Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   История
      Бушков Александр. Лабиринт -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  -
спинами друг друга. Тезей с трудом смог протиснуться к дворцовому крыльцу. Следом за ним отступили к крыльцу и солдаты, вытянулись целью у нижних ступеней. Теперь толпа заливала весь огромный двор, приветственные клики гремели с прежней силой, словно люди состояли лишь из легких и глотки. Вот и все. Интересно, первый ли я, кто, вопреки уверениям нищих мудрецов о невозможности такого, успешно совместил гений и злодейство? Настал миг моего наивысшего триумфа. Анти-Геракл - так я с полным правом могу себя назвать. Эта толпа там, внизу, ревет и машет руками, приветствуя грандиозную несправедливость, подлейшую ложь, исходит торжествующими воплями, обращенными к человеку, которого, по так называемой высшей справедливости, существуй она на самом деле, следовало бы немедленно повесить. И это я заставил их превратиться в стадо баранов, мое имя, сами того не зная, будут произносить люди во всех уголках Эллады, во всех странах обитаемого мира, едва речь зайдет о Тезее. Вот и все. Мой звездный час, моя покоренная вершина. А я не чувствую ничего, кроме томительной усталости и сознания какой-то невосполнимой потери... Почему? Последние клубы дыма оторвались от плоской серой крыши Лабиринта и медленно таяли в воздухе. Рев толпы вязнул в ушах. Я отвернулся и пошел к тронному залу. Во дворце творилось что-то странное. Застыли на лестницах и в коридорах в настороженно-раскованных позах телохранители, суета слуг и царедворцев ничем на первый взгляд не отличалась от обычной, но в лицах, движениях, взглядах, необычно приглушенных голосах сквозила какая-то жалкая растерянность и даже бессилие, словно никто не ведал теперь, как держаться, что делать, с кем говорить и о чем. Дворец напоминал богатый дом, владелец которого внезапно умер, не оставив завещания, и толпа ошеломленных родственников, домочадцев и челяди отчаянно пытается догадаться, чего им ждать от будущего, для кого все пойдет прахом, перед кем распахнутся ворота в золотые чертоги. Словно дети, отставшие от няньки на прогулке, словно скопище бессильных теней. Я шел, не обращая ни на кого внимания, отпихивал локтями слуг и высших сановников, и мне казалось, что я действительно прохожу сквозь них, сквозь туман, а временами казалось, что и встречные ныряют в меня, как в полосу дыма. С Тезеем я столкнулся у дверей тронного зала, он шагал, деревянно переставляя ноги, как шагают куклы-дергунчики, которых я мастерил в детстве. Глаза у него были отрешенные и пустые, они ничего не отражали, словно шарики цветного камня в глазницах статуй, руки сжимали мешок так, что побелели костяшки пальцев. Ударом кулака он распахнул створку дверей, она так и осталась открытой, и я вошел вслед за ним, и на ходу вдруг понял, что в руках у него не тот, виденный мной мешок с бычьей головой. Все я понял и знал, что больше никогда не увижу Клеона и еще двух, что ждали его в той потайной комнатке... Кровавые пятна, запачкавшие мозаичный пол там, где на него рухнул Горгий, были уже тщательно смыты. Семейство находилось в сборе - бесстрастный, как всегда, Минос, откровенно торжествовавшая Пасифая и Ариадна, олицетворение беззаботногосчастья, сиявшая от радости за своего героя. На меня обратили внимания не более чем на небо за окном. Я примостился в стороне, откуда мог видеть всех, - мне определенно казалось, что последнее действие пьесы еще не сыграно. Тезей остановился перед троном и лишенным какого бы то ни было чувства голосом сказал: - Минотавр мертв, царь. - Может быть, ты хочешь золота? - спросил Минос. - Хочешь унизить, заплатив за работу, как наемнику? Благодарю, мне не требуется ничего из того, чем положено одаривать в таких случаях, ни мешка с монетами, ни руки твоей дочери - (Ариадна тихо ахнула.) Разве что, - полузакрыв глаза, он прислушался к реву толпы во дворе. - Собственно, и этих воплей мне не нужно, да