до смерти. Но в 1761 году за такое же
преступление было назначено только церковное покаяние. Сохранился
характерный документ: список наказаний, которым подвергались за 1751 и
следующие года крепостные графа П. Румянцова. Читать его тяжко, - это
какой-то уродливый и коварный бред. Горничную, вошедшую в спальню господ,
когда они еще спали и разбудившую их, высекли за это "нещадно" и присудили
к лишению имени, все должны были называть ее позорной кличкой, под страхом
пяти тысяч ударов розгами (это не ошибка: так и стоит "пять тысяч").
Впрочем, пять тысяч розог нельзя считать высшей мерой наказания. В имениях
графа Румянцова применялось своеобразное уложение о наказаниях,
присуждавшее и к более тяжелым карам. Но, с другой стороны. в нем
предусматривалось также и то, чтоб эти наказания не влекли за собой убытка
владельцу, лишая его на продолжительное время услуг избитого раба. "Впредь
ежели кто из людей наших высечется плетьми на дровнях, - читаем мы, - и
дано будет сто ударов, а розгами дано будет 17000 (sic), таковым более
одной недели лежать не давать... а кто сверх того пролежит более, за те дни
не давать им всего хлеба, столового запасу и указанного всего же".

Румянцовское "уложение о наказаниях" сохранило свою силу и в царствование
Екатерины. И повсеместно по России происходило то же. Среди бесчисленных и
противоречивых законодательных опытов Екатерины было только два акта,
относящихся к положению крепостных, но оба закона сваливались только новым
бременем на крестьянскую массу. Во-первых, запретив подавать челобитные
непосредственно на свое имя, Екатерина отняла у крестьян последнее
пристанище, - правда, не очень надежное, - где они могли бы еще найти себе
спасение от отвратительных злоупотреблений господ. Но теперь жалобщиков
отсылали назад к помещикам, т.е. к их же палачам; кроме того, за жалобы их
подвергали наказанию кнутом. В 1765 году указ сената заменил кнут плетьми и
каторжными работами. Французский художник Велли, которому было поручено
написать портрет императрицы, чуть было не испытал на себе в 1779 году
этого нового закона, подав во время одного из сеансов какое-то прошение
Екатерине. Потребовалось дипломатическое вмешательство, чтоб спасти
несчастного француза от стрясшейся над ним беды. Что же касается
крепостного права, как такового, то царствование Екатерины ознаменовалось
лишь тем, что она ввела общее для всей России положение о крестьянах и в те
губернии, которые принадлежали когда-то Польше, и таким образом свободных
крестьян превратила в рабов.

Сохранился рассказ, будто Дидро, беседуя однажды с Екатериной, с
брезгливостью говорил ей о нечистоплотности мужиков, которых ему пришлось
видеть в окрестностях Петербурга; императрица ответила ему на это: "К чему
они будут заботиться о теле, которое принадлежит не им?" Это горькое слово,
если только оно действительно было произнесено, ярко освещает то положение
вещей, с которым должны были в конце концов примириться гуманитарные мечты
Екатерины.

В "С.-Петербургских Ведомостях" за 1798 год (‘ 36), рядом с предложением
купить голштинского жеребца, напечатано объявление о продаже нескольких
экземпляров "Наказа комиссии о составлении проекта нового уложения",
сохранившихся в академической типографии, а еще ниже мы читаем следующие
строки:

"Пожилых лет девка, умеющая шить, мыть, гладить и кушанья готовить,
продается за излишеством (следует адрес)... там же есть продажные, легкие,
подержанные дрожки".

Или: "Продается за сходную цену семья людей: муж искусный портной, жена
повариха; при них дочь 15 лет, хорошая швея, и двое детей 8 и 3 лет и пр."

Это итог того, что Екатерина, как законодательница, завещала своему
преемнику.

Но как ни недостаточно, неполно и непоследовательно было сделано ею в этой
области, царствование ее надо все-таки считать эпохой в истории
национального развития в России. Своими указами, грамотами и всевозможными
инструкциями, которые нагромождались одна на другую и издавались всегда
как-то случайно, где вопросы гражданского и уголовного права,
административного управления и судопроизводства смешивались все вместе, в
одну кучу (как, например, в ее знаменитом "Учреждении об управлении
губерний" 1775 года, а также в "Жалованной грамоте дворянству" и в
"Городовом положении" 1775 года), Екатерина, несмотря на отсутствие
"творческого ума", как она сама в том признавалась, сумела создать ту
форму, в которую вылилась вся общественная и экономическая жизнь России и
которая оказалась долговечной: русское государство пребывало в ней очень
долго, вплоть до царствования Александра II. И в общем, в особенности, если
сравнивать с тем, что было до Екатерины, ее законодательная деятельность
является несомненным шагом вперед.


