомился конь и притупилось оружие, бросил оружие Илья:

                    Видит, прет к нему дитя немалое,
                    Ухватил он за ноги того татарина,
                    Тако стал татарином помахивать,
                    Стал он бить татар татарином.
                    Так прошел сквозь всю Орду поганую,
                    Сквозь Орду к собаке царю Калину.
                    Бросил тут татарина он в сторону,
                    Взял за белы руки царя Калина:
                    - Будешь ты платить отныне веки по веку,
                    Будешь ты платить нам дань, поганый царь,
                    Посылать дани ко городу ко Киеву...

     - Не слышал еще этой песни. А хорошо! - сказал Кирилл.
     - Не слыхивал и я допрежь сего.  Да надо б петь ее не князю Владимиру
и не о Киеве-граде, а нашему Дмитрию на Москву. Злее б она выходила!
     - Нет, правильно сложена.  Всякой и так поймет, что Владимир - наш, а
Калин - вражеской.
     - Ой, чего-то ты не договариваешь! Видно, не в любви  ты  с  Дмитрием
свиделся.
     - Нет, не в любви... о том после думать станем.  А  сейчас  -  татары
идут на Русь. Понял?
     Утром они растолкали мокрого от росы Топтыгу.  Кирилл распутал  коня.
Пошли еще в тумане, приглядываясь к подножью елей, где было ясней.
     Днем вышли на дорогу, но хоть и была она  безлюдна,  а  страшна.  Они
снова подались в лес, держась в виду дороги.
     К концу дня показалась Ока.  Было пасмурно. Ш„л мелкий дождь. С веток
скатывались крупные капли.  Лес становился мельче.  Пошла  чернь  -  дубы,
осинник. Подосиновики краснели на плотных белых ножках, и Топтыга, чавкая,
набивал ими рот.
     - Животом занеможешь, балда! - увещевал Тимоша медведя.
     В город решили идти порознь.
     Тимоша с Топтыгой ушли, а Кирилл задержался.
     Он вел лошадь  в  поводу  по  лесу,  пока  сквозь  стволы  показались
пропашные поля, за ними город.
     Под дождем стоял он маленький, темный, смурый.  Повыше  соломенных  и
дощатых посадских крыш высились бревенчатые стены кремля и коренастые, как
совы, стрельницы.
     Позолоченный крест поднимался над церковью Воскресенья. Здесь Дмитрий
венчался с княжной Евдокией Суздальской.  Помнил эту церковь Кирилл; давно
это было.  Сколько горестей перенес с тех пор, как вышел с ее  паперти.  А
вон в стороне, в дубах, и  Голутвин  монастырь,  откуда  и  повели  его  в
невольную жизнь.  Там, у слияния Москвы с  Окой,  может,  и  сейчас  живет
Анюта...
     <Не чает небось, как близко  стою.  Не  забыла  о  том,  как  умоляла
стражей отпустить меня, грех на себя одну брала.  Знала б,  не  жалобилась
бы...  Горько убивалась... Да и любилась она стыдливо,  жалостливо.  Разве
блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни>.
     Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не  сохранил  через
нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где  с
ней слюбился.
     Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к  нему.
У корней пышно рос мох.  Кирилл кинжалом вспорол его и  приподнял  большой
пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер
пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.
     - Ишь ты! Векша' тут склад устроила. Ну и я тоже устрою.
     [' В е к ш а - белка.]
     Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом,  завернул
в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:
     - Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.
     Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу  не
хотелось.
     Теперь он одет был легко, просто.  Из оружия остался лишь  кинжал  за
поясом да нож за голенищем.  Таким  может  быть  и  доверенный  купеческий
приказчик да, пожалуй, и сам купец.  Только шапка была  нехороша.  В  этой
шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.
     Уже  совсем  стало  смеркаться,  а  дождь  не   переставал.    Кирилл
заторопился.
     В городе лаяли собаки.  Пахло с огородов  и  дворов  свежим  навозом,
ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.
     По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор.  Тут,  в  слободе,  не
въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.
     В большой избе было темно и тихо.  Лучина тускло горела в стороне  от
стола, и пламя стояло, как увядающий цветок,  подсохший  сверху,  -  пламя
всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.
     Люди, молча сидевшие у стен  по  скамье,  показались  ему  знакомыми:
может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход
из Коломны?  Все  смотрели  на  него,  но  никто  не  шевельнулся.  Кирилл
перекрестился в угол и сел.
     Он скоро догадался, почему все молчали: здесь  слушали  побывальщину;
старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из  большой  уполовни.