что поделать... Прощай, Царь. Я возвращаюсь в Афины. При расставании хотел бы сказать, что ты искуснейший мастер. Старые люди рассказывают, что есть где-то мастера, способные превращать свинец и медь в золото. Ты же двадцать лет извлекал для Крита золото и славу вовсе из ничего... Создал чудовище из обыкновенного ребенка, прижитого женой на стороне. Ты его видел когда-нибудь? - Нет, - к моему удивлению, спокойно и даже чуточку любопытно ответил Минос. - Никогда. - Ну, тогда смотри. - Тезей сорвался на крик. - Смотри! Он поднял за волосы голову Минотавра и, хохоча каким-то трескучим безжизненным смехом, приговаривал: - Смотри, не бойся, это не голова Горгоны, она не в состоянии убивать взглядом, а жаль, до чего жаль... Неужели он рассчитывал пронять Миноса, глупец? Душную тишину пронзил нечеловеческий крик Пасифай, и я вздрогнул, я чувствовал, что с каждым мгновением теряю способность оставаться бесстрастным. Пасифая, вытянув руки, как слепая, спотыкаясь, шла к Тезею, до него было всего несколько шагов, но ей, казалось, потребовался век, чтобы преодолеть этот путь. Время застыло, и мы были заключены в нем, как мухи в кусках янтаря, что привозят с побережья северных морей. Пасифая взяла голову Минотавра из рук Тезея (он отшатнулся, выпустил из другой руки и мешок) и прижала ее к груди. Мне стало жутко - она изменилась в один миг, теперь это была растрепанная старуха с тусклыми глазами и сморщенным лицом, сгорбленная под грузом истины. Так она не знала? Не знала! Никогда не видела его, как и Минос? Все эти годы я считал: она прекрасно знает, что Минотавр - обыкновенный ребенок, обыкновенный человек. Исходя из этого, я и относился к ней соответственно. - Мы всегда мечтали о сыне, помнишь? - сказала Пасифая Миносу. - Красивом, умном, сильном. Тебе не понять, как мечтает о ребенке женщина, я мечтала о нем, ждала его, а он все эти годы был здесь, рядом, именно такой... Что же теперь у тебя осталось и кто у тебя остался? Только ты, золотой трон и великий Крит? Может быть, из-за того, что ты поступил так, у нас и не было сына... И я-то, я пыталась, я все эти годы ненавидела Горгия за то, что он его оберегал, я в конце концов добилась, можно умереть от смеха... Она и в самом деле рассмеялась, но захлебнулась лающими звуками и смолкла, баюкая голову, как ребенка. Я не узнавал ее. Уходило, кровью из раны утекало что-то, составлявшее до сих пор неотъемлемую часть моего существа, я терял себя и бессилен был этому воспрепятствовать. Ариадна остановилась перед Тезеем и смотрела ему в лицо огромными сухими глазами - хвала богам, что это не на меня она смотрит. Тезей медленно-медленно поднял руку, словно защищался от удара, хотя она не шевелилась. -Ты просто запомни, - сказала она даже не взрослым - я старым голосом. - Запомни этот день и никогда его не забывай, - повернулась к Миносу, и в голосе зазвучали жалобные интонации ребенка, осознавшего, что на свете существует смерть, и вынужденного отныне с этим примириться. - Ну что ты наделал? - Я? - сказал Минос глухо. - Что же, вы отыскали какой-то выход, вы нашли виновного. Во всем виноват я. Или он. - Не глядя на меня, он безошибочно указал в мою сторону. - Отыскался один-единственный злодей, одинокий мерзавец, повинный во всей лжи и крови, и можно успокоиться. Легче от этого не станет, но с собственной души полностью снят груз какой-либо вины. В Аид отправимся я или толкователь снов, а вы останетесь, погруженные в свою печаль и скорбь, такие ни в чем не повинные... Прекрасный выход. Ну а вы-то, вы все? Вам просто не хотелось ни о чем думать и ничего знать, вы предпочитали купаться в блаженном неведении, чистые и безгрешные. Вас полностью устраивала солнечная сторона улицы, заглядывать в темные переулки не хотелось - лучше вообще забыть, что они существуют. Всякое зло обязательно творится с чьего-то молчаливого согласия, кто-то отворачивается, кто-то закрывает глаза, кто-то не желает признать, что черное - это черное. И льется кровь. Не