- Племянниц? - повторил фермер, машинально сунув руки в карманы штанов,
словно рассчитывая там что-то найти. - Нет  ли  у  меня  племянниц?  Что  вы
хотите сказать? Уж не так ли теперь называют медные деньги?
     - Нет, скорее медные не деньги, а медные лбы. Впрочем, я говорил  не  в
переносном смысле. Я вообще против племянниц, в силу теории,  подтвержденной
опытом.
     Фермер вытаращил глаза и подумал, что,  очевидно,  его  новый  приятель
значительно слабее в умственном отношении, чем в физическом.
     - Успокойтесь в таком случае, -  ответил  он,  посмеиваясь,  -  у  меня
только одна племянница, да и та замужем за торговцем железными  изделиями  и
живет в Эксетере.
     Придя домой, хозяин Кенелма повел его прямо в кухню и  громко  окликнул
миловидную средних лет женщину, которая  вместе  со  здоровенной  работницей
была занята приготовлением пищи.
     - Эй, милая, я привел к тебе гостя, который заслужил ужин, поработав за
двоих: и я обещал ему постель.
     Фермерша быстро обернулась.
     - К ужину милости просим от всей души. А что до  постели,  -  прибавила
она с сомнением в голосе, - то я, право, не знаю...
     Тут она остановила взгляд на Кенелме.  Весь  его  облик  был  настолько
непохож  на  бродячего  батрака,  что  она  невольно  присела  перед  ним  и
продолжала совсем другим тоном:
     - Джентльмена можно положить в гостиной. Надо только сперва привести ее
в порядок; ты знаешь, Джон, вся мебель под чехлами.
     - Ладно, жена, все успеешь приготовить, времени хватит.  Будь  уверена,
он не захочет взбираться на насест, пока не поужинает.
     - Разумеется,  нет,  -  подтвердил  гость,  принюхиваясь  к  аппетитным
запахам, доносящимся из кухни.
     - Где девочки? - спросил хозяин.
     - Они вернулись минут  пять  назад  и  пошли  наверх  привести  себя  в
порядок.
     - Какие девочки? - спросил Кенелм, запинаясь и  отступая  к  дверям.  -
Кажется, вы сказали, что у вас нет племянниц?
     - Но я не говорил, что у  меня  нет  дочерей.  Не  боитесь  же  вы  их,
надеюсь?
     - Если ваши дочери, -  возразил  Кенелм,  дипломатически  уклоняясь  от
прямого ответа, - похожи на мать, я не убежден, что они не опасны.
     - Ловко сказано! - воскликнул фермер с довольным  видом,  меж  тем  как
жена его улыбнулась и покраснела. - Ловчее вы не могли  бы  произнести  речь
перед избирателями в графстве. Полагаю, не от косарей  вы  научились  такому
тонкому обращению? Может быть, я позволил себе вольности с тем, кто  не  мне
чета?
     - О какой вольности вы говорите? - спросил вежливо Кенелм.  -  Разве  о
вольном обращении с шиллингами. Извините, но назад вы их едва  ли  получите.
Я, конечно, не так знаком с жизнью, как вы, но,  по  моему  опыту,  кому  бы
человек ни отдал свои деньги, вернее всего, что он их больше не увидит.
     При этом изречении фермер расхохотался так,  что  чуть  не  задохнулся,
жена его усмехнулась, и даже работница ухмыльнулась во  весь  рот.  Сохраняя
неизменно серьезный вид, Кенелм между тем рассуждал про себя:
     "Острословие  состоит  из  очевидных  истин,  представленных   в   виде
эпиграмм, и самое глупое замечание о ценности денег,  как  и  о  ничтожности
женщин, всегда и  у  всех  встретит  одинаковое  сочувствие.  Несомненно,  я
остроумец, сам того не подозревая".
     Тут фермер коснулся его плеча - коснулся, а не хлопнул, как  сделал  бы
это минут десять назад, - и сказал:
     - Не надо мешать хозяйке, а то ужина мы не получим. Я пойду загляну  на
скотный двор. А вы понимаете что-нибудь в коровах?
     - Как же, я знаю, что коровы дают сливки и  масло.  Лучшие  коровы  те,
которые, не требуя больших расходов, дают  наибольшее  количестве  сливок  и
масла. Но как производить сливки и масло по такой цене, чтобы бедный человек
мог без больших затрат видеть их за завтраком у себя на столе, - это вопрос,
подлежащий решению нового парламента и либерального правительства. Однако не
будем мешать приготовлению ужина.
