чевную роль при дворе, являвшемся средоточием всякой роскоши. Сама
государыня имела пятнадцать тысяч шелковых платьев и пять тысяч пар
башмаков! Екатерина безбоязненно вспоминала впоследствии о бедности,
сопровождавшей ее в ее новое отечество. В то время она полагала, что
уплатила уже свой долг.

Само собою разумеется, что в Митаве остались тяжелые немецкие дорожные
кареты. Другой поезд должен был везти обеих путешественниц по дороге к
новому счастью. Принцесса Цербстская описывает его следующим образом: "1 -
отряд лейб-кирасир его императорского высочества, именуемый голштинскими
полками, под командой поручика; 2 - камергер князь Нарышкин; 3 -
шталмейстер; 4 - офицер лейб-гвардии Измайловского полка; 5 - метрдотель; 6
- кондитер; 7 - не знаю уже, сколько поваров и их помощников; 8 - ключник и
его помощники; 9 - человек для кофе; 10 - восемь лакеев; 11 - два гренадера
лейб-гвардии Измайловского полка; 12 - два фурьера; 13 - не знаю сколько
саней и конюхов... Среди саней есть сани, которыми пользуется ее
императорское величество, так называемые "les linges (sic!). Они
ярко-красные, украшенные серебром, опушенные внутри куньим мехом. Устланы
они шелковыми матрасами и такими же одеялами, поверх них лежит одеяло,
присланное мне вместе с шубами, - подарок императрицы, привезенный
Нарышкиным. Я буду лежать в этих санях во весь рост вместе с дочерью. У
мадам Кайн (статс-дама принцессы) менее красивые сани, она едет совсем
одна". Далее Иоанна-Елизавета еще более восторгается совершенствами
чудесных императорских саней: "Они по форме очень длинны; верх напоминает
верх наших немецких экипажей. Они обиты красным сукном с серебряными
галунами. Низ устлан мехом; на него положены матрасы, перины и шелковые
подушки; а сверх всего этого разостлано очень чистое атласное одеяло, на
которое и ложишься. Под голову кладут еще другие подушки, а покрываются
подбитым мехом одеялом; таким образом оказываешься совсем как в постели.
Кроме того, длинное расстояние между кучером и задком служит еще и для
других целей и полезно в том отношении, что по каким бы ухабам мы ни ехали,
не чувствуется вовсе толчков; дно саней представляет ряд сундуков, куда
кладешь, что угодно. Днем на них сидят лица свиты, а ночью люди могут лечь
на них во весь рост. Они запряжены шестью лошадьми парами, опрокинуться они
не могут... все это придумано Петром Великим".

Елизаветы не было в Петербурге с 21 января. Все же в столице находилось еще
много лиц, принадлежавших ко двору, и часть дипломатического корпуса. В то
время путешествие в Москву являлось целым событием. Приходилось брать с
собой не только людей, но и часть мебели. Отъезд государыни перемещал до
ста тысяч человек и целый квартал города. Впрочем, французский и прусский
посланники не позволили никому предупредить их у обеих принцесс. Оба
поспешно отправились к ним. Таким образом принцесса Цербстская оказалась
окруженной атмосферой искательств, почтения, чрезмерной лести, в которой
уже проглядывали интриги и страстное соперничество. Она очутилась в своей
стихии и сладострастно погрузилась в нее, делая приемы, давая аудиенции с
утра до вечера, приглашая на "партию" выдающихся знатных людей и приучаясь
к более сложной игре в политику. Через неделю она сильно утомилась. Ее дочь
оказалась выносливее. "Figchen southenirt di Fatige besser, als ich",
писала принцесса своему мужу. Она добавляла и следующую черточку, где
проглядывает уже характер будущей Семирамиды: "Величие всего окружающего
поддерживает мужество Фигхен".

Величие! Действительно, эта черта как будто сильнее всего занимает ум этой
пятнадцатилетней девочки в эту минуту, когда раскрывалась перед ней тайна
ожидавшей ее судьбы. Позднее, находясь на вершине своей удивительной
карьеры, она сохранила как бы следы ослепления и опьянения горизонтами,
развернувшимися перед нею в то время. Вместе с тем она узнает, из чего
соткано это величие и как оно достигается. Ей показывают казармы, из
которых Елизавета отправилась завоевывать престол; она видит и суровых
гренадер Преображенского полка, сопровождавших государыню в ночь 5 декабря
1741 г. Эти беспримерные наглядные уроки запечатлеваются в ее пытливом уме.