обвиняйте в убийстве Минотавра кого-то одного. Убийц Минотавра не перечесть. Докажите мне, что я неправ. Что же ты молчишь, Ариадна? Либо виноваты все, либо никто не виновен. Но второго быть не может - голова перед нами... От Пасифай бесполезно было ждать каких-либо слов - она сидела на ступеньках своего трона, баюкала голову Минотавра, и ее глаза все явственнее наливались безумием. Ариадна, не взглянув на отца, молча кивнула и, оцепеневшая в обретенной взрослой мудрости, вышла неслышно, как тень. - Ветер дует в сторону Пирея, - сказал Тезей. - Прощай, Минос. - Он вынул из ножен меч и швырнул его к моим ногам. - Забери. Стоило Гефесту стараться ради такого дела... - Какой там Гефест, - сказал я. - Гермес купил его где-то в Афинах. - Что, и он жулик? - А чего ты еще ждал от нашего покровителя? - пожал я плечами. - Отправляйся к своим землякам, славный герой. Желаю самого наилучшего. Желаю совершить все, что ты задумал... - Так и будет, - сказал Тезей. - Я вас ненавижу - за то что оказался таким, как вы. Ничего, все забудется и ничего не повторится. Будет другое - честное, светлое, и я искуплю свою вину, сполна расплачусь за проявленную однажды слабость. Он ушел, веря во все, что сказал, и уже не слышал, как Пасифая дребезжащим голосом затянула колыбельную. Гермес, покровитель торговцев и мошенников, один из богов Олимпа и вестник богов, покровитель путников - Я шагал, поигрывая кадуцеем, этой глупой игрушкой, от которой по идиотской воле Зевса мне так никогда и не избавиться. Я шагал по коридорам дворца. Одни и не замечали меня, другие шарахались, молитвенно воздевая руки или зажимая ладонью готовый вырваться изо рта крик. Все это было до омерзения знакомо, жизнь не блещет разнообразием. Ну, в конце концов, наиболее беспокоит не это: оскорбляет то, что почти все плуты, которым мне волей-неволей приходится покровительствовать, в глубине души считают меня равным себе, чуть ли не сообщником. И не вырваться из этого заколдованного круга. Правда, мы боги, позади и впереди у нас вечность, и мы давно разучились отдаваться каким-либо чувствам со всей полнотой и страстью, но и мы не равнодушны ко всему на свете, нет, что-то осталось, что-то покалывает время от времени - слабые звуки долетевшего издали смеха, шум бушующей где-то на другом конце света грозы. Крики раздались вновь - с галереи толпе показывали бычью голову, игравшую роль головы страшного людоеда Минотавра. Я мимоходом покривил губы в иронической и грустной усмешке. Еще один подвиг, совершенный при моем содействии. Еще один лист в мой венок там, на Олимпе. До чего же я ненавижу Олимп... Сборище усталых актеров, поддерживаемых на ногах лишь блеском взятой на себя роли, чья жизнь всецело подчинена выбранному однажды образу, бессильных что-либо изменить в своем характере, - застывшая злоба, застывшее распутство, застывшая юность, застывшее мастерство. Есть на свете то, чего боятся и боги, - неизменность. Нам никогда не стать другими, не выбрать иное дело по душе, не измениться. На Олимпе нашелся один-единственный, рискнувший восстать против неизменности, застывшего, как лед, бытия, дерзнувший похитить огонь, стремившийся сделать людей чище, лучше, добрее. Но он волей наших идиотов давно прикован к скале на Кавказе, и орел каждый день рвет его печень. И арестовывал его не кто иной, как я, Гермес Легконогий. Я ненавижу обитателей Олимпа, но мне не избавиться он них, не прыгнуть выше собственной головы, не выскочить из собственной кожи. Я тоже прикован, как Прометей, но свою цепь я выковал себе сам и путь выбрал сам - плыть по течению. И я не знаю, действительно ли мне хочется прилагать силы к добрым делам, или это глупая попытка исправить заведомо неисправимое, я не знаю, зачем я сейчас иду по убранным с аляповатой роскошью комнатам и коридорам. Мне надоело вышагивать среди равнодушных и почтительных, и я свернул в первую попавшуюся дверь. Ариадна стояла у окна, выходящего на море, синее и спокойное в этот день, и где-то на полпути