ержитесь подальше от него"?
     Миссис Боулз не ответила и, тяжело дыша, откинулась на спинку кресла.
     - Отбросьте ваши опасения, - кротко продолжал Кенелм.  -  Если  вы  мне
поможете, я уверен, что спасу вашего сына от подобных опасностей, и я только
хочу помочь вам в этом. Я убежден, что у него характер добрый и  благородный
и что его стоит спасти.
     Говоря это, он взял миссис Боулз за руку. Она не отдернула руку и  даже
ответила на его пожатие. Гордость ее смягчилась, и она начала плакать.
     Наконец, несколько овладев собой, она сказала:
     - Это все из-за той девушки. Он не был таким, пока она не свела  его  с
ума. С того времени мой бедный Том сам не свой.
     - Вы знаете, что он дал мне слово в присутствии  односельчан,  если  он
будет побежден в этой драке, никогда больше не тревожить Джесси Уайлз?
     - Да, он сам мне это сказал. Вот это  и  тяготит  его  теперь.  Он  все
что-то бормочет про себя, и ничем его не утешить. Я боюсь, что он  замышляет
месть. Снова умоляю вас: держитесь от него подальше!
     - Если он намерен мстить, то не мне. Допустим, что я уйду и  больше  не
буду здесь показываться. Уверены ли  вы  в  глубине  души,  что  жизнь  этой
девушки будет в безопасности?
     - Как! Чтобы мой Том убил женщину?
     - Разве вы никогда не читали  в  газетах,  что  мужчины  убивают  своих
возлюбленных, если те отказывают им в любви? Во всяком случае,  вы  сами  не
одобряете его безумного увлечения. Я слыхал, что вы желали бы  удалить  Тома
из деревни на время, пока Джесси Уайлэ не выйдет замуж или не  уедет  отсюда
совсем.
     - Да, я только об этом и прошу бога, так было бы лучше и для него и для
нее. И, право, не знаю, что с нами будет, если он  останется,  скоро  с  ним
никто не захочет иметь дело. Сквайр уже перестал давать ему работу, и многие
фермеры тоже. А какое выгодное это было ремесло при жизни отца! Если бы  Том
уехал отсюда, его дядя, ветеринар в Ласкомбе, взял бы его себе в товарищи. У
него нет своих сыновей, и он знает, что  Том  -  мастер  на  все  руки:  нет
человека, который понимал бы больше в лошадях, да и в рогатом скоте.
     - А Ласкомб - городок побольше, дела там пошли бы  гораздо  прибыльнее,
чем здесь, даже если бы Том вернул себе своих заказчиков.
     - О да, в пять раз прибыльнее, только бы он захотел переехать туда.  Но
он об этом и слышать не хочет.
     - Миссис Боулз, я вам очень обязан за  доверие  и  не  сомневаюсь,  что
теперь, после нашего разговора, все кончится благополучно. Пока я больше  не
стану вам надоедать. Я полагаю, что до вечера Том не выйдет из дому.
     - Ах, сэр, мне кажется, у него и не будет охоты  выходить  на  улицу...
Разве только для какого-нибудь страшного дела.
     - Мужайтесь! Вечером я опять зайду к вам, и вы проводите меня в комнату
Тома. Я уверен, мы с ним поладим так же, как только что поладили с  вами.  А
пока ни слова не говорите ему обо мне.
     - Но...
     - "Но", миссис Боулз, это такое слово, которое охлаждает многие горячие
побуждения, заглушает много добрых мыслей, часто  ставит  преграду  братской
помощи. Никто не любил бы своего ближнего, как самого себя, если  бы  слушал
все те "но", которые можно сказать по поводу любого дела.

ГЛАВА XV

     Кенелм направился к пасторскому дому. Но, подойдя к нему,  он  встретил
джентльмена в  платье  настолько  явно  выраженного  духовного  покроя,  что
остановился и сказал:
     - Не имею ли я честь говорить с мистером Летбриджем?
     - Совершенно верно, - сказал  пастор,  приятно  улыбаясь.  -  Чем  могу
служить?
     - Вы сделаете мне большое  одолжение,  если  уделите  несколько  минут,
чтобы поговорить о некоторых ваших прихожанах.
     - Моих прихожанах? Простите, но ведь я вас  совсем  не  знаю,  да,  мне
кажется, и в приходе никто вас не знает.
     - В приходе? Нет, я в нем как дома и, по совести, думаю, что он никогда
не знал большего непоседу, который так ввязывался бы в частные  дела  разных
людей.