     Хозяин и гость вышли из кухни во двор фермы.
     - Вы в наших краях совсем чужой?
     - Совсем.
     - И даже не знаете, как меня зовут?
     - Нет, я только слышал, что жена ваша называла вас Джоном.
     - Мое имя Джон Сэндерсон.
     - А, так вы северянин!  Вот  почему  вы  так  толковы  и  умны.  Имена,
кончающиеся на "сон", большей частью принадлежат  потомкам  датчан,  которым
король Альфред - мир праху его! - щедро  предоставил  не  менее  шестнадцати
графств. И когда датчанина называли чьим-то сыном {Son - сын (англ.).},  это
значило, что он сын значительного лица.
     - Ей-богу, никогда об этом не слыхал!
     - Если б я предполагал, что вы это уже слышали, я и не стал бы об  этом
говорить.
     - Я сказал вам, как меня зовут; теперь ваша очередь назвать свое имя.
     - Человек умный задает вопросы,  но  отвечает  на  них  только  глупец.
Предположите на минутку, что я не глупец.
     Фермер Сэндерсон почесал в затылке  с  озадаченным  видом,  который  не
совсем приличествовал потомку датчан, поселенных королем Альфредом на севере
Англии.
     - Черт возьми, я думаю, что и вы йоркширец, - сказал он наконец.
     - Человек, наиболее самодовольно" из  всех  животных,  утверждает,  что
только он один наделен высшим даром мышления, а остальные  животные  -  лишь
низшей, механической способностью, называемой инстинктом. Однако,  поскольку
инстинкт неизменно верен, а мысли по большей части  ошибочны,  людям  нечего
хвастать своим мнимым преимуществом. Думая обо мне и решая, что я йоркширец,
вы ошибаетесь. Теперь скажите:  положившись  на  один  инстинкт,  вы  можете
угадать,  когда  мы  сядем  за  ужин...  А  вот  коровы,  которых  вы  идете
осматривать, угадывают час и минуту, когда им дадут корм.
     К фермеру вернулось сознание своего превосходства, когда  он  вспомнил,
что он хозяин, а его собеседник только гость, которого он собирается угощать
ужином.
     - Ужин будет через  десять  минут,  -  сказал  он,  но  немного  погодя
прибавил неодобрительным тоном, так как не хотел, чтобы его сочли чванливым:
- Мы не ужинаем на кухне. Отец да и я сам всегда ужинали на кухне, пока я не
женился. Но моя Бесс, хотя и лучшая жена, какая может быть у  фермера,  дочь
торговца и воспитана иначе. За нею, надо сказать, было и деньжат  порядочно.
Но если бы и гроша не было,  я  все  равно  не  хотел  бы,  чтобы  ее  родня
говорила, будто я унизил ее: поэтому мы ужинаем в комнате.
     - По-моему, - сказал Кенелм, - самое главное, чтобы был ужин. А если он
обеспечен, - больше шансов на успех в жизни у того, кто предпочитает ужинать
в комнате, а не на кухне. Однако я вижу насос; пока вы сходите к коровам,  я
вымою руки.
     - Постойте! Вы остры на язык и далеко не глупы. У меня  сын  -  славный
парень, но очень зазнался; никому из нас слова молвить не дает,  воображает,
что он не из последнего десятка. Вы оказали бы мне, да и ему самому, услугу,
если б немного сбили с него спеси.
     Кенелм, который уже усердно  качал  воду,  в  ответ  только  дружелюбно
кивнул  головой.  Однако,  как  обычно  в  таких  случаях,  он  не  замедлил
пофилософствовать, пока мыл лицо в струе воды, бившей из насоса:
     "Неудивительно, что каждый маленький человечек находит приятным унизить
большого, если даже отец просит постороннего сбить спесь с  сына  только  за
то, что тот считает себя не последним человеком. Основываясь на этом  законе
человеческой природы, критика благоразумно  отказывается  от  притязаний  на
аналитическую научность и становится выгодным промыслом.  Она  рассчитывает,
что ее читатели испытывают удовольствие, когда она  низводит  кого-нибудь  с
высоты".

ГЛАВА IX

     Дом фермера был чистый и приятный для глаз, как и подобает дому с двумя
или тремястами акров  приличной  пахотной  земли,  возделываемой  заботливым
хозяином, который хотя и  обрабатывал  ее  по  старинке,  не  употребляя  ни
косилок, ни паровых плугов и не занимаясь химическими  опытами,  но  все  же
вкладывал в нее порядочные деньги и получал неплохой доход.
