...Сержант  нахмурился,  открыл  глаза  и вновь зажмурился.  Лежал,  не
открывая  глаз,  и думал  -  открыть,  не открыть? Открыл.  Увидел над собою
настил из неошкуренных сосновых  бревен. Ну  что  ж,  могло быть  и хуже,  а
так... Надежда  еще  есть. Сержант медленно повернул  голову и  посмотрел на
Мадам.
  Мадам сидела тут же  рядом и  внимательно смотрела на лучину, воткнутую
прямо  в стену. Нельзя сказать,  чтобы  в землянке было тепло, однако  Мадам
давно  уже сняла с себя  шубу и оставалась в одном платье - в красивом белом
платье. Да  и  сама  Мадам,  напомним  еще раз, была  весьма привлекательной
особой. Вот только что белое платье...  словно  Белая Дама. Смешно, конечно,
никто этому не верит, однако...
  Когда  Трахимка  передал  приказ  Бухматого  и  пленных  привели в  эту
землянку, то солдаты  предпочли  устроиться подальше от Мадам. Вот и  сейчас
они  сидят   почти  у  самого  входа  -  благо,  что  землянка  длинная,  на
полуэскадрон, не менее,- сидят у входа и шепчутся.
  Ну а сержант - сержант лежал на жестких нарах, считал  сучья на потолке
и время от  времени  поглядывал на  Мадам. Мадам  молчала. Сержант прекрасно
понимал, что он как мужчина должен хоть что-то сказать, успокоить шпионку...
и тем  не  менее уже в  который  раз молча отворачивался  от  Мадам и  вновь
смотрел в потолок. Смотрел и ни о чем не думал. Его ничто не  волновало, все
было  безразлично: расстреляют так расстреляют, отпустят так отпустят. Когда
их  заперли  в  землянке  и  Курт спросил,  как быть дальше,  сержант  пожал
плечами... но тут же спохватился и строго приказал:
  - Отставить!
  Солдаты ничего не поняли,  переглянулись... А сержант тем временем ушел
в  дальний угол землянки, лег на нары и  вот уже не  первый  час смотрел  на
неошкуренные  бревна и молчал. Поначалу он еще  пытался разобраться в себе и
понять, а что же с ним случилось, откуда такая усталость, такое  раздражение
на  самого  себя  непонятно  за   что...  однако  вскоре  и  это  стало  ему
безразлично.
  Сержант еще раз посмотрел  на Мадам и  опять отвернулся  к неошкуренным
бревнам. Хотелось спать, но сон не приходил, и глаза сами собой открывались.
  Солдатам  тоже  не   спалось.  Они  сидели  на  полу  землянки  и  тихо
переговаривались.
  - ...Быть  этого  не  может!  -  сказал  Курт  и  строго  посмотрел  на
товарищей. - Не стали бы они нас перед этим кормить. Не так ли, Франц?
  -  Да, наверное,- безо всякой охоты отозвался австриец, - Накормить,  а
после повесить...
  - Но почему же именно  повесить?! - поддельно удивился Чико.  - Сержант
хлопотал, чтоб тебя расстреляли.
  - Ты ошибаешься, он попросил за всех!
  -  Нет, с веревками меньше хлопот, -  вмешался Хосе.- Порох они берегут
для наших маршалов.
  Никто не стал с ним спорить. И вдруг...
  Вдруг кто-то тихо засмеялся. Солдаты дружно оглянулись...
  Однако Сайд уже успокоился - сидел, медленно  поглаживая бороду и  едва
заметно улыбаясь. Потом заговорил:
  -  Это было  в  Сирийском походе, я сам видел  своими  глазами.  Четыре
тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь,
иначе  они  обещали  стоять  до  последнего.  И  взять  их  не  было никакой
возможности.  Франки дали честное слово, и арнауты  сложили оружие. Но когда
паша  над  пашами  узнал  об  этом,  он ужасно разгневался: "Что  мне с ними
делать?!" -  кричал  он  и  топал  ногами.-  Где  у меня  припасы,  чтоб  их
кормить?!"  А потом успокоился  и приказал  вывести арнаутов на берег  моря.