В уме ее матери, однако, иногда к упоению настоящей минуты примешивается и
некоторая тревога. Сквозь расточаемые ей комплименты и похвалы, к ее уху
прокрадываются некоторые сдержанные предупреждения и скрытые угрозы.
Всемогущий Бестужев все еще противится предполагаемому браку и не
складывает оружия. Он рассчитывает на епископа новгородского, Амвросия
Юшкевича, оскорбленного слишком близким родством между великим князем и
принцессой Софией и, по слухам, подкупленного саксонским двором тысячью
рублей.

Влияние его значительное. Но Иоанна-Елизавета мужественна. Две причины,
стоящие аргументов всех ее противников, поддерживают ее самоуверенность и
веру в успех: во-первых, необыкновенное легкомыслие ее характера,
вследствие чего она сама называет себя "игривым духом", и ее мнение о себе,
о своих способностях к интриге и уменье преодолевать самые большие
препятствия. В чем собственно было дело? В победе над оппозицией
недоброжелательного министра. К тому было средство, о котором было говорено
ею с Фридрихом при проезде ее через Берлин; оно состояло в том, чтобы
устранить оппозицию, устранив самого министра, "свергнуть Бестужева".
Фридрих давно уже подумывал об этом. Что ж? Она свергнет Бестужева, как
только приедет в Москву! Брюммер и Лесток ей в этом помогут.


III.
От Петербурга до Москвы. - Прием Елизаветы. - Уверенность в успехе. -
Политические предприятия принцессы Цербстской. - Борьба с Бестужевым.



Это путешествие ничем не походило на путешествие из Берлина в Ригу.
Почтовые дворы по дороге напоминают скорее дворцы. Сани летят по твердому
снегу. Едут день и ночь, чтобы приехать в Москву 9 февраля, ко дню рождения
великого князя. На последней заставе, в семидесяти верстах от Москвы, в
знаменитые сани, придуманные Петром Великим, впрягают шестнадцать лошадей и
в три часа сжигают это пространство. Этот головокружительный бег, однако,
чуть не был прерван несчастным случаем. Проезжая одну деревню во весь дух,
тяжелые сани, везомые шестнадцатью конями и еще раз везущие счастье России.
ударяются об угол избы. От толчка два толстых железных бруса отрываются от
покатой крыши и, скатившись с нее, чуть не убивают обеих принцесс. Один из
них ударяет Иоанну-Елизавету по груди, но шуба, в которую она закутана,
ослабляет удар, дочь ее даже не проснулась. Два гренадера Преображенского
полка, сидевших на козлах, лежат в снегу с окровавленными головами и
поломанными членами. Жителям села предоставляют их поднять, стегают лошадей
и в восемь часов вечера останавливаются у деревянного "Головинского
дворца", обитаемого государыней.

Елизавета, снедаемая нетерпением, стала за двойными шпалерами придворных,
выстроившихся для встречи приезжих гостей. Ее племянник, еще более
нетерпеливый, нарушает этикет и спешит в их апартаменты, где, не дав им
даже снять шубы, приветствует их самым нежным образом (auf tendreste).
Вскоре они являются императрице, свидание сходит самым лучшим образом. Оно
даже оттенено ноткой умиления, являющейся счастливым предзнаменованием.
Внимательно вглядевшись в мать будущей великой княгини, императрица
поворачивается и поспешно выходит. Оказывается, она хочет скрыть свои
слезы, так как черты лица принцессы напомнили ей ее неутешную скорбь.
Впрочем, принцесса, следуя совету Брюммера, не преминула поцеловать руку
императрицы, а Елизавета чувствительна к знакам чрезвычайного почтения.