     Ужин был накрыт в большой, хотя и низкой комнате со стеклянной  дверью,
отворенной теперь  настежь,  как  и  окна  с  частым  переплетом.  Последние
выходили в садик, полный  разросшихся  там  старомодных  английских  цветов,
которые в настоящее время изгнаны из садов с большими притязаниями, хотя и с
несравненно меньшим благоуханием. В одном углу  находилась  беседка,  увитая
жимолостью, против нее стоял ряд ульев. Сама комната была уютна и отличалась
тем изяществом, которое свидетельствует о женском вкусе. По стенам висели на
голубых лентах полки с книжками в красивых переплетах; на всех окнах  стояли
горшки с цветами; было тут и небольшое  фортепьяно.  Вперемежку  красовались
гравюры? изображавшие магнатов  графства  и  премированных  быков,  а  также
образцы вышивки шерстью  по  канве,  со  стихами  нравственного  содержания,
именами и днями рождения бабушки фермера, его матери, жены  и  дочерей.  Над
камином висело небольшое зеркало, а над ним, в качестве трофея, лисий хвост.
В углу помещался стеклянный шкафчик, полный старого китайского, индийского и
английского фарфора.
     Общество состояло  из  фермера,  его  жены,  трех  цветущих  дочерей  и
бледного, худощавого малого лет двадцати, единственного сына фермера.  Юноша
не питал склонности к земледелию. Он учился в средней школе и  набрался  там
высоких идей о "шествии разума" и "прогрессе века".
     Будучи серьезнейшим из смертных,  Кенелм,  однако,  не  был  застенчив.
Вообще  застенчивость  -  признак  болезненного  самолюбия;   последним   же
свойством молодой Чиллингли едва ли был наделен в большей мере, чем три рыбы
на его родовом гербе.
     Он чувствовал себя совершенно свободно в обществе своих хозяев,  однако
строго следил за тем, чтобы оказывать одинаковое внимание  трем  девушкам  и
старался, чтобы у них не возникло и мысли о предпочтении какой-либо одной.
     "Некоторые числа безопасны, - думал он, - особенно нечетные. Три грации
не были замужем и также - девять муз".
     - Вы, верно, любите музыку? -  обратился  Кенелм  сразу  ко  всем  трем
девушкам, бросив взгляд на фортепьяно.
     - Очень люблю, - ответила старшая.
     А фермер, накладывая гостю на  тарелку  вареной  говядины  с  морковью,
добавил:
     - Теперь не то, что было в мое время. Когда  я  был  мальчиком,  только
дочерей крупных арендаторов учили играть на фортепьяно, а сыновей посылали в
хорошую школу. Ну,  а  теперь  мы,  маленькие  люди,  помогаем  своим  детям
взобраться на две-три ступеньки выше, чем стоим сами.
     -  Школьный  учитель  сейчас   в   почете!   -   провозгласил   сын   с
торжественностью  мудреца,  прибавляющего  новое  изречение  к  сокровищнице
человеческой мудрости.
     - Без сомнения, в нынешнем поколении образование  распространено  шире,
чем в предыдущем, - согласился Кенелм. - Люди всех сословий изрекают одни  и
те же общие места, даже почти в одних и тех же выражениях. И  по  мере  того
как демократия расширяет свои умственные пределы, в ней,  по  словам  одного
моего приятеля - доктора, все чаще наблюдаются неприятные болезни, например,
tic douloureux {Воспаление тройничного нерва (фр.).} и другие невралгические
страдания,  прежде  встречавшиеся  только  исключительно  у  так  называемой
аристократии, - хотя настоящего значения этого слова  на  простом  языке  я,
право, не  знаю,  -  и  человеческая  порода,  по  крайней  мере  в  Англии,
становится все слабее и мельче.  Существует  легенда  о  человеке,  который,
достигнув глубокой старости, превратился в кузнечика. Английская нация очень
стара и, очевидно, близится к эпохе превращения в  кузнечиков.  Быть  может,
это оттого, что мы едим меньше мяса, чем  наши  предки.  Позвольте  мне  еще
кусочек!
     Рассуждения Кенелма были несколько выше понимания  его  слушателей.  Но
сын хозяина, приняв их за порицание просвещенному  духу  века,  вспыхнул  и,
нахмурив брови, сказал:
     - Надеюсь, вы не враг прогресса, сэр?
     - Смотря по обстоятельствам. Я, например, предпочитаю  оставаться  там,
где мне хорошо, чем идти дальше и найти худшее.