Потом... они не пожалели пороха.
  Сайд опустил голову, и никто не решился нарушить молчание.
  Однако вскоре Чико не выдержал и мрачно спросил:
  - Что,  так и  будем сидеть? - и посмотрел  на товарищей.  Никто ему не
ответил.
  - А! Заячьи души...
  Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из
землянки.
  - Ну, что там? - нетерпеливо спросил Чико.
  - Погасили костры.
  - А часовые?
  Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал.
  - Ну?!
  - Н-не знаю,- и Хосе также крадучись вернулся к товарищам.
  - Да,- насупился Чико.- А ведь кому-то все равно придется брать часовых
на себя. Все молчали.
  -  Я  вижу, никто из вас не хочет  домой,- продолжал неаполитанец. - Вы
все так и рветесь на соляные копи.
  -  Но  ведь тот, кто выйдет к кострам,  домой  уж  точно не вернется, -
сказал Франц. Опять помолчали.
  - Тогда останусь я,- сказал Хосе.- Меня никто не ждет.
  - Нет,- покачал головою Чико,- ты не подходишь. Ты горный человек. И я,
и Гаспар. Франц труслив,  а Курт исполняет приказы только сержанта и выше. Я
над ним не властен.
  Все посмотрели на Сайда. Сайд молчал, лицо его ровным  счетом ничего не
выражало. Тогда Чико сказал:
  - Нет, Сайд не сможет. Тут нужен человек, привычный к морозам и,  кроме
того, отчаянной храбрости.
  Сайд поднял  руку, и Чико  умолк. А  мамелюк  тем временем  неторопливо
поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу - и исчез в темноте.
  Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал:
  - -Хороший был человек.
  - Хороший,- со вздохом согласился Гаспар.
  - Да уж лучше тебя! - воскликнул Чико.- И тебя! И тебя! И...
  - Тебя,- подсказал Курт.
  - Возможно,- согласился  Чико и насупился.- Если честно признаться, так
я  паршивый человек. Я ведь  специально сказал  про мороз и про храбрость. Я
знал, Сайд не выдержит...- Тут Чико замолчал и отвернулся.
  И все молчали. Всем было холодно и стыдно.
  Ну  а сержант тем временем  лежал,  смотрел в потолок и, чтоб  поскорее
уснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в  эскадроне,
а сон все не шел. Зато Мадам - Мадам не умела подолгу оставаться задумчивой.
Она  давно  уже  поглядывала  на Дюваля  и все  ждала,  когда  же  он  к ней
обернется. Дюваль не оборачивался, и тогда Мадам спросила:
  - Сержант, о чем .вы думаете?
  Сержант  нехотя  повернул  голову,  посмотрел  на  Мадам, но ничего  не
ответил.  Глаза его были пусты, ибо  сержанту непреодолимо хотелось  уснуть,
провалиться, не видеть, не  слышать, забыть,  откреститься - все что угодно,
лишь бы не возвращаться сюда. Он чувствовал, что запутался в чем-то простом,
но  очень важном, быть  может,  в самом важном в  жизни... Вот только кто бы
сказал, а что же это такое - самое простое и самое важное? Что?
  - Сержант, вы женаты?
  Сержант  опять  не  ответил. Женщины - удивительные создания. Порой они
необыкновенно чутки, но нередко являют собой...
  - Я вас обидела?
  Ну  вот, опять!  Нарочно,  что  ли? Сержант  вздохнул и  сел на  нарах.
Недобро посмотрел на Мадам и сказал:
  - У вас красивое платье.
  Мадам улыбнулась, не скрывая в своей улыбке обиды. Сержант был вынужден
ответить:
  -  Да, у  меня  была жена,-  потом он  немного  подумал и  прибавил:  -
Одиннадцать дней.
