очень  нравится,  а  миссис  Кэмпион  -   весьма
образованная женщина.
     - А что вы скажете о девушке?
     - О мисс Трэверс? Она тоже очень мила  в  своем  роде.  Но  с  молодыми
девицами я стараюсь разговаривать как можно меньше.
     - Стало быть, вы похожи в этом на вашего кузена Кенелма?
     - Я желал бы походить на него и во многом другом.
     - Нет, одного такого оригинала в семействе  более  чем  достаточно.  Но
хотя я не желал бы, чтобы вы превратились во второго Кенелма, я не  променял
бы его на самый совершенный образец сына в целом свете.
     После этой вспышки родительской нежности сэр Питер пожал Гордону руку и
ушел к Майверсу, который пригласил его на завтрак, а потом обещал  проводить
на вокзал. Сэр Питер возвращался в Эксмондем дневным курьерским поездом.
     Оставшись один, Гордон предался тем радужным мечтам, которые составляют
самые счастливые минуты молодости, когда эта молодость  честолюбива.  Сумма,
предоставленная сэром Питером в его распоряжение, обеспечивала ему  место  в
парламенте. Там его,  несомненно,  ждет  быстрый  успех.  Он  расширит  свой
кругозор. Достигнув политического успеха, может  наверняка  рассчитывать  на
блестящий брак, который увеличит его состояние и  укрепит  положение.  Он  и
прежде уже не раз помышлял о Сесилии Трэверс; я отдам ему должное  и  скажу,
что к этому его побуждало не одно корыстолюбие, но, конечно, и не пылкий жар
юношеской любви.
     И по  наружности,  и  по  образованию,  и  по  обращению,  исполненному
достоинства и привлекательности, он считал ее  самой  подходящей  женой  для
видного общественного деятеля. Он уважал ее,  она  ему  нравилась,  а  кроме
того, ее состояние упрочило бы его положение. Словом, он питал к Сесилии как
раз ту благоразумную склонность, которую такие умные люди, как лорд Бэкон  и
Монтень, рекомендовали бы третьему  умному  человеку,  ищущему  жену.  Какие
возможности пробудить и в ней такую  же,  а  может  быть,  и  более  горячую
склонность, доставит ему пребывание в Эксмондеме! Он уже раньше узнал, когда
был у Трэверсов, что они  едут  туда.  Этим  и  объяснялась  вспышка  нежных
семейных чувств, доставившая ему любезное приглашение  сэра  Питера.  Но  он
должен быть осторожен.  Не  следует  преждевременно  возбуждать  в  Трэверсе
подозрение. Он еще не  был  таким  женихом,  которого  этот  сквайр  мог  бы
одобрить для своей наследницы. И хотя Гордон не знал намерений  сэра  Питера
относительно  этой  молодой  девицы,  он  был  слишком  благоразумен,  чтобы
сообщать  о  своих  планах  родственнику,  в  скромности   которого   сильно
сомневался. Пока он довольствовался тем, что  для  его  настойчивой  энергии
открывался широкий путь.  Задумчиво  склонив  голову,  он  беспокойно  мерил
комнату то быстрыми, то  медленными  шагами,  бодро  взвешивая  препятствия,
стоявшие на его жизненном пути, и намечая свои ближайшие цели.
     Сэр  Питер  между  тем  нашел  у  Майверса  отличный  завтрак,  которым
наслаждался один, так как хозяин никогда не портил себе обеда и не оскорблял
первого завтрака этой промежуточной трапезой. Майверс сидел за своим бюро  и
писал коротенькие деловые и неделовые записки,  а  сэр  Питер  тем  временем
отдавал должное телячьим котлетам и жареным цыплятам.  Но  когда  сэр  Питер
после рассказа о визите к Трэверсам и о своем восхищении Сесилией  похвастал
тем, с какой ловкостью он, последовав  совету  кузена,  пригласил  Трэверссв
провести несколько дней в Эксмондеме, добавил: "Кстати, я пригласил заодно с
ними и Гордона", - Майверс поднял брови:
     - Вместе с ними? Пригласили его вместе с мистером и мисс Трэверс?  А  я
думал, вы хотите, чтоб Кенелм женился на Сесилии; значит, я ошибся: вы имели
в виду Гордона.
     - Гордона? - воскликнул сэр Питер, роняя нож и вилку. - Что  за  вздор!
Неужели вы предполагаете, что мисс Трэверс предпочтет его Кенелму или что  у
него  достанет  самонадеянности  вообразить,  будто  ее  отец   примет   его
предложение?
     - Я ничего подобного не думаю. Но я знаю, что  Гордон  умен,  вкрадчив,
молод и что вы даете ему в  руки  большой  козырь,  чтобы  добиться  успеха.
Впрочем, это не мое дело, и хотя вообще я больше люблю Кенелма, чем Гордона,
все-таки я расположен и  к  Гордону  и  с  большим  участием  слежу  за  его
карьерой, чего я не могу сказать о карьере  Кенелма,  у  которого,  по  всей
вероятности, ее никогда и не будет.
     - Майверс, вы любите дразнить меня: вы говорите такие неприятные  вещи!
Но, во-первых, Гордон лишь вскользь упомянул о мисс Трэверс...
     - Ах, вот как! Это дурной знак, - пробормотал Майверс.
     Сэр Питер не расслышал и продолжал:
     - Кроме того, я уверен, что милая девушка уже питает  к  Кенелму  такое
чувство, которое не оставляет места соперникам. Однако я  не  забуду  вашего
указания и буду  настороже.  Если  я  увижу,  что  молодой  человек  слишком
подъезжает к Сесилии, я сокращу его визит.
     - Не хлопочите напрасно, пользы никакой не будет: браки заключаются  на
небесах. Да будет воля божья! Если сумею вырваться, я дня на  два  приеду  к
вам. Может быть, в этом случае вы пригласите и леди Гленэлвон? Я люблю ее, а
она любит Кенелма. Вы позавтракали? Я вижу, что карета стоит у дверей, а нам
еще надо заехать в отель за саквояжем.
     Рассуждая таким образом, Майверс не  спеша  запечатывал  свои  записки.
Потом он позвонил слуге, приказал разнести их и пошел  за  сэром  Питером  к
карете. Он больше ни слова не сказал о  Гордоне,  и  сэр  Питер  не  решился
информировать его о своем благородном поступке. Майверс Чиллингли,  пожалуй,
был последний человек, перед которым сэр Питер  вздумал  бы  им  щегольнуть.
Майверс, может быть, и сам нередко поступал великодушно, но никогда этого не
разглашал и всегда насмехался над великодушием других.

ГЛАВА II

     Возвращаясь обратно в Молсвич, Кенелм незадолго до заката  очутился  на
берегу уже знакомого ему шумного ручья, почти напротив дома, где  жила  Лили
Мордонт. Долго и безмолвно стоял он на травянистом берегу; тень  его  падала
на ручей и разбивалась на части маленькими  водоворотами  и  борьбой  струй,
мчавшихся от ближнего водопада. Глаза Кенелма остановились на доме и  садике
перед домом. Верхние окна были отворены.
     "Хотелось бы мне знать, где ее окно", - подумал он.
     Вскоре он увидел садовника с лейкой в руке. Он наклонился над цветочной
клумбой, полил цветы и  удалился  в  сторону  кустарника,  за  которым,  без
сомнения, находился его домик. Лужок опустел, только пара дроздов опустилась
на газон.
     - Добрый вечер, сэр, - произнес чей-то голос.  -  Здесь  отлично  клюет
форель.
     Кенелм повернул голову и увидел на тропинке пожилого человека почтенной
наружности, по-видимому, мелкого лавочника. В руке у  него  была  удочка,  а
сбоку на поясе висела корзинка.
     - Форель? - отозвался Кенелм. -  Да,  конечно...  Действительно,  место
прекрасное.
     - Вы рыболов, сэр, осмелюсь спросить? - продолжал пожилой человек.
     Он, видимо затруднялся определить, к какому общественному рангу отнести
незнакомца. С одной  стороны,  его  смущала  богатая  одежда  и  благородная
осанка, а с другой - изношенная и ветхая сумка,  которую  Кенелм  в  прошлом
году носил и в Англии и за границей.
     - Да, я ловлю рыбу.
     - Здесь самое лучшее место на всем ручье. Посмотрите, сэр, вот  беседка
Исаака Уолтона, а ниже по течению вы видите опрятный белый  домик.  Это  мой
дом, сэр: я сдаю комнаты джентльменам, приезжающим на  рыбную  ловлю.  Летом
все комнаты заняты. Я со дня на день жду писем с  предложениями,  но  сейчас
они свободны. Комнаты славные, сэр: гостиная и спальня.
     - Descende coelo, et die age tibia {Сойди с  небес  и  возьми  с  собой
свирель (лат.).}, - сказал Keнелм.
     - Сэр! - удивился пожилой человек.