На следующий день Фигхен и ее мать одновременно производятся в
кавалерственные дамы ордена св. Екатерины - по просьбе великого князя, как
уверяет их Елизавета. "Моя дочь и я живем, как королевы", пишет принцесса
Цербстская своему мужу. Что касается всемогущего Бестужева, судьба его
решена. Принцессе не приходится даже организовывать заговора для его
свержения, так как он уже готов: перемена в судьбе Петра-Ульриха привлекла
в Россию партию Франции и партию Пруссии, поддерживаемую юлштинцами.
По-видимому, всеми ими управляет Лесток, выдвигая вперед, в виде оппозиции
Бестужеву, графа Михаила Воронцова, принимавшего участие в восшествии на
престол Елизаветы. Здесь не место для характеристики министра, одного из
самых замечательных дипломатических кондотьери той эпохи, служившего многим
лицам перед тем, как предложить окончательно свои услуги России. Сознает ли
мать Фигхен значение затеянной ею борьбы и могущество своего соперника?
Вряд ли. Она твердо помнит, что Фридрих обещал дать ее младшей сестре
Кведлинбургское аббатство в случае успеха ее затеи, и она намерена получить
свое аббатство. Падение Бестужева, согласно планам Фридриха, являлось бы
сигналом к перемещению фигур на политической шахматной доске, следствием
которого было бы сближение между Россией, Пруссией и Швецией. Как
прославилась бы принцесса Цербстская, если бы ей удалось пристегнуть свое
имя к подобному событию! Она чувствует, что это ей по плечу. Она - женщина,
и приехала из Цербста: в этом заключается ее оправдание. Ей все кажется,
что она имеет дело с маленькими интригами и жидкими политическими
комбинациями, с которыми она была знакома в Цербсте; в этом и состояла ее
великая ошибка вплоть до того дня, когда перед ее прозревшими глазами
предстала необъятность бездны, на край которой она бессознательно ступила.
О браке своей дочери она более и не заботится. "Это дело сделано", пишет
она своему мужу. Фигхен всем понравилась. "Государыня ее ласкает, наследник
любит ее". Что же, между тем, говорит сердце невесты? Воспоминание о первой
встрече в Эйтине с тщедушным "кильским ребенком" уступило ли теперь место
более благоприятным впечатлениям? Мать Фигхен и не заботится об этом. Петр
- великий князь, он будет когда-нибудь императором. Сердце ее дочери было
бы сделано из другого теста, чем сердца всех немецких настоящих и прежних
принцесс, если бы оно не удовлетворилось обещаниями счастья, данными в
такой форме. Посмотрим, однако, что стало с хилым ребенком после
неожиданной перемены, внесенной в его судьбу!


IV.
Великий князь. - Воспитание кандидата на престолы России и Швеции. - Два
немецких преподавателя. - Брюммер и Штелин. - Дебют Фигхен. - Она учится
русскому языку. - Болезнь и выздоровление. - Религиозный вопрос. - Пастор
или русский священник?



Петр родился в Киле 10 февраля 1728 г. В этот день голштинский министр
Бассевиц писал в Петербург, что царевна Анна Петровна родила здорового и
крепкого мальчика. Под его пером то была лишь придворная лесть. Ребенок не
был крепким и никогда им не стал. Мать его умерла от чахотки три месяца
спустя. Его слабое здоровье и было причиной, почему воспитание его было
неудовлетворительно. До семи лет он оставался на руках у нянек - как в
Штеттине, так и в Киле они были француженки. У него был и учитель
французского языка, Милле. В семь лет его резко заставили перейти под
дисциплину офицеров голштинской гвардии. Не став еще мужчиной, он уже
делается солдатом - солдатом казарменным, кордегардии и плац-парада.
Вследствие этого он приобретает пристрастие к ремеслу, но к наиболее
низменной его стороне, к его грубости, мелочности и вульгарности. Он
участвует в ученьях, несет караульную службу. В 1737 г., девяти лет, он уже
сержант и по обязанностям службы стоит с обнаженным оружием у двери залы,
где отец его роскошно пирует с офицерами. По мере того, как перед его
глазами проносят вкусные блюда, слезы ручьями текут по щекам ребенка.
Вступив на престол, Петр называл это происшествие самым лучшим
воспоминанием своей жизни.