  Мадам хотела промолчать, но не сдержалась и спросила:
  - Она ушла от вас?
  - Ушла. Ее убили.
  Мадам  прекрасно  понимала,  что  спрашивать  нельзя...  однако  не  из
любопытства, а...
  - За что?
  -  Не знаю.  Недавно,  под Смоленском, был  голод,  а  она маркитантка.
Вот...
  Сержант лег навзничь и стал смотреть в потолок.
  - Одиннадцать дней,- прошептала Мадам...
  И  сержант  догадался  - считает. Одиннадцать дней под Смоленском - это
значит, что уже не отступали, а  бежали. Голод, холод - и вдруг маркитантка,
вино  и  горячая  похлебка. Понятно,  чего  он хотел... Хотя женщины  мыслят
иначе,  они  все  это могут представить и  так: кругом  отступление, паника,
предательства... и вдруг венчание!
  - Сержант!!!
  Сержант  от  неожиданности  вздрогнул и обернулся.  Рядом с  ним  стоял
растерянный Чико.
  - Что случилось?
  - Партизаны ушли...
  - Как?!
  - Не знаю. В лагере пусто. Сайд исчез...
  Но сержант уже не слушал его. Он торопливо вышел из землянки и подбежал
к ближайшему  погасшему  костру.  Ни огонька  кругом, ни души! Только  возле
самого  леса чернеет  под  лунным светом карета,  а  рядом  стоят оседланные
лошади.  Так, значит,  ушли  партизаны,  бросили,  но  увезли  с  собой,  не
расстреляли, а просто оставили за полной ненадобностью.
  - Что будем делать, сержант?
  Дюваль оглянулся - к нему подходили  солдаты: Чико,  Курт, Франц, Хосе,
Гаспар...
  - Где Сайд?
  Солдаты молчали, поглядывая на Чико. Тот нехотя признался:
  -  Он вызвался... Нет, я послал его... узнать про караульных.  Мы долго
ждали, а потом... Мне стало стыдно. Вышел - нет никого.
  Сержант посмотрел на Мадам - та пожала плечами.
  - Ну хорошо,- сказал Дюваль,- к карете.  Пока Гаспар запрягал  лошадей,
сержант развернул карету, пытаясь определить, где они находятся...
  Как вдруг послышался пушечный выстрел, второй, третий!
  - Это на переправе! - уверенно сказал сержант.- Нам туда!
  И отряд медленно двинулся по узкой лесной дороге.

  ...А Сайд посмотрел на огонь, взял кружку, поморщился,  выпил  до дна и
зашептал:
  - Бисмоллую Рахману Рахим...
  - Замаливает, значит,-  шепнул  один  караульный другому.  Тот согласно
кивнул и протянул солдату огурец.
  -На, закуси. Этот фрукт никем не возбраняется.
  Сайд взял угощение  и  улыбнулся.  Караульные улыбнулись  ему в ответ и
посмотрели туда, откуда слышалась канонада.
  Сайд отряхнул с мундира снег и вздохнул. Когда он выполз из землянки, в
лагере никого  не  было видно. Военная хитрость,  подумал Сайд, и  пополз  к
ближайшему  костру... Никого!  Ко второму  -  и там никого.  В сугробах было
холодно, но Сайд не сдавался  он полз и полз, и полз... пока не наткнулся на
костер в непроходимой  чаще, на караульных. Завидев его, они отставили ружья
и замахали руками, приглашая к теплу. Сайд поверил, а теперь...
  - Успеют? - спросил первый караульный.
  - Должны,-  ответил другой.-  До  этой  Студянки  верст пятнадцать,  не
больше.
  - А эти, пленные, тоже ушли?
  - Только что. Один вот и остался. Должно, понравилось у нас.