III.
Судебное ведомство. - Смелые преобразования. - Избирательный принцип. -
Смягчение наказаний. - Плети. - Екатерина в роли верховного судьи.



Что касается судебных реформ Екатерины, то многие из них были тоже не
обоснованы, бесплодны и случайны, но другие пережили ее царствование, и на
них, бесспорно, лежит отпечаток ее смелого и предприимчивого ума.
Избирательный принцип, введенный в состав всех видов суда, право тяжущихся
быть судимыми лишь равными себе по званию, - все это были нововведения
Екатерины, вызвавшие в свое время большие споры, да и действительно очень
спорные по существу, но оставшиеся в силе почти целое столетие, исчезнувшие
лишь при учреждении суда присяжных в царствование императора Александра II.
Среди современников Екатерины иностранец Мерсье де-ла-Ривьер говорит о
судебных преобразованиях Екатерины восторженно; другой же русский по
происхождению. Записки которого нам приходилось цитировать (Винский),
отзывается о них несравненно строже. По его словам, единственное, к чему
они привели, - это то, что вместо прежних 50 судей теперь на Руси их стало
326.

"Но грубый хлебопашец скоро почувствовал от сея перемены невыгоды, -
прибавляет Винский, - поелику вместо трех баранов в год должен возить их до
пятнадцати в город".

Может быть, это различие в оценке происходило от рокового противоречия, -
оно бросилось в глаза и самой Екатерине, - между началами справедливости, к
которым стремилась императрица, и их применением на практике, при котором
встречалось так много "неправильности и бесчестности", как выражалась она.

Екатерина приложила также много стараний и к тому, чтобы ускорить
безнадежно медлительное русское судопроизводство. В 1769 году московский
купец Попов, измученный бесконечной судебной волокитой, воскликнул в
отчаянии во время заседания суда: "Нет правосудия в государыне!" Когда
Екатерине доложили об этом, она велела вычеркнуть дерзкие слова Попова,
занесенные в протокол, но при этом приказала, чтобы дело его было окончено
в кратчайший срок "дабы он видел, что есть правосудие".

Старания императрицы были, бесспорно, похвальны, но, к сожалению, приносили
мало пользы. Административная машина России была слишком громадна, чтобы
рука одного человека, даже такая энергичная, как рука Екатерины, могла
ускорить ход ее тяжелых колес. Французские судохозяева, которые потерпели
убытки при первой турецкой войне, и которым русское правительство обязалось
возместить их, еще и в 1785 году не могли добиться в Петербурге следуемых
им денег. Граф Сегюр, взявшийся хлопотать за них, писал, что он мог для них
сделать только то, что прежде их дело откладывали с недели на неделю, а
теперь откладывают изо дня в день. Он прибавлял:

"Что касается лиц, имеющих здесь частные долги, то я, конечно, готов
служить им, чем могу, но заранее обещаю и полный неуспех. И английский
посланник и я, мы оба печальным опытом пришли к убеждению, что здесь
невозможно получить деньги по самому бесспорному обязательству, если
должник не захочет платить. Законы против должника, но подкупность судей,
бездеятельность судов, общие обычаи и примеры стоят за него. Императрица
рассматривает в настоящее время дело господина Прори из Лиона, а должник во
всеуслышание говорит, что если и возможно решить процесс не в его пользу,
то зато совершенно невозможно заставить его заплатить. Эта непостижимая
небрежность в исполнении указов, имеющих отношение к долгам, объясняется
повальным разорением состоятельных людей этой страны: у них у всех
расстроены дела, и они защищают мошенничество русских купцов, которые зато
их поддерживают".