Кирилл вошел в перерыве между событиями:  Илья,  оседлав  коня,  выехал  в
чистое поле навстречу врагу.  Это была та  же  песнь  об  Илье  и  Калине,
которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.
     Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:
     - Да,  так,  значит,  об  Илье  и  Алине  песня  складена.  Послухай,
гостюшко.
     <За купца меня принял>,  -  подумал  Кирилл.  И  пока  старик  отирал
ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул  мальчишку,
сидевшего у его скамьи на полу:
     - Подь, отроче, поглядь коня.
     Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: <Пусть и впредь  за  купца
чтят>.
     Он оглянулся - кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал
ему:
     - Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.
     - Пой, пой, отче. Я повременю.
     Старик-то и оказался хозяином.
     Он допел неторопливо и складно.  Он пел короче, выпустил  троекратный
наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.
     - А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.
     - Это кто как называет, все одно - татарин. Да давно ль слыхал?
     - Да вчера.
     - То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой
я бы не слыхивал.
     - Спеваешь?
     - Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.
     - Ну, приветь, коли снедь сыщется.
     - Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.
     Заезжие оживились.
     - Хороша песня, - сказал один.
     - А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил
не собрать, - усомнился белоглазый рыжий парень.
     - Аль слеп? Войско-то видал?
     - Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов.
     - А чем? - спросил Кирилл.
     - Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.
     - А ты меня почему за гостя чтишь?
     - Да по сану, да и по жуковинью видать.  Что ж, мы людей, что ль,  не
видывали?  Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего  званья  там  -
как в Москве на торгу.
     - Много?
     - А купец только и ждет, где б кровью запахло, - там  рубли  шальные,
все одно помирать.
     Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее  -  им-то  куда  в  такое
время спешить? Один особенно вороват  показался  -  в  глаза  не  смотрит,
сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света.  А вострая бороденка
никак укрыть плутовского рта не может.
     Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.
     <Наводит тень на плетень>, - подумал Кирилл.
     - Далек ли ваш-то путь, братцы?
     - К Звенигороду на ярмонь,
     - Далеко направились.
     - Пироги печь, - сказал другой, - наше дело такое.
     - Пироги-то с требухой, что ли? - спросил Кирилл, прямо  оборотясь  к
остробородому отщепенцу.
     Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил,
будто Кириллов соучастник:
     - Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.
     <Ловко отрекся>, - подумал Кирилл.
     - А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? - спросил он.
     - Я сам по себе.
     - А и так расчет есть, -  согласился  Кирилл.  -  Коли  тебе  начинка
останется.
     Рыжий парень скосил недобрый глаз на отщепенца:
     - Он, видать, пирогом пирог начинить мечтает, да хиловат.
     Кирилл не сомневался больше: войска прошли, за войсками прошли купцы,
а следом за купцами эти бредут  -  с  купцов  шкуру  сдирать.  Бредут,  да
опасаются друг друга - нет ли кого, кто и у них пирог отнимет.
     Рука у Кирилла ощупала пояс: тут ли кинжал?
     Вошла хозяйка.  Запахло парным молоком и навозом. Поставила бадью  на
скамью и загремела заслонкой.
     Постояльцы  похлебали  хозяйского  варева  -  постную  похлебку,  где
разварной горох да грибки хорошо были сдобрены луком.
     - А медов не варишь? - спросили у хозяина.
     - Сам не варю и другим не велю.  Стоять у меня стой,  песню  пой,  щи
хлебай, а о меде не бай.
     - Стол без медов - как песня без слов.
     - Это как на чей разум! - сурово ответил старик.
     - Что ж, худоумными нас почел? - грозно спросил остробородый.
     - Не замай, Щап! - тихо проговорил Кириллов сосед остробородому.
     - А ну их! Лезут. Преподобные свечкодуи!
     - Щап! - еще тише и настойчивее попрекнул сосед.
     Остробородый опять углубился в темень угла. Темень стояла и на дворе.
Дверь не была закрыта, в  жилье  веяло  прохладой  и  сыростью.  Дождь  не
утихал, и слышно было, как он стучит по дощатому полу крыльца.
     Кирилл понял, что семеро заезжих мужиков - не из  одной  ватаги.  Тут
было их две или три.
     <А Щап-то остер не только  бородкой.  Не  зря  его  те  опасаются!  -
подумал Кирилл. - Надо и мне эту ночь попастись: теперь не в лесу, чать!>