  Караульные вновь  повернулись к Сайду. И тот заговорил: сначала тихо, а
потом  все  громче  и громче, нимало не  беспокоясь о  том, что партизаны не
знали арабского языка:
  - Теперь я знаю, отчего  цветущая страна становится пустыней - в страну
приходит  саранча:  желтая,  красная, черная и  голубая,  конная, с пушками,
всепожирающая! Поля затоптаны, селенья сожжены...  Но  теперь,  когда нечего
есть, мы перегрызем сами себя. Мне очень стыдно, что  я, сам житель пустыни,
пришел в вашу страну как саранча!
  Караульные не понимали, что говорит  им странный человек в чалме, но им
казалось, что он более не желает им зла.
  Артикул седьмой
  Крушение блестящей карьеры
  Уже начинало светать.  Отряд беглецов спешил по  лесной дороге: впереди
солдаты, а чуть позади карета  и сержант. Мадам, сидевшая на  козлах рядом с
кучером, окликнула Дюваля:
  - Шарль!  -  Сержант не шелохнулся.-  Шарль! - Она привстала, заглянула
ему в лицо и, опускаясь рядом с Гаспаром, сказала: - Спит.
  И  действительно,  Дюваль  спал в  седле, а его  верная  Мари, дабы  не
разбудить хозяина, старалась ступать как можно мягче.
  Тогда Мадам повернулась к кучеру и тихо сказала:
  - Благодарю вас, Гаспар, ведь вы спасли мне жизнь.
  - О, пустяки, - отмахнулся тот, явно не расположенный к беседе.
  - Не нужно скрытничать,- улыбнулась Мадам.- Стоило  вам промолчать, и я
утонула бы в реке. Вместе с каретой.
  - Не стоит благодарностей, Мадам.
  - Ну  отчего же!  Не  думаю, что в вашем ведомстве в чести великодушные
порывы.
  Кучер понял, что от разговора ему не уйти, и потому решил не оставаться
в долгу. Он тоже улыбнулся и спросил:
  - А в вашем ведомстве?
  - Не понимаю, о чем вы говорите.
  - Я тоже вас не понимаю.
  - И все-таки спасибо.
  Гаспар долгое время молчал, а после чуть слышно признался:
  - А я ведь  и вправду из  Женевы,  Мадам. Мой папа  аптекарь  и дедушка
тоже. Аптекарей не учат убивать. Так что какие тут благодарности! - И Гаспар
отвернулся.
  Мадам  еще  некоторое  время смотрела  на  кучера,  а  потом  поплотнее
запахнула шубу, намереваясь заснуть.
  Гаспар - тот  не  спал.  Во-первых, он  правил лошадьми, а во-вторых...
признаться в том,  что в  карете женщина, ему и действительно было непросто.
Сержант мог догадаться, кто  он  такой, и  даже узнать  в лицо, и тогда - на
войне,  вдали  от  генерала  - могло  случиться  самое неприятное в жизни  -
смерть. Гаспар поежился и безо всякой надобности хлестнул по лошадям.
  Ну а солдаты, ехавшие впереди кареты, продолжали разговаривать.
  - ...Ну а дальше что? - нетерпеливо спросил Курт.
  - А потом  мы построили плот,- Чико, по всей  видимости, вел давно  уже
начатый рассказ,- погрузили на него сокровища и  поплыли  на середину. Озеро
было такое огромное, что мы все плыли и  плыли, берег  давно  уже скрылся из
виду, а генерал никак  не мог выбрать  подходящее место. Мы гребли  уже часа
три, все выбились из сил...
  - Довольно! - не выдержал Хосе.- Надоело мне слушать твою болтовню.
  Неаполитанец понял, что увлекся, но признаваться не хотел.
  - А вы что, думали, будто я вот так возьму и выложу все, как было? Да я
поклялся  на Библии, что  буду  нем как рыба. Тайна сокровищ Кремля  не  для
ваших ушей. Ну кто вы такие? Колбасники!
  Сказав такое, Чико сам испугался и.с опаской посмотрел на Курта. Но тот
сдержался и только процедил сквозь зубы:
  - Я штурмовал Смоленск!