к горизонту белел горизонтальный прямоугольничек паруса - ветер дул в сторону Пирея. Она мельком глянула на меня и отвернулась, словно привыкла лицезреть богов каждый день и они ей давно наскучили, а то и опротивели. Я положил на столик кадуцей, подошел и остановился рядом с ней. Парус достиг места, где море сливалось с небом, стал опускаться за горизонт, превратился в тоненькую белую черточку, а там и она пропала. И тогда Ариадна повернулась ко мне. - Почему так случилось? - спросила она. - Откуда я должен это знать? - ответил я вопросом. - Ты же бог. - Ах да, разумеется... Боги заранее знают ответы на все вопросы. Боги существуют для того, чтобы человек в любую минуту мог заявить, что его грехи вложены в него богами, а сам он совершенно неповинен в подлости, трусости и лжи. - Значит, ты не знаешь? - Может быть, - сказал я. - А может, не хочу утруждать себя знанием ответов на все вопросы - к чему? Ты думаешь, стало бы легче, разложи я по полочкам твои побуждения, мысли и ошибки и распиши с точностью до мига, когда ты подумала или сделала что-то не так? Неужели стало бы легче? - Не знаю. - Вот видишь. - Ты тоже во всем этом участвовал. - С таким же успехом ты можешь обвинить тот меч которым все было проделано. - Я по-иному представляла себе роль богов. Она повзрослела и поумнела за считанные мгновения - там, в тронном зале, - но по-прежнему не могла отрешиться от устоявшихся представлений о богах. И не ее в том вина. - Боги, боги... - сказал я. - Милая девочка, почему вы все время пристаете - научи, подскажи? Вы выдумали нас, Чтобы получить ответы на все вопросы, но ответов не будет, пока Вы сами их не найдете, потому что вы задаете вопросы не нам, а самим себе. Когда же вы это поймете? Я замолчал, мне стало страшно - я почти дословно повторил слова Прометея, расцененные на Олимпе как едва ли не самое тяжкое из Прометеевых преступлений - вернее, из того, что Зевс приказал считать преступлениями. Если бы кто-нибудь передал мои слова Зевсу... Интересно, кому поручили бы арестовать меня? - Значит, и ты не знаешь, - сказала Ариадна. - Не знаю, не хочу знать. К чему вникать в тонкости слов и понятий? - Я не хочу жить, - сказала она. - Полагаешь, что жизнь кончена? А не чересчур ли поспешно? - Нет, тут другое. Я не могу себя оправдать. - От тебя мало что зависело, девочка. - Все равно. И потом... Я не думаю, что впереди будет что-то, что зачеркнет случившееся или сделает счастливее. - Тебе не кажется, что это влияние мига? - Нет, - сказала Ариадна. - Я все обдумала и взвесила. Лучше уйти сразу, чем подвергаться риску нагородить еще множество более мучительных ошибок. - Подожди, - сказал я. - Еще раз подумай и взвесь. - Подумала и взвесила. Разве ты можешь что-нибудь посоветовать? Ты же упорно отказываешься. - А почему бы и не посоветовать! - сказал я. - Я могу предложить тебе стать моей возлюбленной. У богов есть одно очень ценное качество - они настолько хорошо изучили все сделанные людьми ошибки, что со мной ты могла бы не бояться наделать ошибок. Почему мне вдруг пришло это в голову? Неужели меня может всерьез волновать судьба этой девчонки? Перед нами прошли тысячи судеб, нас ничто не может удивить и тронуть, мы бесстрастны и холодны. Или у меня столь плохое настроение, что я полагаю, будто не я спасаю, а эта девочка может во мне что-то спасти? - Иными словами, ты мне предлагаешь стать куклой, которую ты избавишь от необходимости думать и принимать решения? - Зачем так категорично? - сказал я. - И потом, разве не это было извечным женским желанием - найти кого-то сильного, кто избавит от самостоятельных решений? - Возможно. Но разве ты способен чувствовать по-настоящему? Я всегда считала, что рассказы о влюбленных до безумия и безудержно разгневанных богах - выдумки. Ваш опыт, помноженный на ваше бессмертие, по-моему, сделал вас неспособными на искренние чувства. Вот так. Эта девочка смогла без посторонней помощи отыскать ахиллесову пяту богов. То, о чем я когда-то думал