     Летбридж вытаращил глаза и после небольшой паузы сказал:
     - Я кое-что слышал о молодом человеке, который  остановился  у  мистера
Сэндерсона. В деревне только и разговору, что о нем. Вы...
     - ...тот самый молодой человек! Увы, это я!
     - Как проповедник слова божия, - ласково сказал мистер Летбридж, - я не
могу одобрить вашу профессию и, если б осмелился,  постарался  бы  уговорить
вас оставить ее. Но все-таки, раз вы освободили  бедную  девушку  от  самого
гнусного  преследования  и  дали  хотя  и  грубый,  но  хороший  урок  этому
необузданному зверю, который так долго позорил и повергал в ужас всю округу,
по совести,  я  не  могу  осуждать  вас.  Мнение  большинства  почти  всегда
справедливо, а вы заслужили похвалу всей деревни. Принимая во  внимание  это
обстоятельство, я не могу не высказать вам и своего одобрения. Вы проснулись
сегодня утром знаменитым. Не говорите же "увы"!
     -  Лорд  Байрон  проснулся  в  одно  прекрасное  утро   знаменитым,   а
результатом  было  то,  что  он  со  вздохом  говорил   "увы"   всю   жизнь.
Благоразумный человек должен избегать двух зол: славы и любви. Сохрани  меня
небо от того и другого!
     Опять  пастор  вытаращил  глаза;  но,  будучи   характера   мягкого   и
снисходительно взирая на все  странности  человеческие,  он  сказал,  слегка
наклонив голову:
     - Я давно слыхал,  что  американцы  в  целом  значительно  образованнее
англичан и читающая  публика  у  них  гораздо  многочисленнее.  Но  когда  я
встречаю  человека,  цитирующего  Байрона  и  выражающего  чувства,  которые
свидетельствуют не о пылкой и неопытной юности, а показывают  мужа  зрелого,
понимающего всю  ничтожность  и  суетность  человеческих  желаний  и  потому
достойного всяческих похвал в глазах истинного христианина - и в то же время
избравшего своей профессией то, что, у нас по крайней мере, так мало ценится
и уважается, право, я удивляюсь и... О, мой милый юный друг, я убежден,  что
вас готовили для какого-нибудь более благородного занятия!
     Основным правилом Кенелма Чиллингли было никогда не удивляться, но  тут
он, как говорится, оторопел  и  пал  до  уровня  обыкновенных  умов,  сказав
просто:
     - Я ничего не понимаю.
     - Я только убеждаюсь, как, впрочем,  и  всегда  предполагал,  -  кротко
продолжал пастор, качая головой, - что  в  хваленом  воспитании  американцев
элементарные  правила  христианского  понимания  добра  и  зла   в   большем
пренебрежении, чем у нас в простом народе. Да,  мой  юный  друг,  вы  можете
поражать меня замечаниями о ничтожности человеческой  славы  и  человеческой
любви, заимствованными у языческих поэтов, а между тем вы  не  понимаете,  с
каким  состраданием  смотрят  у  нас  на   человека,   занимающегося   вашей
профессией.
     - Разве у меня есть какая-нибудь профессия? - спросил Кенелм.  -  Очень
рад это слышать.  Какая  же  у  меня  профессия,  и  почему  я  должен  быть
американцем?
     - Почему?! Неужели меня неправильно осведомили? Вы ведь тот  американец
- я забыл его имя,  -  который  приехал  оспаривать  первенство  английского
чемпиона  по  боксу.  Вы  молчите,  вы  повесили  голову.  Ваша  наружность,
сложение, серьезность лица, явная образованность  -  все  подтверждает  ваше
происхождение. И,  наконец,  ваш  доблестный  подвиг  показывает  род  ваших
занятий.
     - Достопочтенный сэр, - с самым серьезным видом  ответил  Кенелм,  -  я
странствую, чтобы найти истину и уйти от  притворства,  но  такого  великого
притворщика, как я сам, еще не встречал. Помяните меня в ваших  молитвах.  Я
не американец и не профессиональный боксер. Я уважаю первого, как гражданина
великой республики, применяющей в виде опыта такую  систему  правления,  при
которой то самое благоденствие, какое она старается создать, рано или поздно
погубит этот  опыт.  Я  уважаю  последнего,  потому  что  сила,  мужество  и
воздержание, необходимые  для  бойца,  составляют  также  главное  украшение
королей и героев. Но я ни тот, ни другой. О себе я могу сказать только,  что
принадлежу  к  тому  весьма   неопределенному   классу,   который   называют
английскими джентльменами, и что по происхождению и воспитанию я имею  право
просить вас пожать мне руку.