     - Хорошо сказано! - воскликнул фермер.
     Не удостаивая вниманием замечание  отца,  молодой  человек  с  усмешкой
возразил Кенелму:
     - Кажется, вы хотите сказать, что идти со временем в ногу - значит идти
к худшему?
     - Боюсь, что у нас нет выбора. Мы должны идти со временем  в  ногу.  Но
когда мы достигаем тон черты, за которой нас ожидает  старость,  мы,  право,
были бы очень довольны, если бы время любезно остановилось. Да и все хорошие
врачи советуют не торопить его ход.
     - В нашей стране нет никаких признаков одряхления, сэр, и, слава  богу,
мы не стоим на месте.
     - Кузнечики тоже никогда не стоят на месте.  Они  все  время  скачут  и
прыгают, воображая, что двигаются вперед, пока не умрут от  истощения  из-за
своих скачков и прыжков, или еще до того прыгнут в воду и  попадут  на  обед
карпу или лягушке. Могу я попросить у вас,  миссис  Сэндерсон,  еще  немного
рисового пудинга?
     Хотя фермер и не вполне понимал метафорические доводы Кенелма, он был в
восторге, видя, что его мудрый сын  озадачен  более  его  самого,  и  потому
воскликнул с радостью:
     - Что, Боб, спорить с нашим гостем тебе, видно, не под силу?
     - Ах, что вы! - скромно возразил Кенелм. - Я только искренне думаю, что
мистер Боб стал бы умнее, приобрел бы больший вес  и  дальше  отошел  бы  от
состояния кузнечика, если бы меньше думал и больше ел пудинга.
     По окончании ужина фермер предложил Кенелму  глиняную  трубку,  набитую
дешевым табаком, которую наш искатель приключений и принял со своей  обычной
покорностью судьбе. Все общество,  за  исключением  хозяйки,  вышло  в  сад.
Кенелм и мистер Сэндерсон сели в беседке, а  девушки  и  защитник  прогресса
остались среди цветочных клумб. Вечер был тихий  и  теплый,  светила  полная
луна. Фермер сидел, глядя вдаль на свои  луга,  и  спокойно  курил.  Кенелм,
затянувшись три раза, отложил трубку в сторону и взглянул украдкой  на  трех
граций. Они составили прелестную группу у затихших ульев: две младшие сестры
сидели, обнявшись, на полосе  дерна,  которая  окаймляла  цветочную  клумбу,
старшая стояла позади них,  и  луна  озаряла  нежным  светом  ее  каштановые
волосы.
     Немного поодаль юный Сэндерсон неугомонно расхаживал взад и  вперед  по
усыпанной гравием дорожке.
     "Странное дело, - рассуждал про себя. Кенелм. - На  девушек,  когда  их
две или три, смотреть довольно приятно. Но стоит отделить от группы одну, и,
наверно, она окажется плоской и малоинтересной, как доска от  забора.  Желал
бы я знать: этот деревенский кузнечик, влюбленный в скачки и прыжки, которые
именует  прогрессом,  считает  ли  он  существование   мормонов   одним   из
доказательств успехов просвещения? Многое можно сказать в пользу того, чтобы
обзаводиться целой кучей жен, как мы обыкновенно покупаем сразу целую партию
дешевых бритв. Вполне вероятно, что из дюжины хоть одна да окажется хорошей.
И, наконец, букет пестрых цветов, в котором кое-где мелькает поблекший лист,
приятнее для глаза, чем однообразный капот одной и  тай  же  леди.  Впрочем,
такие мысли нечестивы, отбросим их".
     - Хозяин, - сказал он вслух, - я думаю, ваши хорошенькие дочки - плохие
помощницы в хозяйстве; уж очень у них утонченный  вид.  Я  не  видел  их  на
сенокосе.
     - Нет, они были там, но работали отдельно,  на  другом  конце  луга.  Я
предпочитаю, чтобы они держались подальше от  поденщиц,  из  которых  многие
пришлые. Собственно, ничего дурного я о них не знаю, но  не  знаю  и  ничего
хорошего, а потому мои дочки трудятся в другом месте.
     - Мне сдается, что разумнее было бы удалить от работниц вашего сына.  Я
видел его в самой толпе этих нимф.
     - М-да, - задумчиво протянул фермер, вынимая изо рта  трубку,  -  я  не
думаю, чтобы бедняжки были так уж плохо воспитаны. И, на мой взгляд, молодым
парням от них так же мало вреда, как и девушкам хорошего поведения,  но  моя
жена смотрит на эти вещи несколько иначе. "Удаляй хороших девушек от дурных,
- говорит она, - и никогда хорошие не собьются с пути". Вы  увидите,  что  в
этом есть доля  правды,  когда  у  вас  самих  будут  дочери,  которых  надо
охранять.
     - Не ожидая этого времени молю судьбу, чтоб оно никогда и не настало, -
признаю мудрость замечания вашей превосходной супруги.  Я  разделяю  мнение,
что женщина скорее может повредить лицу своего пола, чем нашего, так как для
нее немыслимо существовать, не причиняя зла тому или другому.
     - И добра также, - вступился благодушный  фермер,  стукнув  кулаком  по
столу. - Что сталось бы с нами без женщин?
     - Я уверен, что нам было бы гораздо лучше. Адам, был чист, как  золото,
и не знал ни угрызений совести, ни засорения желудка, пока Ева не соблазнила
его яблоком.
     - Молодой человек, наверно, вы были несчастливы в любви, вот  отчего  у
вас такой печальный вид.
     - Печальный? Видали вы  когда-нибудь  человека,  несчастного  в  любви,
который повеселел бы, увидя перед собой пудинг?
     - Ну, работать ножом и вилкой вы молодец, за это я могу поручиться.
     Фермер повернул голову и начал неторопливо рассматривать  гостя.  Когда
он покончил с этим, голос его принял оттенок некоторой почтительности.
     - Право, никак не разберусь, кто вы такой! - сказал он.
     - Ничего удивительного. Я и сам себе удивляюсь. Продолжайте.
     - Глядя на вашу одежду и... и...
     - ...судя по тому, что я взял у вас два шиллинга... Ну?
     - ...я принял вас за сына такого же мелкого фермера, как  сам.  Теперь,
однако, по вашему разговору я  вижу,  что  вы  побывали  в  колледже,  одним
словом, вы - джентльмен. Прав я?
     - Любезнейший мистер Сэндерсон, я  пустился  странствовать  недавно,  с
сильнейшим отвращением ко всякой лжи. Но теперь я начинаю сомневаться, чтобы
человек мог долго пробыть в обществе своих ближних и не  обнаружить  вскоре,
что способность лгать дарована ему природой как необходимое  оружие  защиты.
Если вы станете меня расспрашивать, я непременно налгу вам о себе. Итак, для
нас обоих, пожалуй, будет  лучше,  если  я  откажусь  от  предложенной  вами
постели и проведу ночь где-нибудь под кустом.
     - Вздор! Я вовсе не хочу знать  о  ваших  делах  больше,  чем  вы  сами
пожелаете сообщить мне. Оставайтесь у меня, пока не уберем сено.  И  знаете,
молодой человек, я рад, что вы, кажется, не очень падки на девушек. Я видел,
на сенокосе с вами заигрывала прехорошенькая девчонка,  а  с  нею,  если  не
остеречься, мигом попадешь в беду.
     - Как! Разве она хочет убежать от дяди?
     - Дяди? Господь с вами, при чем тут дядя? Она живет  у  отца,  и  я  не
слыхивал, чтоб она собиралась бежать. В сущности,  Джесси  Уайлз  -  девушка
совсем неплохая, ее все любят... пожалуй, чересчур. Но и  то  сказать,  ведь
Джесси знает, какая она красотка, и не прочь, чтоб за ней поухаживали,
     - Это всякой женщине по душе, красотка она или нет. Но  я  все-таки  не
возьму в толк, почему Джесси Уайлз могла бы вовлечь меня в беду?
     - А потому, что есть такой рослый, дюжий детина, который по ней  с  ума
сходит. И чуть ему покажется, что кто-нибудь из молодых людей  подъезжает  к
ней, он мигом расшибает его в лепешку. Так вот, молодой человек, берегитесь,
чтобы не попасть в переделку!
     - Гм! А какого мнения сама девушка об этих доказательствах  его  любви?
Что ж, она больше любит его за то, что он  расшибает  других  поклонников  в
лепешку?
     - Какое там! Бедняжка видеть его не может. Но он клянется,  что  ни  за
кого, кроме него, она не выйдет, хотя бы ему  за  то  грозила  виселица.  И,
сказать вам  по  правде,  я  подозреваю,  что  если  Джесси  иногда  чуточку
заигрывает с другими, то лишь  для  того,  чтобы  отвлечь  подозрение  этого
разбойника от единственного человека, который ей мил, - бедного болезненного
малого, калеки, которого Том Боу