Своим правом верховного судьи Екатерина пользовалась нередко, чаще всего,
чтобы смягчить крайнюю жестокость судебных приговоров того времени; мы уже
указывали на это выше. Она любила хвалиться, что не подписала за все
царствование ни одного смертного приговора. Это не помешало ей, впрочем,
послать на эшафот Пугачева, а до него - Мировича. Но в этих случаях
Екатерина прибегала к особой уловке: находя, что государственные
преступления их обоих были прямым посягательством лично на нее, она
отказалась от своей прерогативы верховного судьи для того, чтобы не быть, -
как она говорила, - и судьей и заинтересованной стороной в одно время. Но в
общем она всегда стремилась заменять ссылкой смертную казнь и даже розги и
кнут. Впрочем, случалось, что она допускала наказание кнутом, и иногда не в
виде кары, но просто как средство понуждения, чтобы вырвать у преступника
признание. А нужно знать, что представлял из себя этот род пытки. Кнут -
это бич, заканчивающийся ремнем, кожа которого приготовлялась особым
способом и совмещала гибкость резины с твердостью стального острия. В руках
опытного палача, широко размахивавшего рукою, чтобы ударить с большей
силой, этот ремень рассекал тело и каждый удар оставлял глубокую рану,
проникавшую до кости. Сто ударов считались максимумом, дальше которого
сопротивляемость, т.е. жизнь осужденного, даже одаренного исключительной
силой, не могла держаться. Но обыкновенно после десяти-пятнадцати ударов
несчастный терял сознание, и палач продолжал бить уже труп. Ловкость этого
палача, которого так и называли заплечным мастером, состояла в том, чтобы
кровавые рубцы на спине жертвы укладывались аккуратно один рядом с другим,
не оставляя ни куска живого тела. Прежде, чем ударить, палач кричал:
"поберегись!" - и эти слова звучали отвратительной иронией. В застенке же,
где производились дознание и пытка, наказание кнутом соединялось
обыкновенно с дыбой: осужденного били, вздернув предварительно на воздух,
причем он висел на руках, связанных у него за спиной, что вызывало
неизбежный вывих сочленений и нестерпимую боль.

Мы знаем, что Екатерина была горячим противником пытки. Однако во время
процесса о поджогах, тянувшегося с 1765 до 1774 года, обвиняемых пытали три
раза.

Существует предание, - проверить его мы не имеем возможности, - о том, как
рассудила Екатерина одно дело, которое можно было бы назвать сенсационной,
романической драмой. Оно было чрезвычайно сложно. Молодая крестьянка, дочь
богатых родителей, полюбила бедного парня. Застигнутая отцом врасплох, она
поспешила спрятать любовника под перину их общей семейной постели. В то
время даже зажиточные крестьяне спали - и дети и родители - все вместе,
вповалку, на одной кровати. Отец лег спать и задушил несчастного. В эту
минуту пришел неожиданно сосед. Ему рассказали, в чем дело; он взялся
скрыть труп и бросил его в море. Но за это он потребовал, чтобы девушка ему
отдалась. У нее родился ребенок; он утопил и его. Потом он стал нуждаться в
деньгах; чтобы достать их ему, она обкрадывала отца. Наконец он заставил ее
пойти с собою в кабак, чтобы потешиться перед всеми ее позором. Она пошла,
но, выйдя оттуда, подожгла трактир, который сгорел со всеми гостями. Ее
арестовали. Она обвинялась в воровстве, детоубийстве и поджигательстве. Суд
признал ее виновной. Но Екатерина ее помиловала. Она ограничила ее
наказание церковным покаянием.


IV.
Администрация. - Деятельность Екатерины. - Недостаток последовательности. -
Препятствия, на которые наталкивалась воля царицы. - Как в Москве создавали
больных чумою. - Донесение французского инспектора полиции Лонпре. -
Пророчество Дидро.



Но наиболее энергической и до известной степени плодотворной была
деятельность Екатерины в области административной, в тесном смысле этого
слова. Здесь Екатерина входила положительно во все. Она оставила даже
обширный труд об учреждении новых фабрик. Но при этом, в 1783 году занялась
реформой костюма придворных дам и кавалеров, желая сделать его менее
дорогим: и эта мера не могла быть в интересах владельцев мануфактур. Если
верить рассказу графа Головина в его Записках, Елизавета запрещала
красавице Нарышкиной носить фижмы, для того, чтобы стройность и грация ее
стана не затмевали красоту самой императрицы. По менее личным побуждениям
Екатерина тоже прибегала иногда к законам против роскоши, и великая княгиня
Мария Федоровна, вернувшись из Парижа, принуждена была отослать. не
распаковывая, все те чудеса, что приобрела себе у знаменитой mademoiselle
Бертэн. В общем, несмотря на всю энергию и доброе желание Екатерины, ее
деятельность по внутреннему управлению России носила характер той же
непоследовательности, отрывочности, того же непонимания сущности явлений,
своеволия, чего-то случайного, как и везде.