     Летбридж опять вытаращил глаза, приподнял  шляпу,  поклонился  и  пожал
Кенелму руку.
     - Теперь позвольте  мне  поговорить  с  вами  о  ваших  прихожанах.  Вы
принимаете дружеское участие в судьбе Уила Сомерса, я - также. Он  талантлив
и искусен. Но здесь нет достаточного спроса  на  его  корзины,  и  ему,  без
сомнения, было бы выгоднее поселиться в одном из ближайших  городов.  Почему
же он не хочет переехать отсюда?
     - Я боюсь, бедный Уил зачахнет от тоски, если не перестанет встречаться
с той хорошенькой девушкой, за которую вы выдержали рыцарскую битву с  Томом
Боулзом.
     - Так этот несчастный  по-настоящему  влюблен  в  Джесси  Уайлз?  И  вы
думаете, что она тоже любит его?
     - Я в этом уверен.
     - И она была бы для него доброй женой, конечно  насколько  вообще  жены
могут быть добрыми?
     - Из доброй дочери обычно выходит добрая жена. А  я  не  знаю  отца,  у
которого была бы дочь лучше Джесси. Это достойная девушка.  Она  была  самой
способной ученицей в школе, и моя жена очень привязана к ней. Но она одарена
не только способностями, у нее превосходное сердце.
     - Ваши слова подтверждают мои собственные впечатления. И, кажется, отец
этой девушки не возражал бы против ее брака с Уилом  Сомерсом,  если  бы  не
опасался, что Уил не сможет дать приличное содержание жене и будущим детям?
     - У него не может быть других возражений,  кроме  тех,  которые  вообще
относятся ко всем женихам: он также боится, как бы Том Боулз не причинил  ей
вреда, если узнает, что она выходит за другого.
     - Значит, вы полагаете, что мистер Боулз безнадежно  дурной  и  опасный
человек?
     - Безнадежно дурной и опасный и стал еще хуже  с  тех  пор,  как  начал
пьянствовать.
     - Но он не пьянствовал до того, как влюбился в Джесси?
     - Кажется, нет.
     Однако, мистер Летбридж, неужели вы никогда не пытались  воздействовать
на этого опасного человека?
     Разумеется, пытался, но ничего не получил в ответ,  кроме  оскорблений.
Это - безбожный скот, и в стенах церкви его не видели уже несколько лет.  Он
нахватался той зловредной учености, которую можно  почерпнуть  из  языческих
сочинений, и я сомневаюсь, придерживается ли он вообще какой-нибудь религии.
     - Бедный Полифем! Неудивительно, что Галатея избегает его.
     - Старый Уайлз ужасно напуган, он просит  мою  жену  найти  для  Джесси
место служанки подальше отсюда. Но Джесси и слышать не хочет об отъезде.
     - По той же причине, которая не дает Уилу Сомерсу возможность  покинуть
родные края?
     - Моя жена думает, что так.
     - Как вы полагаете, если бы Тома Боулза не было, а Джесси и  Уил  стали
мужем и женой, могли бы они иметь достаточный  доход  как  преемники  миссис
Ботри? Конечно, к доходу с лавки и  земли  Уил  прибавлял  бы  заработок  от
продажи корзин.
     - Еще бы, они были бы даже богаты! В свое время  лавка  давала  большой
доход. Конечно, старуха не в состоянии как следует заниматься этим делом,  а
все-таки покупателей у нее достаточно.
     - Уил Сомерс, по-видимому, слабого здоровья. Может быть,  если  бы  ему
пришлось меньше трудиться для пропитания и если бы  он  не  боялся  лишиться
Джесси, его здоровье улучшилось бы?
     - Это спасло бы ему жизнь.
     - Ну, если так, - сказал Кенелм с тяжелым вздохом и лицом унылым, как у
гробовщика, - хотя я сам не испытываю ничего, кроме глубочайшего сострадания
к тому нарушению душевного  равновесия,  которое  называют  любовью,  и  мне
меньше чем кому-либо следовала бы умножать заботы и горести, эти  неизбежные
спутники брака (я уж не говорю о горестях тех несчастных  созданий,  которые
появляются в результате браков, только увеличивающих и без того значительное
перенаселение), - в данном случае, я боюсь,  обстоятельства  вынуждают  меня
способствовать заключению этих нежных голубков в одну клетку. Я готов купить
для них лавку со всеми ее атрибутами при условии, что вы добьетесь  согласия
отца Джесси на их союз. А что касается моего храброго друга Тома  Боулза,  я
намерен освободить их, да, кстати, и всю деревню,  от  этой  слишком  бурной
натуры, требующей более обширного  поприща  для  приложения  своей  энергии.
