и, обнаруживал способность к пониманию  и  суждению,  что
весьма   полезно   в   повседневной   жизни;   глаза   типично    английские
светло-голубого оттенка, маленькие, немного впалые, зоркие,  проницательные;
длинная, прямая верхняя губа, свидетельствовавшая о решительности и упорстве
в достижении цели; рот, в котором физиономист нашел бы  опасное  очарование.
Улыбка  пленительная,  но  искусственная,  создававшая  ямочки   на   щеках,
обнажавшая зубы, мелкие, белые и крепкие, но  редкие.  Эта  улыбка  казалась
откровенной  и  чистосердечной  всем  тем,  кто  не  замечал,  что  она   не
гармонировала с мрачными складками на лбу и холодными, как  сталь,  глазами,
да и вообще не вязалась с выражением лица, как нечто обособленное от него  и
неискреннее. Крепкий затылок говорил о той физической силе, которая  присуща
людям, пролагающим себе путь в жизни, - силе  воинственной;  разрушительной.
Все  гладиаторы  обладали  ею,  равно  как  искусные  спорщики   и   великие
преобразователи - вернее, те преобразователи, которые способны разрушать, но
не созидать. При всем этом в манере молодого человека была  какая-то  смелая
уверенность в себе, такая искренняя и непринужденная, что злейший  его  враг
не мог бы назвать ее  самонадеянной.  Это  была  манера  человека,  умеющего
поддержать свое достоинство, не показывая вида, что это  стоит  ему  усилий;
манера, не раболепная перед великими, не надменная перед малыми, быть  может
напускная, но не вульгарная - вообще такая, что нравится людям.
     Комната, где сидели мужчины, отделялась  от  анфилады  парадных  комнат
передней и площадкой лестницы. Она  служила  будуаром  леди  Бомануар,  была
очень уютна, с простыми ситцевыми драпировками. Стены  украшены  акварелями,
вокруг стояли драгоценные образцы китайского фарфора на  изящных  подставках
из  паросского  мрамора.  В  одном  углу,  у  двери,   обращенной   на   юг,
открывавшейся  на  обширный  застекленный   балкон,   наполненный   цветами,
расположились те высокие ширмы с трельяжем, изобретенные, кажется,  в  Вене,
по которым плющ вьется так густо, что образуется как бы беседка.
     Этот уголок, совершенно  скрытый  от  остальной  комнаты,  был  любимым
местом хозяйки. Двое мужчин, сидя возле ширм, и не подозревали, что за  ними
кто-нибудь может скрываться.
     - Итак, - заметил Дэнверс, -  кажется,  скоро  станет  вакантным  место
депутата от Сэксборо. Милрой хочет получить  губернаторство  в  колониях,  и
если удастся реорганизовать кабинет так, как я предлагаю,  он  получит  этот
пост. Таким образом, место депутата от Сэксборо окажется свободным. Но,  мой
милый, это место можно завоевать  только  при  помощи  любви  и  денег.  Оно
требует от кандидата двух  сортов  либерализма,  которые  редко  встречаются
вместе: либерализма в мыслях, каковой  весьма  естествен  в  бедном  молодом
человеке, и либерализма в расходах, которого можно ожидать только  от  очень
богатого. Вы можете заранее готовить три тысячи фунтов, чтобы  получить  это
место и еще около двух тысяч фунтов, чтобы защитить его  от  опротестования:
побежденные кандидаты почти всегда прибегают  к  обжалованию  выборов.  Пять
тысяч - сумма большая, и хуже всего  то,  что  те  крайние  мнения,  которые
должен  высказывать  депутат  от  Сэксборо,  очень  мешают  его  карьере  на
государственной службе. Слишком  пылкие  политики  -  не  совсем  подходящий
материал для должностных лиц.
     - Не так существенны мнения, как  издержки.  Я  не  могу  истратить  не
только пяти тысяч, но даже трех.
     - Не поможет ли вам сэр Питер? Вы говорите,  что  у  него  единственный
сын, и если с этим сыном что-нибудь случится, вы - ближайший наследник.
     - Мой отец поссорился с сэром Питером и завел против  него  вздорную  и
безобразную тяжбу. Не думаю, чтобы я мог обратиться к дяде за деньгами,  для
того  чтобы  получить  место  в  парламенте  на  скамьях   демократов.   Мне
малоизвестны его политические убеждения,  но  я  предполагаю,  что  сельский
джентльмен старинной фамилии, имеющий десять тысяч фунтов  годового  дохода,
не может быть демократом.
     - Стало быть, вы тоже не будете демократом,  если  вдруг  из-за  смерти
кузена сделаетесь наследником Чиллингли?
     - Я сам не знаю, что может произойти в таком  случае.  Бывают  времена,
когда демократ хорошего происхождения и с прекрасным поместьем может  занять
очень высокое место в среде аристократии.
     - Гм, любезный Гордон, vous irez loin! {Вы далеко пойдете (фр.).}
     - Надеюсь. Сравнивая себя с другими людьми моего  времени,  я  вижу  не
многих, которые могли бы быть мне равными.
     - Что представляет собой ваш кузен - Кенелм? Я встречал его  раза  два,
когда он был еще  очень  молод  и  воспитывался  под  руководством  Уэлби  в
Лондоне. Тогда говорили, что он очень умен,  мне  же  он  показался  большим
чудаком.
     - Я никогда его не видал. Но, судя  по  всему,  мудрец  он  или  чудак,
Чиллингли вряд ли достигнет чего-нибудь в жизни - это мечтатель.
     - Пишет стихи, должно быть?
     - Полагаю, способен и на это.
     Тут в комнату вошло еще несколько гостей и среди них  дама,  наружности
необыкновенно изысканной и привлекательной - несколько выше среднего роста и
с каким-то неуловимым благородством в лице и  осанке.  Леди  Гленэлвон  была
одной из цариц лондонского света, я ни одна из них не была бы менее  суетной
или более царственной.
     Рядом с этой дамой шел Майверс Чиллингли. Гордон и  Майверс  дружелюбно
кивнули друг другу. Первый вышел и вскоре затерялся в толпе  других  молодых
людей, в среде которых он пользовался популярностью, так как хорошо и  легко
говорил о предметах, их занимавших. Впрочем, это не сближало его с  ними  до
подлинной дружбы.
     Дэнверс ушел в угол соседней комнаты,  где  стал  угощать  французского
посла своими воззрениями на положение Европы  и  реорганизацию  министерства
вообще.
     - Уверены ли вы, - обратилась леди Гленэлвон  к  Майверсу,  -  что  мой
старый и юный друг Кенелм здесь? Я тщетно искала его везде; мне было бы  так
приятно опять встретить Кенелма.
     - Я видел его  мельком  полчаса  назад,  но,  прежде  чем  мне  удалось
ускользнуть от геолога,  который  надоедал  мне  разговорами  о  силурийской
системе, Кенелм исчез.
     - Может быть, это был его призрак?
     - Конечно, мы живем в самом легковерном и суеверном веке,  и  множество
людей уверяют меня, что они разговаривали с духами умерших,  которые  сидели
под столиком. Поэтому с моей стороны было бы дерзко сказать, что я не верю в
привидения.
     - Расскажите мне об этих загадочных историях с вертящимися столиками, -
сказала леди Гленэлвон, - вот здесь, за этим трельяжем  есть  очаровательный
уголок.
     Но не успела она войти туда, как отступила  с  испугом  и  восклицанием
изумления. Там за столом сидел молодой человек, опершись подбородком на руку
и склонив в рассеянной задумчивости голову. Так неподвижна  была  его  поза,
так спокойно и грустно его выражение лица,  так  чужд  он  был  всему  этому
пестрому,  но  блистательному  скоплению  людей,   которое   кружило   около
созданного им для себя уединения, что его можно было бы принять за одного из
тех посетителей из иного мира, чьи тайны хотела постичь  вторгшаяся  к  нему
дама. Присутствия ее он, очевидно, не заметил. Оправившись от изумления, она
подошла к нему, положила руку на плечо и тихим, кротким голосом  произнесла:
Кенелм.
     Чиллингли поднял глаза.
     - Вы меня не помните? - спросила леди Гленэлвон.
     Прежде чем  он  успел  ответить,  вмешался  Майверс,  последовавший  за
маркизой в нишу.
     - Дорогой Кенелм, как поживаете? Когда вы приехали в Лондон? Почему  вы
не были у меня? И чего ради вы прячетесь здесь?
     К Кенелму теперь вернулось самообладание,  которого  он  редко  лишался
надолго  в  присутствии  других.  Он  дружелюбно  ответил   на   приветствие
родственника и поцеловал со своей обычной рыцарской  любезностью  прекрасную
руку, которую маркиза сняла с его плеча и протянула для пожатия.
     - Помню вас прекрасно, - сказал он леди Гленэлвон с добрым выражением в
нежных темных глазах, - я еще не  настолько  приблизился  к  полудню  жизни,
чтобы забыть солнечный свет, озарявший ее утро. Любезный  Майверс,  на  ваши
вопросы ответить легко. Я приехал в Англию две недели  назад,  потом  жил  в
Эксмондеме, сегодня обедал у  лорда  Тэтфорда,  с  которым  познакомился  за
границей, и он уговорил меня  приехать  сюда  и  представиться  его  отцу  и
матери, Бомануарам. После этой церемонии зрелище такого множества незнакомых
лиц напугало меня. Войдя в эту комнату, когда она была пуста, я решил пожить
здесь пустынником за ширмами.
     - Вы должны были увидеть здесь вашего кузена Гордона.
     - Вы забываете, что я его не знаю. Впрочем, в комнате, когда  я  вошел,
никого не было. Несколько позднее я услышал какое-то  жужжание,  похожее  на
шепот. Однако я не подслушивал, как это делают на  сцене  люди,  прячась  за
ширмами.
     Это была правда. Даже если бы Гордон и  Дэнверс  разговаривали  громко,
Кенелм был настолько погружен в свои мысли, что не расслышал бы ни слова.
     - Вы должны познакомиться с молодым Гордоном, он очень  умный  малый  и
метит в парламент. Надеюсь, что старая семейная ссора  между  его  грубияном
отцом и милым сэром Питером не помешает вам познакомиться с ним.
     - Сэр Питер готов всякого простить,  но  он  не  простят  мне,  если  я
откажусь познакомиться с кузеном, который никогда его не оскорблял.
     - Прекрасно сказано! Приезжайте ко мне завтра к десяти утра,  и  я  вас
познакомлю с Гордоном. Я все еще на старой квартире.
     Пока родственники разговаривали,  леди  Гленэлвон  присела  на  кушетку
возле Кенелма и стала спокойно рассматривать его. Потом она заговорила!
     - Любезный мистер Майверс, у вас будет  много  случаев  побеседовать  с
Кенелмом, не лишайте же меня теперь пятиминутного разговора с ним.
     - Оставляю вас здесь, миледи, в келье отшельника. Как  все  мужчины  на
этом вечере позавидуют ему!

ГЛАВА II

     - Я рада, что опять вижу вас в свете, - сказала  леди  Гленэлвон,  -  и
надеюсь, что вы приготовились теперь играть в нем  роль,  которая  не  будет
незначительной, если вы отдадите должное своему дарованию и характеру.
     Кенелм. Когда вы бываете в театре и видите модную пьесу, кем  предпочли
бы вы быть, актрисой или зрительницей?
     Леди Гленэлвон. Мой милый юный друг, ваш вопрос огорчает  меня.  (После
некоторого молчания.) Но хотя я воспользовалась языком сцены, когда выразила
надежду, что вы "сыграете в свете не последнюю роль", свет - не театр. Жизнь
не признает зрителей. Говорите со мной откровенно,  как  бывало.  Ваше  лицо
сохранило прежнее меланхолическое выражение. Разве вы несчастливы?
     Кенелм.  Я  должен  быть  счастлив,  насколько  могут  быть   счастливы
смертные. Не считаю, что я несчастлив. Если мой  характер  меланхоличен,  то
меланхолия заключает в себе свое особое счастье. Мильтон доказывает,  что  в
жизни можно найти столько же приятного на  стороне  "Penseroso"  {Задумчивый
(итал.).}, как и на стороне "Allegro" {Веселый (итал.).}.
     Леди Гленэлвон. Кенелм, вы спасли жизнь моему  бедному  сыну,  а  когда
позднее небо взяло его от меня, мне казалось, что он завещал мне  заботиться
о вас. Когда шестнадцати лет, в возрасте мальчика и с  сердцем  мужчины,  вы
приехали в Лондон, не старалась ли я  заменить  вам  мать?  И  разве  вы  не
говорили, что могли бы поверить мне тайны своего сердца скорее, чем другим?
     - Вы были для меня, - с  волнением  сказал  Кенелм,  -  тем  неоценимым
добрым гением, какого юноша может найти на пороге жизни, - женщиной  кроткой
и благоразумной, ласковой  и  сочувствующей,  ограждающей  его  зрелищем  ее
собственной чистоты от всяких грубых заблуждений, удаляющей  его  от  всяких
низких наклонностей и  целей  невыразимой  возвышенностью  души,  отличающей
только самых благородных женщин. Послушайте, я опять открою  вам  сердце.  Я
боюсь, что оно еще капризнее прежнего. Оно  все  еще  чуждается  общества  и
интересов, естественных для моих лет и моего положения.  Однако  я  старался
укрепить  и  закалить  себя   для   практических   целей   путешествиями   и
приключениями, по большей части среди более простых людей, чем  те,  которых
мы встречаем в гостиных. Теперь, повинуясь желанию  моего,  милого  отца,  я
вернулся к обществу, в которое под вашим покровительством вступил в юности и
которое даже тогда показалось мне таким пустым и  неискренним.  Вы  желаете,
чтобы я играл роль в этих кругах. Мой ответ будет  краток.  Я  прилагал  все
силы, чтобы развить в себе "движущую силу", и мне это не удалось. Я не вижу,
во имя чего мне стоило бы бороться, чего  стоило  бы  достигнуть.  Время,  в
которое мы живем, для меня, как и для Гамлета, вывихнутое, но я  не  родился
Гамлетом, чтобы его вправить. Ах! Если бы я мог смотреть на общество  сквозь
розовые очки, в которые бедный  идальго  в  "Жиль  Бласе"  смотрел  на  свой
скудный обед, - те очки, сквозь которые вишня кажется величиной с персик,  а
синица  -  величиной  с  индейку.  Воображение,   которое   необходимо   для
честолюбия, все преувеличивает.
     - Я знала многих людей, теперь знаменитых и очень деятельных, которые в
ваши  лета  чувствовали  такое  же   отчуждение   от   практических   целей,
свойственных всем остальным людям.
     - А что же примирило этих людей с подобными целями?
     - Меньшее противопоставление себя как  отдельной  личности  другим,  то
бессознательное слияние своего существа с другим, которое связано с домашним
очагом и Ираком.
     - Против домашнего очага я не возражаю, но я против брака.
     - Поверьте, для мужчин нет домашнего очага там, где нет женщины.
     - Очень мило сказано, в таком случав я отказываюсь от домашнего очага.
     - Неужели вы серьезно хотите сказать, что никогда не встречали женщины,
которую могли бы полюбить настолько,  чтобы  сделать  ее  своей  женой,  что
никогда не вступали в дом, который покидали бы с  завистью,  увидев  счастье
супружеской жизни?
     - Я говорю серьезно: я никогда не встречал такой женщины, и  я  никогда
не вступал в такой дом.
     - Если так, запаситесь терпением, ваше время придет, и, надеюсь, оно не
за горами. Выслушайте меня. Не далее, как вчера я почувствовала неизъяснимое
желание увидеть вас опять и узнать адрес, чтобы  написать  вам.  Потому  что
вчера, когда одна молодая девица покинула мой дом после недельного визита, я
сказала себе, что из этой девушки выйдет  превосходная  жена,  а  главное  -
настоящая жена для Кенелма Чиллингли.
     - Кенелм Чиллингли очень рад слышать, что эта молодая  девица  оставила
ваш дом.
     - Но она не уехала из Лондона. Сегодня она еще  здесь.  Она  гостила  у
меня до тех пор, пока не приехал ее отец и не освободился  дом,  который  он
нанял на этот сезон; это случилось вчера.
     - Счастливое событие для меня: оно  позволяет  мне  навестить  вас  без
опасений.
     - Не испытываете ли вы по крайней  мере  любопытства  узнать,  кто  это
молодая девушка, которая кажется мне такой подходящей женой для вас?
     - Я испытываю не любопытство, а лишь смутную тревогу.
     - Я не могу беседовать с вами, пока вы находитесь в таком  раздражении.
Да, кстати, не пора ли прекратить это отшельничество. Пойдемте, здесь  много
лиц, с которыми вам надо возобновить знакомство, а с некоторыми я желаю  вас
познакомить.
     - Я готов следовать за леди Гленэлвон повсюду, куда она удостоит  вести
меня, только не к алтарю.

ГЛАВА III

     Комнаты были теперь полны - не переполнены, но полны. Даже в этом  доме
случалось редко, чтобы в нем собралось столько  замечательных  лиц.  Молодой
человек, которого такая знатная дама, как леди Гленэлвон, удостоила подобной
чести, не мог не быть дружелюбно принят всеми, кому  она  его  представляла:
министрами, парламентскими лидерами, людьми, прославленными  своими  балами,
модными красавицами, даже  писателями  и  художниками.  В  свою  очередь,  в
Кенелме  Чиллингли,  в  его   фигуре,   чертах   его   лица,   в   спокойной
непринужденности обращения, понятной при его равнодушии к  производимому  им
впечатлению, было  что-то,  способное  оправдать  милость,  оказываемую  ему
блистательной дамой, и сделать его предметом всеобщего интереса.
     Первый вечер нового вступления Кенелма  в  светский  мир  ознаменовался
таким успехом, какого редко достигают молодые люди его лет.
     Когда комнаты начали пустеть, леди Гленэлвон шепнула Кенелму:
     - Пойдемте, я должна  вновь  представить  вас  одной  особе;  вы  потом
поблагодарите меня.
     Кенелм пошел за маркизой и очутился лицом к лицу... с Сесилией Трэверс.
Она шла под руку с  отцом  и  была  очень  хороша.  Красота  ее  еще  больше
выигрывала от румянца, разлившегося  по  ее  щекам,  когда  увидела  Кенелма
Чиллингли.
     Трэверс  приветствовал  его  с  большой  сердечностью.  Леди  Гленэлвон
попросила  сквайра  проводить  ее  в  буфет,  и  Кенелму  ничего  более   не
оставалось, как предложить руку Сесилии.
     Кенелм был несколько смущен.
     - Давно вы в Лондоне, мисс Трэверс?
     - Немного больше недели, но только вчера мы переехали в наш дом.
     - А! стало быть, вы та самая молодая девица, которая...
     Он замолчал, и лицо его приняло более мягкое и серьезное выражение.
     - Молодая девица, которая... что? - с улыбкой спросила Сесилия.
     - Которая гостила у леди Гленэлвон.
     - Ома говорила вам обо мне?
     - Нет, она не назвала вашего имени, во так хвалила молодую девицу,  что
мне следовало бы угадать.
     Сесилия ответила что-то не слишком внятное. Когда они вошли в буфетную,
ее окружили другие молодые люди.  Леди:  Гленэлвон  в  Кенелм  одни  хранили
молчание среди общего светского разговора.
     Трэверс, разумеется, пригласил Кенелма  к  себе  и  уехал  с  Сесилией.
Кенелм задумчиво обратился к леди Гленэлвон:
     - Так вот молодая девица, в которой должен я  видеть  свою  судьбу!  Вы
знали, что мы уже встречались?
     - Да, она сказала мне, когда и где; А потом не прошло еще и  двух  лет,
как вы мне писали из дома ее отца. Вы забыли?
     - Ах, - произнес Кенелм таким отрешенным тоном, словно говорил во  сне,
- никто с открытыми глазами не бросается навстречу своей судьбе. Тот же, кто
делает это, лишается зрения. Любовь слепа. Говорят, слепые очень  счастливы,
но я еще не встречал слепца, который не был бы рад вернуть себе зрение.

ГЛАВА IV

     Мистер Майверс Чиллингли никогда не давал обедов в своей квартире. Если
он делал это, то в Гринвиче или Ричмонде. Но он часто  приглашал  гостей  на
завтрак, а такие приемы охотно посещались. У него была красивая  холостяцкая
квартира на Гровнор-стрит, изящно меблированная и  содержавшаяся  в  строгом
порядке. Неплохая библиотека изобиловала справочными изданиями и  книгами  в
роскошных переплетах, подаренными современными авторами.  Хотя  эта  комната
служила кабинетом литератору, в ней не было того неприятного хлама,  который
вообще отличает кабинеты людей, по своей профессии имеющих дело с книгами  я
бумагами. Даже письменные  принадлежности  не  лежали  на  виду,  кроме  тех
случаев, когда в них возникала  надобность.  Они  были  спрятаны  в  большом
полированном  бюро  французской  работы.  Это  бюро   имело   многочисленные
отделения; потайные ящики и углубления с особыми секретными замками. В одном
углублении лежали  статьи  и  корректуры,  предназначенные  для  "Лондонца".
Другие отделения служили для обыкновенной корреспонденции, а потайные  ящики
- для доверенной переписки и черновиков биографий знаменитых людей, пока еще
живых.  Эти  биографии  следовало  опубликовать  немедленно   после   смерти
знаменитостей.
     Никто не писал некрологов более живым пером, чем Майверс  Чиллингли,  а
обширный и разнообразный круг знакомых позволял ему узнавать через  надежных
людей или