  - Смоленск!..- как эхо отозвался Франц,.
  -  Да,   Смоленск,-  повторил  Курт.-  А  ты  его  защищал.  Вместе   с
гвардейцами!
  - Я...- начал было Франц.
  - Молчи! - оборвал его  Курт.- Мы были голодны и  обморожены.  Мы шли и
думали: еще немного, и Смоленск  накормит  и обогреет нас. Глупцы! Император
заперся  в  крепости,  и  весь  провиант  достался  старой гвардии. Нам было
холодно, мы голодали. И мы пошли на приступ. Вот этими руками! - Курт потряс
кулаками.- Вот этими руками мы вынесли смоленские ворота!
  Курт некоторое время молчал, а потом добавил:
  -  Мы  опоздали, нам досталось  только вино, очень  много  вина.  И еще
гвардейцы! Но мне их не жаль  ни вина, ни гвардейцев. А что?! Я воюю вот уже
двадцать  лет,  я  привык  убивать,  это  мое  ремесло...-  Тут  Курт  вдруг
ссутулился и продолжал  уже  вполголоса:  -  Только  однажды,  там  же,  под
Смоленском, я убил женщину. Красивую женщину! Фургон был распряжен, а мы уже
три дня не ели, и голод сделал меня негодяем...
  Курт замолчал. И все молчали. И  никто из солдат не  заметил, что Мадам
долго и внимательно смотрела на Курта, но так ничего и не сказала.
  Сержант Шарль Дюваль тоже молчал. Сержант крепко  спал.  И  снились ему
события пятилетней давности...
  ...В  огромном зале расхаживали,  переговариваясь, генералы, сановники,
флигель-адъютанты  и  дамы  с обнаженными плечами.  Среди  собравшихся легко
скользили  лакеи в ливреях  с вензелями  императоров Наполеона и Александра.
Взоры всех  присутствующих были обращены на балкон, где спиной к собравшимся
стояли  двое:  один невысокого  роста в сером сюртуке,  и второй, высокий, в
белом  кавалергардском  мундире.  О  чем  говорили  стоявшие на  балконе, мы
никогда не узнаем.  Правда, один, заочный  разговор,  переданный через князя
Волконского,  нам известен.  Тот, что пониже  ростом,  передавал  "государю,
брату моему":
  - Мир - яблоко  мы можем разрезать его  на две  части, и каждый из  нас
получит половину.
  - Да, мир  - яблоко,- передавал  высокий.--Но человек таков: сначала он
удовлетворяется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой.
  Но слова эти будут сказаны несколько дней спустя, а пока  что человек в
сюртуке пожал плечами и громко, дабы все слышали, сказал:
  - Швеция и Турция у ваших ног. Сбываются мечты великой  Екатерины. Брат
мой, пока нас одолевают  сомнения, наши подданные уже решили судьбы империй!
- И он указал вниз, на улицу.
  И  действительно, по  мостовой в обнимку  шагали два офицера: гусарский
полковник Шарль Дюваль и казачий хорунжий... Тут мы допускаем неточность, но
все  же  пусть  будет  хорунжий,  а  не  подпоручик  Григорий  Дементьев.  А
происходило это в Тильзите, куда летом 1807 года  съехались два  неуживчивых
соседа: коварный узурпатор и лукавый византиец.
  (Здесь  я позволю себе несколько  сократить  весьма  пространные  и  не
относящиеся к нашей истории рассуждения - майор Ив. Скрига).
  Встреча их была отчасти случайной, отчасти закономерной -  обоих мирная
грусть свела  в гостеприимном  винном погребке.  Сын  варварского  Дона туда
явился первым. Он сел за свободный столик, спросил французского вина - казак
готовился к Парижу - и закурил трубку, набитую домашней самосейкой. Григорий
Дементьев в Новочеркасске числился хорунжим, да прошлым летом - по протекции
-  был  переведен  в лейб-гвардии  Казачий  полк,  где  .был  переименован в
подпоручики.  Гвардия Григорию пришлась по душе, а вот новое  звание, как он
говаривал, отдавало чем-то холопским:  мол-де и на поручения не гож, а так -
под-поручик.