Пожалуйста, не перебивайте меня, я еще не кончил. Скажите,  не  живет  ли  в
деревне миссис Грэнди?
     - Миссис Грэнди? А, понимаю! Разумеется,  где  только  у  женщины  есть
язык, там вы непременно найдете и миссис Грэнди.
     -  А  так  как  Джесси  очень  хорошенькая,  и  с  мистером  Боулзом  я
столкнулся, гуляя с нею, не скажет ли миссис Грэнди,  покачав  головой,  что
"приезжий был так щедр к Джесси Уайлз не из  одного  сострадания"?  Если  же
деньги за лавку миссис Ботри выплатите вы и если вы будете  так  добры,  что
возьмете на себя все остальные хлопоты по этому делу, миссис  Грэнди  нечего
будет сказать.
     Мистер Летбридж с изумлением смотрел на мрачное  и  торжественное  лицо
незнакомца.
     - Сэр, - сказал он после продолжительного молчания, - не  знаю,  право,
как выразить мой восторг перед таким благородным и  великодушным  поступком,
сопровождаемым деликатностью и благоразумием, которое, которое...
     - Прошу вас, любезный сэр, не заставляйте меня еще  более  краснеть  за
свое поведение. Ведь вмешательство в любовные дела, по моим  убеждениям,  не
лучший способ "приближения к ангелам". Чтобы покончить с этим делом, я  хочу
вручить  вам  сорок  пять  фунтов  стерлингов,  за  которые   миссис   Ботри
согласилась продать свою лавку с наличным запасом товаров. И, разумеется, вы
оставите все в тайне до нашего с Томом Боулзом  отъезда.  Надеюсь,  мне  уже
завтра удастся вытащить его отсюда. Но я  только  сегодня  к  вечеру  узнаю,
можно ли рассчитывать на его отъезд, а пока он здесь, приходится  оставаться
и мне.
     Сказав это, Кенелм вынул бумажник и передал мистеру Летбриджу  банковые
билеты на указанную им сумму.
     - Могу я по крайней мере узнать имя  джентльмена,  удостаивающего  меня
своим доверием и так осчастливившего членов моей паствы?
     - Нет никакой особо важной причины, почему бы мне не сказать вам своего
имени, но я также не вижу причины, чтобы  называть  его.  Вы  помните  совет
Талейрана: "Если вы сомневаетесь, нужно ли написать письмо, не пишите". Этот
совет пригоден ко многим случаям жизни и кроме писания писем. Прощайте, сэр!
     - Какой необыкновенный молодой человек! - пробормотал пастор, глядя  на
удалявшуюся фигуру высокого незнакомца. И, тихо покачав головой, добавил:  -
Удивительный оригинал!
     Он удовлетворился таким разрешением донимавших его  вопросов.  Пусть  и
читатель поступит так же.

ГЛАВА XVI

     После семейного обеда, за которым гость обнаружил аппетит,  превышавший
даже обычную его норму, Кенелм последовал за хозяином на гумно и сказал:
     - Любезный мистер Сэндерсон, хотя у вас больше нет для  меня  работы  и
мне не следовало бы злоупотреблять вашим гостеприимством, однако если бы  вы
позволили мне провести у вас еще день-другой, я был бы вам очень обязан.
     - Сколько вашей душе угодно! - воскликнул  фермер,  в  глазах  которого
Кенелм неизмеримо вырос со времени своей победы над Томом Боулзом. - Мы  все
будем жалеть, когда вы нас оставите. Во всяком  случае,  вы  должны  пробыть
здесь до субботы и пойти с нами на ужин, который  сквайр  дает  жнецам.  Там
будет на что посмотреть, и мои дочки рассчитывают потанцевать с вами.
     - До субботы - значит,  до  послезавтра.  Вы  очень  добры,  но  всякие
увеселения не в моем вкусе,  и  я,  пожалуй,  буду  уже  в  пути,  когда  вы
отправитесь на праздник.
     - Полноте! Вы должны остаться. Но если, дружище, вы  непременно  хотите
что-нибудь делать, у меня найдется работа в вашем вкусе.