     - А ну, хозяин! - сказал Кирилл. - Как бы прилечь где?
     - Положу, положу, гостюшко.
     - Мне б где поспокойнее.
     Старик покосился на мужиков.  Все они  сторожко-прислушивались  к  их
разговору.
     - Не бойсь. Выспишься!
     Кто его знает, может, и хозяин свою ватагу держит.  Лечь-то легко, да
каково вставать будет? Нынче на благость не надейся.  Шалыги по дорогам  в
рясах ходить стали; ряса потолще панциря!
     <Да я и сам вроде того!> - усмехнулся про себя  Кирилл.  И  пошел  за
хозяином.
     Старик его вывел в клеть.  Клеть стояла тут  же  за  двором.  Толстая
дверь снизу была науголок прорублена, чтоб  кошка  могла  пролезть.  Душно
пахло слежалым зерном и мышами.  Слева от двери, поверх закрома,  положена
была медвежья шкура по доскам; хозяин приволок на нее тулуп.
     - Ночи холодны становятся.  У меня тут изнутри засов. Не  сумлевайся,
гостюшко.
     - Спаси Христос. Доглядь коня.
     - Гляну,гляну.
     В темноте Кирилл забрался на ложе и стал слушать.  Хозяину  не  верь,
ему и стена - дверь.  Он опять пощупал кинжал: <Эх, в лес бы  да  за  ночь
выспаться!>
     Когда хозяин вернулся в избу, Щапа и другого уже не  было.  На  столе
лежали полушки за пристанище.
     - Куды ж в эту темень их понесло? - удивился хозяин.
     - Бог с ними! - довольно ответил рыжий.
     - Ну, их дело, - согласился хозяин.
     Хозяин пошел к печи.
     - А купца я на зады в сарай отвел. Пущай на сене отсыпается.
     Рыжий хитро подмигнул:
     - Тебе виднее!
     Успокоившись, старик спросил:
     - Вы-то на полатях, что ль, ляжете?
     - Да не. Нам скоро пора.
     - Ну, как знаете! - и полез на печь.
     Едва стало рассветать - а утро  запаздывало  из-за  обложных  туч,  -
Кирилл услышал притаенные шаги.  Несколько человек  прошло  мимо  клети  к
сараю.
     Кирилл тихо  сполз  с  закромов,  принатужился,  чтоб  не  скрипнуть,
отодвинул засов и вышел наружу.
     Он воровато обошел сырые бревна стен, держась  ближе  к  ним,  слегка
шурша мокрой крапивой, и зашел к  воротам  двора.  Попробовал  затвор,  но
ворота были заперты. Хотел подлезть снизу, но, видно, навоз со двора давно
не свозили: в подворотню не протиснешься.
     <Не может быть, чтоб на двор лаза не было>.
     И правда - одна из досок шаталась.  Кирилл оттянул ее и пробрался  во
двор. Его конь стоял поодаль, сонно шелестя сеном.
     Кирилл погладил его и заглянул в кормушку - сена задали много и  овса
засыпали.  Он отошел в сторону и залег в сене.  Когда  зарывался  в  него,
хозяин вышел во двор из избы и крикнул:
     - Н-но! Не балуй!
     <Сторожко спит!> - подумал Кирилл о старике.
     Едва хозяин ушел в избу, чья-то рука  тронула  ворота  снаружи.  Тихо
отодвинулась доска лаза.  Кто-то постоял, свыкаясь с мраком двора. Вверху,
под крышей двора, завозились голуби.  Кирилл скосил в ту  сторону  глаз  и
увидел острую, как лезвие, щель в крыше - рассветало.
     Человек  от  ворот  прошел  к  Кириллову  коню  и  потрепал  по  шее,
успокаивая.  Потом схватил цепь и принялся отмыкать правой рукой, а  левой
почесывал коню шею.
     Кирилл мгновенно приподнялся.  Человек, застыв, остановился. Это  был
Щап.
     - Ну-ка, не замай!
     - Что ты! Что ты! Я - так.
     Но Кирилл подступил ближе.  Между Щапом и воротами  стоял  конь.  Щап
вдруг пригнулся, нырнул под брюхо коня и кинулся к воротам.
     <Ишь! - удивился Кирилл. - Истинно, как я, от смерти из-под  конского
брюха вынырнул! - И усмехнулся, вспомнив пережитый день: - Два  звания  за
день испробовал! Как поступать дальше? Воином ходить  несподручно>  всякий
подумает: почему, мол, от воинства отбился? Купцом - тяжело, спать мешают.
И так, и этак мяса на костях не нарастишь.  Надо в рясу,  что  ли,  опять?
Самое мирное дело по нашим временам!>
     Но тут же вспомнил, что невдалеке под мхом  запрятан  хороший  запас.
Можно, значит, не спешить, оглядеться, а там видно будет.
     Он снова закрепил цепь, вышел через лаз на утреннюю светлую  улицу  и
пошел в клеть.


                              Десятая глава

                                  СЕРГИЙ

     Осенняя тихая, длинная ночь прошла.  В  лесу  едва  занимался  мокрый
рассвет. Сергий проснулся и приподнялся, прислонившись к стене. В соседней
келье глухо разговаривали.  Ему показалось,  что  оттуда  доходит  женский
голос:
     - Пора, пора. Светает.
     Осторожно он спустил ноги на мягкий беленький половик.  Вышел в сени,
постоял возле двери, за которой  жил  инок  Александр.  Сергию  послышался
голос Александра, но глухо, невнятно, женский ответил тихо, но  отчетливо,
с позевотой:
     - Пора идти.
     - Рано.
     - Может, кто встретится. Нехорошо. А ты спал бы.
     - Пора и мне.
     - А я лежала, смотрела на тя, д