  Григорий  как донскую  воду  пил  нервное, чуть  горьковатое  бордо  и,
упираясь локтем в желтый кожаный портфель...
  Однако  сей  портфель  стоит  того, чтоб  я  описал его вам  как  можно
подробнее:  кожа на  нем была гладкая,  мягкая, отменной  выделки,  застежка
раскрывалась с мелодичным звоном, в портфеле было восемь отделений  явных  и
четыре скрытых, и - главное - на самом видном месте золотом горел витиеватый
вензель государя императора.
  Так  вот,  упираясь  левым  локтем  в  этот  самый  портфель,  хорунжий
осматривал посетителей: по большей части офицеров ныне дружественных армий -
и прикидывал, а что, если...
  - Простите, вы позволите?
  Возле   его  столика  стоял  французский  офицер  -  невысокого  роста,
плечистый, чернявый... Григорий кивнул - да, прошу вас.
  -  Лабуле,  лейтенант интендантской службы,- представился француз,  сел
напротив и бросил скользкий взгляд на портфель, лежавший под локтем казака.
  Но тот не обратил на это внимания.
  -  Григорий,  лейб-гвардии  казак,- ответил  Дементьев,  наливая себе и
французу.
  Вино  было старое,  цвета топаза   оно неспешно растекалось по жилам  и
влекло к  размышлениям. Но... Интендант скучающим взглядом  окинул кабачок и
словно между прочим спросил:
  - Играете?
  Хорунжий развел  руками  - чего, мол, спрашивать, коли вся жизнь игра?!
Тогда лейтенант  достал колоду, распечатал, и  карты замелькали над  столом.
Хорунжий, глядя на виртуозное мастерство соперника, тоскливо задымил.
  Однако, взяв карты в руки, Григорий встрепенулся, и игра пошла.
  Поначалу  игра складывалась  как  нельзя лучше, и  хорунжий даже  успел
подумать, что его удача хоть  как-то омрачит не приятелю его недавнюю победу
под  Фридландом...  Однако  очень скоро  рядом  с  лейтенантом выросла горка
денег, цепочек медальончиков, образков... А  больше с Тихого Дона брать было
нечего. Хорунжий почесал затылок, наполовину вытащил из ножен именную дядину
саблю, но, не посмев, с лязгом бросил се обратно. И поставил на кон...
  Портфель императора Александра.
  Лабуле  сдержал улыбку и  принялся метать колоду куда  скорее прежнего.
Хорунжий  в тоске отвернулся,  посмотрел  по сторонам...  И  увидел,  что от
соседнего  столика к нему  идет  гусарский полковник - подполковник  Дюваль!
Дюваль давно  уже  наблюдал  за  игрой  и наконец не  выдержал.  Как  всякий
строевой офицер он весьма не любил интендантов, считая их врагами куда более
опасными, нежели неприятель.
  (Верно! - майор Ив. Скрига)
  Вот почему Дюваль положил казаку руку на плечо и сказал:
  -  Приятель,  у тебя сегодня  стеклянный глаз.  Позволь-ка  я! Григорий
схватился было за саблю, но полковник вовремя спросил:
  - А вы что, тоже служите в обозе?
  И   подпоручик   уступил.  Потом  он  никогда  и  никому   об  этом  не
рассказывал... но ведь было же такое - было!
  Хорунжий   молча  подвинулся,  давая  место  Дювалю...  Зато  лейтенант
перестал сдавать карты и резко воскликнул:
  - Полковник!
  Дюваль недоуменно посмотрел  на младшего  по званию. Что хочет от  него
этот нестроевой мальчишка?!
  -  По