В 1739 г., по смерти отца, наступает другой режим: появляется главный
воспитатель, руководящий несколькими другими: этот главный воспитатель
знакомый уже нам голштинец Брюммер. Рюльер восхваляет этого человека,
"обладающего редкими достоинствами", и находит, что единственная его ошибка
заключается в том, что он "воспитал молодого принца по самым высоким
образцам, соображаясь скорей с его судьбой, чем с его умом". Другие
показания касательно этого лица не столь для него благоприятны. Француз
Милле утверждал, что он "годен был воспитывать лошадей, а не принцев". Он
грубо обращался со своим воспитанником, подвергая его неразумным
наказаниям, не соответствовавшим его хрупкому телосложению; например, он
оставлял его без пищи или подвергал мукам долгого стояния на коленях на
сухом горохе, рассыпанном по полу. Вследствие того, что маленький принц,
"чортушка", упорно продолжавший жить наперекор императрице Анне, был
одновременно кандидатом и на шведский и на русский престолы, его
попеременно обучали то русскому, то шведскому языку, сообразно планам
данного момента. В результате он не знал ни того, ни другого языка. Когда
он приехал в Петербург в 1742 г., Елизавета удивилась его отсталости. Она
поручила его Штелину. Он был саксонец, переселившийся в Россию в 1735 г.,
профессор элоквенции, поэзии, философии Готтшедта, логики Вольфа и еще
многих других предметов. Кроме своей профессорской учености, он обладал еще
и множеством талантов: писал стихи по поводу придворных торжеств, переводил
итальянские оперы для театра ее величества, составлял рисунки для медалей в
память побед, одержанных над татарами, управлял хорами императорской
капеллы, сочинял эмблемы для фейерверков и т.п.

Легко себе представить, каково было воспитание Петра среди выше упомянутых
обстоятельств! Брюммер остался при нем в качестве гофмаршала и, по
свидетельству Штелина, стал еще грубее. Однажды потребовалось его
вмешательство для того, чтобы предотвратить насилие над великим князем, так
как голштинец бросился на него с поднятыми кулаками, а Петр, полумертвый от
страха, стал звать на помощь гренадер гвардии, стоявших на часах.

Под влиянием подобного режима характер будущего супруга Екатерины приобрел
уродливые и порочные свойства: он стал одновременно несдержан и хитер,
труслив и хвастлив. Он удивлял чистосердечную Фигхен своею ложью, как
удивлял впоследствии весь мир своей трусостью. Однажды он захотел было
повергнуть в изумление Фигхен рассказами о своих подвигах во время войны с
датчанами. Она наивно спросила, когда это было. - "За три или четыре года
до смерти моего отца". - "Значит, вам не было еще и семи лет!" Он очень
рассердился.

Вместе с тем он оставался тщедушным, непривлекательным как в физическом,
так и в нравственном отношении и обладал странной, беспокойной душой,
заключенной в узком, малокровном и преждевременно истощенном теле. Фигхен,
несомненно, ошиблась бы, если бы рассчитывала на его привязанность для
упрочения своего положения в России, как эта привязанность ни казалась
искренней Иоанне-Елизавете. Был ли он вообще способен любить, этот молодой
человек столь печального образа?

К счастью для себя, Екатерина могла с самого начала полагаться, помимо
всякой другой поддержки, на свои собственные силы. Ее рассказы про эту
эпоху ее жизни показались бы невероятными, если бы мы не имели возможности
проверить искренность ее повествования. Ей едва исполнилось пятнадцать лет,
но уже мы замечаем в ней верный и. проницательный взгляд, меткость
суждений, изумительную способность схватывать положение и необыкновенно
здравый смысл, составлявшие впоследствии часть ее гения, может быть, даже
весь ее гений. Прежде всего она поняла, что для того, чтобы остаться в
России, иметь в ней значение и - как знать? - играть в ней роль, следует
сделаться русской. Ее троюродный брат Петр, без сомнения, и не помышлял об
этом. Но она быстро отдает себе отчет в неловкости и тайном недовольстве,
возбуждаемом его голштинским жаргоном и немецкими манерами.

Она встает ночью, чтобы повторять уроки учителя русского языка Ададурова.
Она не дает себе труда одеться, и ходит босиком по комнате, чтобы не
заснуть, и простужается. Вскоре жизнь ее находится в опасности.