     - Какая именно?
     - Вздуйте хорошенько моего работника! Он мне сегодня  нагрубил,  а  это
самый рослый детина в графстве после Тома Боулза.
     Тут фермер от всего сердца рассмеялся над собственной шуткой.
     - Покорно благодарю,  -  ответил  Кенелм,  потирая  синяки.  -  Знаете,
обжегшись на молоке, дуешь на воду!
     Выйдя из дома, молодой человек стал бродить по  полям.  Небо  заволокло
тучами, и можно было ждать дождя. Стало очень тихо, солнце совсем  скрылось,
что придало местности вид мрачной пустыни.  Кенелм  вышел  к  берегу  ручья,
недалеко от места, где фермер увидел его в первый раз. Тут  он  сел,  подпер
голову рукой и устремил глаза на тихие потемневшие воды,  уныло  скользившие
вдаль. Тоска овладела его сердцем, и мысли приняли мрачное направление.
     "Неужели, - сказал он себе, - я действительно  рожден  быть  всю  жизнь
одиноким, не стремиться найти родственную женскую душу, даже не веря  в  эту
возможность и отгоняя самую мысль о ней, не то жалея, не  то  презирая  тех,
кто вздыхает о недостижимом!.. Нет, уж лучше вздыхать по луне!  Однако  если
другие люди вздыхают, почему же я должен быть исключением? Если  мир  только
театральные подмостки, а люди актеры, неужели мне суждено быть  единственным
зрителем, не получив ни малейшей роли в  драме  и  в  треволнениях  интриги?
Многие, несомненно, так же мало, как и  я,  стремятся  к  роли  любовника  с
"жалостной балладой о бровях царицы сердца", зато они  жаждут  другой  роли,
например "солдата, смелого, как  леопард"  или  судьи  "с  брюшком,  набитым
плотно  каплунами".  Но  меня  честолюбие  не  гложет,  я  не  стремлюсь  ни
возвыситься, ни блистать. Я не желаю быть ни полковником, ни  адмиралом,  ни
членом парламента, ни олдерменом. Я так же не стремлюсь  прослыть  остряком,
поэтом или философом, светским бонвиваном, призером  состязаний  в  стрельбе
или великим охотником. Решительно, я единственный зритель мировой драмы, и с
живым, органическим миром у меня не больше общего, чем  вон  у  того  камня.
Ужасна фантасмагорическая выдумка Гете,  будто  первоначально  мы  все  были
монадами, отдельными  атомами,  носившимися  в  воздухе  по  воле  сил,  над
которыми не имели власти, и  повиновались  притяжению  других  монад.  Таким
образом, одна монада под воздействием свиных монад кристаллизуется в свинью.
Другая, увлеченная героическими монадами, становится львом  или  Александром
Македонским. Теперь мне совершенно  ясно,  -  продолжал  рассуждать  Кенелм,
переменив позу и положив правую ногу на левую, - что монада,  назначенная  и
приспособленная для другой планеты, случайно могла встретить на  своем  пути
поток других монад, направляющихся к земле, попала в их  струю  и  вынуждена
была мчаться с ними, пока, наперекор всем естественным  для  нее  целям,  не
пала на землю, преобразившись в ребенка. Вероятно, подобная судьба  постигла
меня: моя монада, предназначенная для другой области пространства, упала  на
землю, и здесь она никогда не может  почувствовать  себя  дома,  никогда  не
сольется с  другими  монадами,  никогда  не  поймет,  почему  они  постоянно
суетятся. И, право, мне столь же непонятно, почему человеческие существа так
волнуются из-за предметов, которые, по их собственному  признанию,  приносят
больше горя, чем радости, как непонятно, почему этот рой комаров, у  которых
такой короткий срок жизни,  не  дает  себе  ни  минуты  отдыха,  то  и  дело
поднимаясь и опускаясь, как на качелях, и производя столько шума  по  поводу
незначительных перемещений вверх и вниз, будто это не насекомые, а  люди.  А
между тем, быть может, моя монада на другой планете скакала  бы,  прыгала  и
плясала с близкими ей по духу монадами, так же весело и  глупо,  как  монады
людей и комаров в "той чуждой мне юдоли слез".
     Кенелм только что дошел до разрешения своих недоумений,  когда  услышал
голос, который  пел,  вернее  декламировал,  под  музыку.  Получалось  нечто
средне" между речитативом к  пением,  очень  приятное  для  слуха,