чаще, чем следовало бы, сидя на своем любимом месте у какой-нибудь из рек подземного царства - у тяжелых и медленных, как расплавленный свинец, вод Стикса, у еще более медлительной, застойной почти, пряно и душно пахнущей Леты, у серых унылых струй Ахерона. Я уже забыл, когда именно перенял у людей привычку размышлять на берегу реки... - Ты во многом права, - сказал я. - Неспособны мы на искренние чувства. Но разве это означает, что мы не можем испытывать симпатию и предлагать что-то от чистого сердца? - И только, - сказала Ариадна. - Спасибо, если это действительно от чистого сердца. Но я не хочу быть красивой игрушкой даже у бога. И хватит об этом. Она подняла крышку шкатулки и вынула длинный тяжелый кинжал из черной бронзы с рукоятью в виде распластавшейся в прыжке пантеры. Я мог бы ее остановить, заставить идти навстречу моим желаниям и воле - я все-таки бог, - но во всем дальнейшем не было бы ни капли ее собственных желаний и воли, а иметь дело с куклой, каждым движением которой управляешь ты сам, - смертная тоска, пусть даже я не могу ощутить во всей полноте сущность понятий "смерть" и "тоска" так, как их может ощутить человек. Здесь я был бессилен, оставалось смотреть, как она поворачивает кинжал лезвием к себе, и лицо бледнеет в отчаянной решимости, Но рука не дрожит. Я отвернулся и бессмысленно смотрел на искрящееся мириадами солнечных зайчиков море, пока не Раздался слабый, тут же оборвавшийся вскрик. Я ровным счетом ничего не ощутил. Разве что тень жалости. Все наши чувства - тени. Хотя мне кажется, что однажды я испытывал вполне сравнимую с человеческой радость - когда мои сандалии помогли Персею добыть голову Горгоны и уничтожить одно из любимых чудовищ Посейдона. Посейдон до сих пор на меня зол. Но это было так давно, настолько заслонили это воспоминание рутина дел и привычные развлечения, что я уже не могу с уверенностью сказать, был ли реальностью тот прилив чувств... Я забрал со столика кадуцей, вылетел в окно и стал подниматься все выше и выше. Все меньше становился дворец, дома и улицы Кносса сливались в одно пестрое пятно, в лицо дунул свежий морской воздух, и я подумал: неужели я пытаюсь вспомнить, что такое тоска? Рино с острова Крит, толкователь снов - Я думал, что опасности кончились, но, оказывается, подстерегала еще одна. Когда телохранитель, в панике доложивший о смерти Ариадны, вышел, пятясь на негнущихся ногах, Минос обратил на меня бешеный взгляд, и я снова оказался между жизнью и смертью. Кажется, у меня хватило душевных сил спокойно встретить этот взгляд. За нашими спинами бормотала что-то Пасифая, заводила колыбельную, сбивалась и начинала сначала. Вопли за окном умолкли - толпу уже вытеснили конники за дворцовые стены, и ликование перекинулось на улицы Кносса. - Что у меня осталось? - спросил Минос. - Да ничего. Вот и Ариадна... - Ты готов и в этом обвинить одного меня? Если у Минотавра множество убийц, почему в смерти Ариадны виноват я один? Будь трезвомыслящим до конца. - А как быть, если у меня просто-напросто вспыхнуло желание кого-то казнить? Взять и подвергнуть жуткой казни, чтобы отогреть хоть частицу души? Я молчал. Странно, но я не боялся - был слишком опустошен. - Ну что ж, зови стражу, - с изумлением услышал я свой собственный голос. - Но что мне за радость видеть, как тебя разорвут лошади? - сказал Минос. - Слишком быстро. И резать тебя на кусочки - тоже, по сути, слишком быстро... И он ударил в гонг. Я равнодушно покосился на вбежавшего телохранителя. Минос сказал ему: - Проводи этого человека в мою сокровищницу. Пусть ему насыплют в мешок столько золота и драгоценностей, сколько он сможет увезти на тачке. Телохранитель выжидательно глянул на меня. - Благодарю, царь, - сказал я. - Благодарят за награду, - сказал Минос. - А я тебе мщу... ...Я едва пробился к своему дому сквозь запрудившие улицы толпы народа. В кабаках угощали вином всех подряд и не требовали платы, торговцы ра

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору