ын сплел для мисс Трэверс. Эту  вещь  надо
отослать завтра, и я прибрала ее, чтоб не случилось какой беды.
     Кенелм сел и, придвинувшись со стулом к Уллу, взял в руки недоконченную
корзинку, которую тот положил на стол.
     - По-моему, работа очень тонкая и аккуратная,  -  сказал  Кенелм,  -  и
фасон корзиночки может удовлетворить самый придирчивый дамский вкус.
     - Я плету ее для миссис Летбридж, - ответил Уил,  -  ей  негде  держать
карты и письма. А фасон я  взял  из  книги  с  картинками,  которую  любезно
одолжил мне мистер Летбридж. Вы изволите знать его, сэр?  Он  очень  хороший
человек.
     - Нет, я его не знаю. Кто это?
     - Наш пастор. Вот и его книга.
     К удивлению Кенелма, книга  оказалась  описанием  Помпеи  с  гравюрами,
изображавшими орудия  и  украшения,  мозаики  и  фрески,  найденные  в  этом
небольшом знаменитом городе.
     - Вот я вижу ваш образец, - сказал Кенелм, - так  называемая  патера  -
великолепный экземпляр. Вы копируете ее замечательно верно. Я не думал,  что
плетеной корзинке можно придать такой же вид,  как  бронзовому  изделию.  Но
заметьте, как украшает эту плоскую чашу пара голубков, сидящих на краю. А вы
этого украшения прибавить не можете!..
     - Миссис Летбридж хотела поместить вместо голубков два чучела канареек.
     - Боже мой! Что вы говорите! - воскликнул Кенелм.
     - Но мне такая мысль почему-то не понравилась, - продолжал Уил, -  и  я
позволил себе ей это сказать.
     - Почему же не понравилась?
     - Сам не знаю, но мне кажется, это как-то не годится.
     - Это было  бы  действительно  в  высшей  степени  безвкусно  и  совсем
испортило бы вашу корзинку, а почему - я сейчас  постараюсь  вам  объяснить.
Видите  вы  здесь,  на  следующей  странице,  рисунок   прекрасной   статуи?
Разумеется,   эта   статуя   должна   изображать   природу,    но    природу
идеализированную. Вам, конечно, едва ли  известно  значение  этого  трудного
слова,  да  и  немногие  его  знают.  Означает  оно  создание  какого-нибудь
произведения искусства согласно тому представлению, которое внушено человеку
природой. Поэтому образец,  взятый  из  природы  для  создания  произведения
искусства, должен быть тщательно изучен, прежде  чем  человек  сможет  верно
воспроизвести его. Например, художник, творец этой статуи, должен был  знать
пропорции человеческого тела. Он должен  был  изучать  разные  части  его  -
голову, руки, ноги и так далее, - и уже потом, соединив все свои  наблюдения
над частностями, он создаст  то  целое,  которое  претворит  в  жизнь  идею,
возникшую в его воображении. Вам понятно, что я хочу сказать?
     - Отчасти, сударь, но все-таки не совсем.
     - Это не беда. Впоследствии, пораздумав над моими словами,  вы  поймете
все. Представьте же себе, что, желая придать естественность статуе из бронзы
или мрамора, я надену на  нее  парик  из  настоящих  волос.  Ведь  вы  сразу
скажете, что я испортил свое произведение и что, как вы  удачно  выразились,
"это как-то не годится". Вместо того чтобы придать статуе естественный  вид,
я сделал ее комично неестественной,  из-за  контраста  между  действительной
жизнью, о которой зрителю говорит парик из настоящих волос, и художественной
жизнью, которая выражается идеей, воплощенной в камне или металле. Чем  выше
произведение  искусства,  то  есть  чем  выше   вложенная   в   него   идея,
представленная в виде особого сочетания  деталей,  взятых  из  природы,  тем
больше вы его унизите  и  испортите,  если  попытаетесь  придать  ему  более
реальный вид, не считаясь с материалом, из  которого  произведение  создано.
Это же правило применимо ко всякому виду искусства, как бы  скромно  оно  ни
было. А два чучела канареек на  краю  корзинки,  моделью  которой  послужила
греческая чаша, были бы точно так же безвкусны, как  парик  из  цирюльни  на
голове мраморной статуи Аполлона.
     - Понимаю, - ответил Уил, потупив  голову,  как  человек,  который  над
чем-то размышляет, - по крайней мере мне кажется, что понимаю, и я вам очень
обязан, сэр!
     Миссис Сомерс давно уже вернулась и стояла с рабочей корзинкой в руках,
не смея перебить джентльмена и слушая его с таким  же  великим  терпением  и
таким  же  малым  пониманием,  будто  это  была  одна  из  тех  полемических
проповедей о церковных обрядах, которыми  мистер  Летбридж  в  торжественных
случаях одаривал своих прихожан.
     Окончив эту лекцию об искусстве, из которой многие поэты  и  романисты,
ухитряющиеся придавать идеалу карикатурный  вид  своими  попытками  надевать
парики из человеческих волос на мраморные головы статуй, могли бы почерпнуть
полезный для себя урок, если бы удостоили им воспользоваться, что,  впрочем,
маловероятно, - Кенелм заметил стоящую возле него миссис Сомерс, взял из  ее
рук корзинку, которая действительно была очень  изящна  и  удобна  благодаря
множеству отделений для различных рукодельных принадлежностей,  и  отдал  ей
должную дань.
     - Молодая леди  хочет  сама  украсить  ее  лентами  и  выложить  внутри
атласом, - заметила миссис Сомерс.
     - Ведь ленты ее не испортят? - нерешительно спросил Уил.
     -  Нисколько.  Ваше  врожденное  чувство  художественного  соответствия
должно подсказать вам, что ленты идут к соломе и вообще  к  легким  плетеным
вещицам, хотя, разумеется, вы не станете украшать лентами грубые  корзины  и
плетушки для дичи; которые стоят там в углу. Схожее к схожему, - и к ним как
раз  отлично  подойдет  толстая  веревка.  Так  поэт,  знающий  свое   дело,
употребляет изящные выражения в изящных стихах, предназначенных  для  модных
гостиных, и тщательно избегает их, заменяя простыми и твердыми  -  в  стихах
сильных, рассчитанных, на дальний путь и грубое обращение..  Однако,  право,
вы, можете зарабатывать этими изящными: произведениями гораздо  больше,  чем
обыкновенный ремесленник.
     Уил вздохнул.
     - Не в наших местах, сэр; разве  что  в  городе.  -  Почему  же  вы  не
переселитесь в город? Молодой человек вспыхнул  и  покачал  головой.  Кенелм
вопросительно поглядел на миссис Сомерс.
     - Я готова ехать куда угодно, где моему мальчику будет хорошо, но...
     Она не договорила и две слезинки тихо скатились по ее щекам.
     - Здесь меня уже немного знают, - более веселым тоном продолжал Уил,  -
в конце концов работа придет, надо только терпеливо ждать.
     Кенелм счел неделикатным при первом же свидании вызывать Уила на полную
откровенность. К тому же он стал все сильнее ощущать не только  глухую  боль
от  ударов,  полученных  в  недавнем  бою,  но   и   порядочную   усталость,
естественную после долгого летнего дня работы на открытом  воздухе.  Поэтому
он  несколько  поспешно  простился  с  хозяевами,  сказав,  что  будет   рад
приобрести несколько произведений Уила: и сам зайдет за ними  или  письменно
известит о заказе.
     Едва  он  поравнялся  с  домиком  Тома  Боулза,  стоявшим  на  пути   к
Сэндерсонам, как заметил человека, который садился на пони,  привязанного  к
воротам, и, прежде чем отъехать, обменялся несколькими  словами  с  женщиной
почтенного вида. Всадник проезжал мимо Кенелма, не обратив на него  никакого
внимания, когда наш странствующий философ остановил его вопросом;
     - Если не ошибаюсь, сэр, вы доктор. Скажите, пожалуйста,  как  здоровье
Боулза?
     Доктор покачал головой.
     - Пока не могу сказать ничего определенного. Его куда-то  очень  сильно
ударили.
     - Как раз под левое ухо. Я метил не туда, но Боулз случайно  отклонился
немного в сторону, быть может, от  неожиданности,  когда  я  хватил  его  по
переносице, и удар, как вы правильно заметили, был очень сильный.  Но,  если
он излечит Тома от привычки наносить сильные удары другим, которые не  могут
выносить их так легко, быть может, все  послужит  к  его  пользе,  как,  без
сомнения, сэр, утверждал и ваш школьный учитель, когда порол вас.
     - Господи боже! Неужели  это  вы  так  отделали  Тома!  Не  могу  этому
поверить!
     - Почему же?