"Молодая принцесса Цербстская, - пишет Шетарди 26 марта 1744 г., - заболела
воспалением легких". Саксонская партия поднимает голову. Согласно
свидетельству французского дипломата, она жестоко ошибается, так как
Елизавета не намерена, что бы ни случилось, дать ей воспользоваться
событиями. "Она говорила третьего дня Брюммеру и Лестоку, что они тем
ничего не выиграют, а ежели б она такое дражайшее дитя потерять несчастие
имела, то она диаволом клялася, что саксонской принцессы, однакож, никогда
не возьмет". Впрочем, Шетарди пишет: "Брюммер мне в конфиденции открыл, что
в случае бедственной крайности, которой опасаться и предусматривать
надлежит, он пути приуготовал и что молодая принцесса д'Армштадтская (sic),
прекрасная собою и которую король Прусский представлял, в случае когда б
принцесса Цербстская успеха не получила, - всем другим принцессам
предпочтена была б. Однакож прибежище к такому способу не малым несчастием
быть имело б, и мы в том много б потеряли, в рассуждении того мнения и
удостоверения, которые принцессы Цербстские, мать и дочь, обо мне имеют,
что я вспомоществовал".

В то время, как вокруг нее пробуждается честолюбивое соперничество,
принцесса София борется со смертью. Доктора предписывают кровопускание. Ее
мать этому противится. Дело передается на обсуждение императрицы; но она
находится в Троицкой лавре, погруженная в молитвы, которым она предается
страстно, хотя и порывами, влагая страсть во все свои поступки. Проходит
пять дней; больная все ждет. Наконец Елизавета приезжает в сопровождении
Лестока и приказывает пустить кровь. Бедная Фигхен теряет сознание. Придя в
себя, она видит себя в объятиях императрицы. Чтобы вознаградить ее за то,
что она дала уколоть себя ланцетом, императрица дарит ей брильянтовое
ожерелье и серьги ценою в двадцать тысяч рублей, по оценке принцессы
Иоанны-Елизаветы. Сам Петр обнаруживает щедрость и преподносит ей часы,
осыпанные брильянтами и рубинами. Однако, ни брильянты, ни рубины не
властны над лихорадкой. В течение двадцати семи дней больной пускают кровь
шестнадцать раз, иногда по четыре раза в сутки. Наконец, молодой и крепкий
организм Фигхен одерживает верх и над болезнью и над лечением. Оказалось
даже, что этот долгий и болезненный кризис имел на ее судьбу решительное и
особенно счастливое влияние. Во-первых, насколько мать ее умудрилась
опротиветь всем, вечно препираясь с докторами, ссорясь с окружающими и со
своей дочерью, которую мучила, невзирая на ее страдания, настолько
Екатерина сумела, несмотря на свое положение, завоевать все сердца и
привлечь все симпатии. В это время разыгралась история с материей - со
знаменитой голубой материей, подаренной ей ее дядей Людвигом.
Иоанна-Елизавета почему-то вздумала отнять ее у бедной Фигхен. Можно себе
представить, какой шум поднялся вокруг больной по случаю этого пустого
инцидента: хор упреков по адресу бесчувственной, жестокосердой матери, -
хор симпатий в пользу дочери, жертвы столь недостойного обращения. Фигхен
уступила материю и ничего от этого не потеряла. Она торжествовала, впрочем,
и другие победы. Ее болезнь сама по себе делала ее привлекательной в глазах
русских. Все знали, каким образом она ее схватила. Образ молодой девушки,
босиком изучающей по ночам созвучия славянского языка, невзирая на суровую
зиму, пленял воображение и становился легендарным. Вскоре стало известно,
что, когда она была очень плоха, мать ее хотела позвать протестантского
пастора. "Это зачем? - сказала она. - Позовите лучше Симеона Тодорского".
Симеон Тодорский был православный священник, которому поручили религиозное
воспитание великого князя и который должен был приняться и за религиозное
воспитание великой княгини.

Каковы были в данную минуту чувства принцессы Софии относительно этого
щекотливого вопроса? Трудно произнести о них правильное суждение. Некоторые
признаки указывают на то, что труд Гейнекция и советы, изложенные в "Pro
memoria" Христиана-Августа произвели на нее довольно глубокое впечатление.
"Я молю Бога, - писала она отцу еще из Кенигсберга: - чтобы он даровал м