     - Приношу тысячу извинений. Я имел несчастье учиться в  университете  и
нахватался латыни, которая иногда  заявляет  о  себе  весьма  некстати.  Но,
выражаясь по-английски, я хотел сказать, что взываю к музе, чтобы она  сошла
с небес и захватила с собой - в оригинале сказано  свирель,  -  но  я  прошу
удочку. Я думаю, что ваши комнаты подойдут мне; пожалуйста, покажите их.
     - С величайшим удовольствием, - сказал пожилой человек. - Музе  незачем
приносить удочку: у нас они есть любые к вашим  услугам,  и  даже,  если  вы
пожелаете, лодка. Правда, здесь  ручей  такой  мелкий  и  узкий,  что  лодка
бесполезна, если вы не отведете ее ниже по течению.
     - Я не собираюсь отводить ее ниже, но, если я  вздумаю  перебраться  на
противоположный берег, не пускаясь вброд, перееду я на лодке или здесь  есть
мост?
     - Можно и на лодке. Это плоскодонка, но есть и пешеходный  мостик,  как
раз напротив нашего дома. Кроме того, там, где  ручей  расширяется,  устроен
паром. А для телег и экипажей на дальнем конце города есть каменный мост.
     - Хорошо. Пойдемте к вам.
     Они двинулись вперед.
     - Кстати, - спросил дорогой Кенелм,  -  знаете  вы  семейство,  которое
живет в хорошеньком домике на противоположном берегу?
     - Миссис Кэмерон?  Да,  разумеется.  Дама  очень  мила,  как  и  мистер
Мелвилл, живописец. Как не знать?  Он  часто  жил  у  меня,  когда  приезжал
навестить миссис Кэмерон. Он рекомендует мои комнаты своим  друзьям,  и  это
мои лучшие жильцы. Я люблю художников, сэр, хотя мало разбираюсь в живописи.
Это приятные господа, и они остаются довольны моим скромным кровом и столом.
     - Вы совершенно правы. Я сам мало разбираюсь в живописи, и у  меня  нет
ни одного знакомого художника, но, судя по тому, что я читал  об  их  жизни,
обычно это люди приятные и благородные. Они таят в душе желание  украшать  и
возвышать обыкновенные предметы и могут этого достигнуть  только  постоянным
изучением прекрасного  и  возвышенного.  Человек,  постоянно  занятый  таким
образом, должен быть очень благородным джентльменом, хотя бы он и был  сыном
чистильщика сапог. Я вполне понимаю, что, живя в мире выше нашего,  он,  как
вы говорите, остается доволен скромным кровом и столом в том мире, в котором
мы живем.
     -  Совершенно  верно,  сэр,  я  понимаю,  я  теперь  понимаю,  хотя  вы
представили это в таком виде, что мне прежде и в голову не приходило.
     - А между тем, - сказал Кенелм, приветливо глядя на своего спутника,  -
вы, по-видимому, человек образованный и умный, размышляющий обо всем вообще,
хотя и не забывающий  о  своих  выгодах,  особенно  когда  вам  нужно  сдать
помещение. Не обижайтесь. Человек такого рода, может быть, и не рожден стать
живописцем, а тем не менее я его уважаю. В условиях нашего мира, сэр, должны
жить многие. Каждый за себя, а бог за всех. Величайшее  счастье  величайшего
числа людей наилучшим образом обеспечивается благоразумной заботой об  одном
человеке.
     К великому удивлению Кенелма (он теперь уже настолько узнал жизнь,  что
иногда удивлялся), пожилой человек вдруг  остановился,  дружелюбно  протянул
ему руку и воскликнул:
     - Я вижу, вы такой же убежденный демократ, как и я!
     - Демократ? Я не спрашиваю, почему вы демократ, это было бы вольностью,
а демократы не допускают никаких вольностей.  Но  почему  вы  принимаете  за
демократа меня?
     - Вы говорили о величайшем счастье величайшего числа людей. Это  вполне
демократические взгляды. Притом разве вы не сказали, сэр,  что  живописцы  -
живописцы, сэр, - даже будь они  сыновьями  чистильщиков  сапог  -  истинные
джентльмены, истинные аристократы?
     - Буквально я этого не говорил и не унижал других джентльменов. Но если
я и сказал подобное, то что из этого?
     - Сэр, я согласен с вами. Я презираю звания, презираю всяких  герцогов,
графов, аристократов. "Муж честный  -  высшее  творенье  бога".  Это  сказал
какой-то поэт, кажется, Шекспир. Удивительный человек Шекспир! Сын  торговца
- кажется, мясника. Мой дядя был мясник и чуть не стал олдерменом. Я душевно
согласен с вами. Я демократ с головы до ног. Пожмите мне руку, сэр,  пожмите
руку. Мы все равны. "Каждый за себя, а бог за всех".
     - Я  не  прочь  пожать  вам  руку,  -  сказал  Кенелм,  -  но  не  хочу
злоупотреблять вашей любезностью, вводя вас в заблуждение.  Хотя  все  мы  и
равны перед законом, кроме бедняка, которому  трудно  выиграть  дело  против
богача у английских присяжных, я решительно отрицаю, будто  два  произвольно
выбранных человека непременно равны. Один должен в  чем-нибудь  превосходить
другого, а когда один человек имеет перевес над другим, демократия кончается
и начинается аристократия.
     -  Аристократия?  Я  этого  не  вижу.   Что   вы   подразумеваете   под
аристократией?
     - Первенствующее положение лучшего  человека.  В  первобытном  обществе
лучший человек тот, который  сильнее;  в  развращенном  государстве  -  тот,
который более плутоват; в современных республиках  дельцы  присваивают  себе
деньги,  а  юристы  -  власть.   Только   в   благоустроенных   государствах
аристократия  может  доказать  свое  достоинство.   К   аристократам   нужно
причислить лучших людей по происхождению,  потому  что  уважение  к  предкам
обеспечивает высшее понятие о чести; лучших людей по богатству,  потому  что
оно открывает широкую возможность  для  предпринимательства,  разнообразного
приложения энергии и развития изящных искусств. Нужно лишь, чтобы такие люди
следовали  своим  естественным  наклонностям;  лучших  людей  по   свойствам
характера и лучших людей по способностям, - причины слишком очевидны,  чтобы
их определять. Все эти четыре  разряда  лучших  людей  составляют  настоящую
аристократию.  А  если  люди  придумают  лучшее  правление,  чем   настоящая
аристократия, мы будем недалеки от золотого века и царства  праведников.  Но
вот мы подходим к дому - это ваш? Он мне чрезвычайно нравится.
     Пожилой человек поднялся на маленькое  крыльцо,  обвитое  жимолостью  и
плющом, и ввел Кенелма в приятно обставленную гостиную с глубоким  окном  ив
такую же уютную спальню, рядом с гостиной.
     - Годится вам, сэр?
     - Как нельзя лучше. Я оставляю эти комнаты за собой.  В  сумке  у  меня
все, что нужно на ночь. Мой чемодан остался в лавке мистера Сомерса, за  ним
можно послать утром.
     - Но мы еще  не  уговорились  об  оплате,  -  сказал  пожилой  человек,
сомневаясь, следует ли ему пускать в дом такого могучего путника, о  котором
он не знает ничего и который, хотя и говорит бойко,  но  зловеще  умалчивает
насчет платы.
     - Еще не уговорились - правда. Назовите ваши условия.
     - Включая и стол?
     - Конечно. Хамелеоны живут воздухом,  демократы  -  болтовней.  У  меня
более грубый аппетит, требующий баранины.
     - Нынче мясо очень дорого, - сказал пожилой человек, - и боюсь, что  за
квартиру со столом я не могу взять менее трех фунтов и трех  шиллингов.  Ну,
уж пусть будет ровно три фунта в неделю. Мои жильцы обычно платят за  неделю
вперед.
     - Согласен, - сказал Кенелм, вынимая из кошелька три соверена. - Я  уже
обедал, сегодня  мне  ничего  более  не  нужно  и  я  не  стану  вас  больше
задерживать. Будьте так добры, закройте за собой дверь.
     Оставшись один, Кенелм сел в нише окна и стал пристально смотреть перед
собой. Да, он был прав: отсюда  был  виден  дом  Лили.  В  сущности,  сквозь
деревья и кусты видны были только  отдельные  блики,  но  весь  луг,  покато
спускавшийся к  ручью,  с  большой  ивой,  купавшей  свои  ветви  в  воде  и
закрывавшей весь вид за нею своим шатром  из  нежных  листьев,  был  как  на
ладони. Молодой человек  опустил  голову  на  руки  и  задумался.  Понемногу
стемнело, зажглись звезды, свет луны искоса  пробивался  сквозь  ветви  ивы,
серебря свой путь к воде.
     - Не принести ли огня, сэр? Что вам угодно, лампу или свечи? -  спросил
чей-то голос. Это была жена хозяина. - И не закрыть ли ставни?
     Вопросы вспугнули мечтателя. Ему показалось, что его дразнят за прежние
насмешки над романтической любовью. Лампа или свечи, прозаический  свет  для
прозаических глаз и ставни, закрывающие луну и звезды!
     - Благодарю вас, сударыня, пока еще не надо, - сказал он.
     Он оперся рукой о подоконник, выпрыгнул из открытого  окна  и  медленно
пошел вдоль берега по тропинке, то покрытой тенью, то освещенной звездами. А
луна медленно поднималась над ивой, удлиняя свое отражение на волнах.

ГЛАВА III

     Хотя Кенелм и не счел нужным сообщить родителям или лондонским знакомым
о своем убежище, ему и в голову не приходило скрываться здесь, поблизости от
дома Лили, чтобы искать случай тайно встречаться с ней.
     На следующее утро он отправился к миссис  Брэфилд,  застал  ее  дома  и
несколько более развязно, чем это было ему свойственно, заявил:
     - Я нанял по соседству  с  вами  две  комнаты  на  берегу  ручья,  хочу
половить форель. Вы позволите мне иногда приходить к вам, а когда-нибудь,  я
надеюсь, угостите меня обедом, от  которого  я  так  бесцеремонно  отказался
несколько дней назад: меня неожиданно отозвали против моей воли.
     - Да, мой муж сказал, что вы умчались  от  него  с  каким-то  неистовым
восклицанием насчет вашего долга.
     - Совершенно справедливо. Мой рассудок и, я могу сказать,  моя  совесть
пришли в большое недоумение по поводу одного  дела,  чрезвычайно  важного  и
совершенно для меня нового. Я отправился в Оксфорд. Там глубже чем  где-либо
анализируют  вопросы  рассудка   и   совести,   и   может   быть,   наименее
удовлетворительно их решают. Успокоенный одним университетским  светилом,  я
почувствовал, что могу позволить себе летний отдых, и вот я здесь.
     - А, понимаю, у вас  возникли  религиозные  сомнения;  может  быть,  вы
думали о том, чтобы перейти в римско-католическую веру? Надеюсь, вы этого не
сделаете ?
     - Сомнения бывают  и  не  религиозные.  Такие  сомнения,  как  у  меня,
испытывали и язычники.
     - Каковы бы они ни были, я с удовольствием вижу, что  они  не  помешали
вам вернуться, -  любезно  заметила  миссис  Брэфилд.  -  Но  где  вы  нашли
квартиру, почему не остановились у нас? Мой муж был бы очень рад принять вас
у себя.
     - Вы говорите это так искренне,  так  сердечно,  что  ответить  просто:
"Благодарю вас" - кажется мне слишком холодным и  официальным.  Но  в  жизни
бывают дни, когда желаешь быть один  -  заглядывать  в  свою  душу  и,  если
возможно, проводить время  в  тиши.  Для  меня  настали  такие  дни.  Будьте
снисходительны ко мне.
     Миссис Брэфилд посмотрела на Кенелма с  дружеским,  ласковым  участием.
Она в свое время сама перенесла всю тяжесть юной  романтической  любви.  Она
помнила свою мечтательную, полную опасностей юность, когда тоже стремилась к
одиночеству.
     - Быть к вам снисходительной? Охотно! Желала бы  я,  мистер  Чиллингли,
быть вашей сестрой, чтобы вы могли довериться мне. Вас что-то огорчает?
     - Огорчает? Нет. Мысли  у  меня  радостные.  Они,  может  быть,  иногда
приводят меня в недоумение, но не огорчают.
     Кенелм произнес это очень тихо, и в потеплевшем  свете  его  задумчивых
глаз, в нежной, спокойной улыбке было что-то, подтверждавшее его слова.
     - Вы не сказали мне, где устроились, - внезапно переменила тему  миссис
Брэфилд.
     - Неужели не сказал?  -  ответил  Кенелм,  слегка  вздрогнув  и  словно
пробуждаясь от грез. - Должно быть, мой хозяин - значительная персона. Когда
я сегодня утром спросил у него адрес, чтобы мне доставили мой багаж, он  дал
свою карточку и с величественным видом сказал: "Меня хорошо знают в Молсвиче
и в окрестностях".  Я  еще  не  посмотрел  на  эту  карточку.  А,  вот  она:
"Элджернон Сидни Гейл Джонс, Кромвельлодж". Вы смеетесь? Что вам известно  о
нем?
     - Я жалею, что здесь нет мужа. Он мог бы больше рассказать вам.  Мистер
Джонс - своеобразная личность!
     - Мне тоже так показалось.
     - Большой радикал, ужасно болтлив и несносен на  приходских  собраниях.
Но наш викарий, мистер Эмлин, говорит, что он безвреден: лает, но не кусает,
и что в его республикански