     - Как почему? Насколько я могу судить при этом  свете,  хотя  вы  и  не
маленького роста, Том Боулз должен быть несравненно тяжелее вас.
     - Том  Спринг  был  чемпионом  Англии,  и,  согласно  записям,  которые
сохранились в архивах истории, он имел еще более легкий вес, чем я.
     - Да разве вы боксер-профессионал?
     - У меня много разных занятий. Однако вернемся к Тому Боулзу;  пришлось
пускать ему кровь?
     - Да. Когда я  приехал,  он  был  почти  без  чувств.  Я  выпустил  ему
несколько унций крови и с удовольствием могу сказать, что теперь он пришел в
себя, но ему необходим полный покой.
     - Разумеется. Надеюсь, завтра од  поправится  настолько,  что  будет  в
состоянии принять меня.
     Я тоже надеюсь,  но  утверждать  наверно  не  могу.  Ссора  была  из-за
девушки, не так ли?
     - Во всяком случае, не из-за денег. Не будь на свете  денег  и  женщин,
ссор не было бы вовсе, а врачей - очень мало. Доброй ночи, доктор!
     "Странно, - сказал себе Кенелм, отворяя через некоторое  время  садовую
калитку Сэндерсонов, - весь день я ничего не  ел,  кроме  нескольких  жалких
сандвичей,  а  между  тем  не  чувствую   голода.   Подобной   неисправности
пищеварительных органов еще со мной не бывало. В этом есть что-то  зловещее,
роковое".
     При входе в столовую он застал всех членов семейства  за  столом,  хотя
ужин давно был окончен. При виде Кенелма  все  встали.  Слава  его  подвигов
предшествовала ему. Он остановил поток поздравлений,  похвал  и  расспросов,
которыми осыпал его добрый фермер, печально воскликнув:
     - Но я лишился аппетита! Никакие почести не могут вознаградить меня  за
эту потерю. Дайте мне спокойно лечь,  и,  быть  может,  в  волшебной  стране
ночных видений природа восстановит мои силы, послав мне ужин во сне.

ГЛАВА XIV

     Кенелм встал рано и, хотя еще чувствовал себя  немного  не  по  себе  и
ощущал какую-то связанность в движениях, все же  оправился  настолько,  чтоб
испытывать волчий голод. На его счастье, одна  из  дочерей,  на  обязанности
которой лежал надзор за молочным хозяйством, с рассветом  была  на  ногах  и
принесла изнемогавшему от истощения герою громадную миску молока  с  хлебом.
Подкрепившись, Кенелм пошел на сенокос, где почти все уже было закончено  и,
кроме него, оставалось всего несколько работников. Джесси там не было,  чему
Кенелм очень обрадовался. К девяти часам его работа была окончена, и  фермер
со своими людьми ушел метать во  дворе  последние  стога.  Кенелм  незаметно
удалился, чтобы нанести задуманные им визиты. Сперва под  предлогом  покупки
цветного платка он заглянул в деревенскую лавочку,  которую  вчера  показала
ему  Джесси.  Благодаря  своей  неизменной  вежливости  он  тотчас  дружески
разговорился с хозяйкой,  миссис  Ботри,  маленькой  болезненной  старушкой.
Голова ее тряслась, она  была  немного  туга  на  ухо,  но  проницательна  и
сметлива - качества, ставшие у нее почти механическими в результате  долгого
навыка. Оказавшись очень разговорчивой,  она  откровенно  сообщила  о  своем
желании продать лавку и провести остаток дней в соседнем городе  с  сестрой,
такой же вдовою, как и она. После  смерти  мужа  поле  и  огород  за  лавкой
перестали приносить доход, а забот и хлопот от них по горло. Да  и  в  лавке
сидеть стало  утомительно.  Но  аренда  у  нее  была  действительна  еще  на
двенадцать лет, так как договор  ее  муж  заключил  по  низкой  расценке  на
двадцать один год, и она желала получить неустойку. Кроме того, она  хотела,
чтобы тот, кто купит у нее лавку, приобрел и весь  находившийся  там  товар.
Вскоре он понял, что за все вместе она хотела бы получить сорок пять  фунтов
стерлингов.
     - Может, вы сами желаете приобрести лавку? - спросила она, надевая очки
и внимательно рассматривая посетителя.
     - Может быть, если только она  приносит  порядочный  доход.  Вы  ведете
приходо-расходную книгу?
     - А как же, - гордо заявила она, - я вела счета при жизни мужа,  а  он,
бывало, мог обнаружить ошибку даже в  один  фартинг  -  в  молодости-то  муж
служил писцом в конторе адвоката.
     - Почему же он оставил контору адвоката и стал мелким лавочником?
     - Он, видите ли, был сыном здешнего фермера, и его все тянуло к  земле,
да... кроме того...
     - Ну?
     - Скажу вам правду... Он в  молодые  годы  стал  пить,  а  человек  был
хороший и хотел это бросить, даже дал обет  трезвости,  но  очень  ему  было
трудно отстать от компании, которая сманивала его на  пьянство.  Раз  как-то
приехал он к родителям на рождество. Тут я ему и приглянулась. А  тогда  как
раз умер мой отец, управляющий у мистера Трэверса,  и  оставил  мне  немного
денег. Вот так оно и вышло, что мы поженились и получили у сквайра в  аренду
этот дом и землю за умеренную цену. А муж мой был  человек  с  образованием,
его уважали. Пить у него больше не было охоты, раз появилась хозяйка в доме,
удерживавшая его, и он занялся разными разностями. Помогал обмерять строевой
лес, знал, как надо осушать  болота,  вел  счета  у  соседних  фермеров.  Мы
держали коров, и свиней, и кур и жили хорошо,  тем  более  что  господь  был
милостив и детей у нас не было.
     - А какой доход приносит в год лавка после смерти вашего мужа?
     - Судите лучше сами! Не угодно ли посмотреть книги и взглянуть на землю
и яблони? Только после смерти мужа за ними уж никто не смотрел.
     Через минуту наследник рода Чиллингли уже сидел  в  опрятной  комнатке,
выходившей окнами во фруктовый сад, склонившись над приходо-расходной книгой
миссис Ботри.
     В лавку вошли покупатели, спрашивая сыр и  бекон,  и  старуха  оставила
Кенелма одного. Хотя со счетоводством ему еще не приходилось иметь дело,  он
быстра постиг его основы, как это вообще  присуще  людям  с  ясной  головой,
приученным к умственной работе и привыкшим разбираться  в  книгах  по  самым
различным  вопросам.  Результат  его  изучения  был   удовлетворителен:   за
последние три года лавка ежегодно  давала  в  среднем  около  сорока  фунтов
дохода. Закрыв книгу, Кенелм вылез из окна в  сад,  а  оттуда  отправился  в
поле. И сад и поле были запущены: деревьев уже давно не подрезали, а поле не
удобряли. Почва, очевидно, состояла из жирной глины, фруктовых деревьев было
много, и они уже давали плоды. Несмотря на недостаточный уход,  они  были  в
неплохом состоянии. Наметанным глазом человека, родившегося и воспитанного в
деревне  и  бессознательно  подхватывающего   крупицы   сельскохозяйственных
знаний, Кенелм убедился, что земля при разумном ведении хозяйства  с  лихвой
покроет арендную плату, церковную десятину и всевозможные подати, а доход  с
лавки останется чистой прибылью. И,  несомненно,  молодые  люди,  работая  в
лавке, повысят ее доходность.
     Не считая нужным возвращаться теперь к миссис Ботри, Кенелм  направился
к дому Тома Боулза.
     Дверь была заперта. На стук Кенелма поспешно вышла  высокая,  полная  и
представительная женщина лет пятидесяти,  тяжесть  которых  она  без  особых
усилий несла на своих широких плечах. Она  была  в  весьма  скромном  черном
платье, а каштановые волосы ее были просто заплетены  и  скрыты  под  плотно
сидевшим на  голове  чепчиком.  Черты  лица  у  нее  были  орлиные  и  очень
правильные - вообще в ней было что-то величественное, напоминавшее Корнелию.
Она  могла  бы  служить  моделью  для  этой  римской  матроны,  если  бы  не
англосаксонская белизна ее лица.
     - Что вам угодно? - холодным и несколько суровым голосом спросила она.
     - Сударыня, - ответил Кенелм, снимая шляпу, - я зашел навестить мистера
Боулза и искренне надеюсь, что здоровье позволяет ему принять меня.
     - Нет, сэр, Том нездоров; он лежит в постели, и его нельзя беспокоить.
     - В таком случае, могу я попросить разрешения войти? Я хотел бы сказать
вам несколько слов: ведь, если я не ошибаюсь, вы его мать?
     Миссис Боулз на миг задумалась. Но она заметила, что изысканные  манеры
Кенелма не вязались с  его  простой  одеждой.  Предполагая,  что  посетитель
явился по каким-нибудь делам ее сына, она открыла дверь шире и  отодвинулась
в сторону, чтобы дать гостю пройти. Когда он остановился  посреди  гостиной,
она предложила ему сесть и, чтобы показать пример, села сама.
     - Сударыня, - сказал Кенелм, - не жалейте, что вы впустили меня,  и  не
думайте обо мне дурно, если я признаюсь вам, что стал, к сожалению, причиной
несчастного случая с вашим сыном.
     Миссис Боулз вскочила с места.
     - Так это вы побили моего сына?
     - Нет, сударыня, не говорите, что я побил его,  он  не  побит.  Он  так
храбр и так силен,  что  легко  побил  бы  меня,  если  б  я  по  счастливой
случайности не сбил его с ног, прежде чем он  успел  сделать  это  со  мной.
Пожалуйста, останьтесь на месте и терпеливо выслушайте меня.
     Грудь миссис Боулз, этой английской Юноны, вздымалась  от  негодования,
на лице появилось надменное  выражение,  которое  очень  шло  к  ее  орлиным
чертам, но она все же безмолвно повиновалась.
     - Вы согласитесь, - продолжал Кенелм, - что мистер Боулз  дрался  не  в
первый раз. Ведь это так?
     - У моего сына горячий нрав, - неохотно ответила миссис Боулз, - и  его
не следует раздражать.
     Стало быть, вы  признаете  это  обстоятельство?  -  невозмутимым  тоном
произнес Кенелм, вежливо наклонив голову.  -  Мистер  Боулз  часто  принимал
участие в подобных драках и всегда  сам  был  зачинщиком:  вам  должно  быть
известно, что он не такой человек, чтобы другой решился нанести  ему  первый
удар. Однако после тех маленьких происшествий, когда мистер Боулз  чуть,  ли
не до смерти бил тех, кто его рассердил,  вы  ведь  не  чувствовали  никакой
неприязни к пострадавшему? И если бы за ними нужен был уход,  вы,  вероятно,
стали бы ухаживать?
     - Насчет ухода я не знаю, - сказала  миссис  Боулз,  начиная  несколько
терять высокомерный вид, - но, конечно,  мне  было  их  очень  жаль.  А  что
касается Тома, то - хотя не мне об этом говорить - злобы в  нем  не  больше,
чем в младенце. Он готов сейчас помириться со  всяким,  как  бы  жестоко  ни
отколотили его.
     - Я так и предполагал. А если б этот человек продолжал сердиться  и  не
хотел идти на мировую, Том назвал бы его дурным человеком и был бы не  прочь
отколотить его снова.
     Лицо миссис Боулз смягчилось величественной улыбкой.
     - Так вот, я только  смиренно  подражаю  мистеру  Боулзу,  -  продолжал
Кенелм. - Я пришел помириться с ним и пожать ему руку.
     - Нет, сэр, нет! - воскликнула миссис Боулз, побледнев, - и не  думайте
об этом. Дело не в том, что его побили: он скоро оправится от побоев, но тут
оскорблена его гордость, и если он вас увидит, может произойти беда. Ведь вы
приезжий и собираетесь уезжать отсюда. Так  уезжайте  же  скорее,  держитесь
подальше от него!
     И мать умоляюще сложила руки.
     - Миссис Боулз, - сказал Кенелм, переменив голос и выражение  лица;  он
говорил теперь так серьезно и внушительно, что заставил ее замолчать.  -  Не
поможете ли вы мне спасти вашего сына от опасностей, которые вспыльчивость и
непомерная гордость могут каждую минуту навлечь на него? Неужели вам никогда
не приходило в голову, что такие свойства натуры  бывают  причиной  страшных
преступлений, которые влекут за собой не менее  страшное  наказание,  и  что
против жестокого насилия и свирепых страстей общество защищает себя каторгой
и виселицами?
     - Сэр, как вы смеете!..
     - Подождите! Если один человек убивает другого в  минуту  необузданного
гнева, это преступление, за которое  совесть  тяжко  терзает  виновного.  Но
закон карает за него сравнительно мягко, называя это убийством  в  состоянии
невменяемости. Но если причиною были ревность или  мщение  и  если  ни  один
свидетель не докажет, что преступление было непредумышленным, закон называет
это предумышленным убийством. Не эта  ли  мысль  заставила  вас  воскликнуть
таким умоляющим тоном: "Уезжайте скорее, д