"В этой стране учреждают слишком многое за раз, - писал граф Сегюр в 1787
году, - беспорядок, связанный с поспешностью выполнения, убивает большую
часть гениальных начинаний. В одно и то же время хотят образовать третье
сословие, развить иностранную торговлю, открыть всевозможные фабрики,
расширить земледелие, выпустить новые ассигнации, поднять цену бумаге,
основать города, заселить пустыни, покрыть Черное море новым флотом,
завоевать соседнюю страну, поработить другую и распространить свое влияние
по всей Европе. Без сомнения, это значит предпринимать слишком многое".

К тому же Екатерине приходилось бороться с непреодолимыми препятствиями. В
первый год своего царствования она обратила внимание на то, что в сенате,
где разбирались самые сложные вопросы внутренней жизни страны, не было даже
географической карты, так что судьба далеких городов решалась заочно, и
сенаторы не знали иногда, где эти города стоят: вблизи Черного или Белого
моря? Екатерина сейчас же послала в академию наук купить карту за пять
рублей, которые дала от себя. Она всеми силами старалась бороться с
бесчисленными и почти невероятными злоупотреблениями, встречавшимися
одинаково во всех отраслях управления. В этом отношении Россия многим
обязана Екатерине, хотя искоренить все зло оказалось все-таки не по силам
ей. Однажды она отправила в Москву гвардейского офицера Молчанова для
расследования дела о взяточничестве, о котором ей доложили. Чтобы выехать
из Петербурга, Молчанову потребовался паспорт. Россия и во времена
Екатерины была классической страной паспортов. И пока офицер ходил из
канцелярии в канцелярию, чтобы добиться необходимой бумаги, прошло целых
три дня, и провинившиеся в Москве чиновники успели спрятать концы в воду.
Цинический подкуп и взяточничество царили на всех ступенях административной
лестницы. В 1770 году, когда в Москве свирепствовала чума, полиция вошла в
особое соглашение с военными лекарями, чтобы обирать богатых купцов:
намеченную жертву объявляли заболевшей чумою; для осмотра являлся врач и
натирал купцу руки ляписом; вскоре на руках у купца появлялись,
естественно, черные пятна, и мнимого чумного отправляли в карантин: если он
не успевал откупиться, то отсутствием его пользовались, чтобы разграбить
его дом. По достоверному свидетельству инспектора полиции Лонпре,
присланного из Парижа в 1783 году по одному судебному делу, в Петербурге
было то же вопиющее беззаконие: улицы или вовсе не охранялись, или
охранялись плохо, пожары беспрестанно уничтожали в городе громадные
кварталы и т.д. Около того же времени английский посланник Гаррис
рассказывает про случай с одним из его соотечественников: вооруженные воры
ограбили англичанина на большую сумму, и он тщетно старался заинтересовать
своим несчастием низших полицейских чинов; тогда он решился отправиться к
самому полицмейстеру, но в семь часов утра застал его раскладывающим
пасьянс засаленной колодой карт.

Из учреждений, основанных Екатериной, одним из самых долговечных,
благодетельных и хорошо задуманных был воспитательный дом для покинутых
детей, открытый в 1763 году. Ему были дарованы исключительные привилегии и
льготы: освобождение от податей и натуральных повинностей, право
собственного суда и полицейского надзора, личная свобода всем его питомцам,
а также всем служащим, посвятившим ему свои труды, монополия на лотереи,
часть доходов с театров и т.д. На содержание воспитательного дома
императрицей было пожаловано пятьдесят тысяч рублей, а громадные здания его
были выстроены на счет филантропа Прокофия Демидова. Первым его директором
был назначен Бецкий, отдавший ему все свое состояние (около 2 миллионов
франков) и двадцать лет неусыпных забот. Изданное в 1775 году сочинение
Бецкого под заглавием: "Собрание учреждений и предписаний касательно
воспитания в России обоего пола благородного и мещанского юношества" дает
возвышенное представление об этом создании Екатерины. Дидро, наблюдавший в
Гааге за переводом и печатанием книги Бецкого, предпослал ей следующие
строки: "Когда время и твердость этой великой государыни доведут их (эти
учреждения) до степени совершенства, им доступной и уже достигнутой
некоторыми из них, то Россию будут посещать, чтобы изучать их, как посещали
прежде Египет, Македонию и Крит, но любопытство путешественника, смею я
думать, будет на этот раз более обосновано и лучше вознаграждено".

За последнее время многие иностранцы действительно приезжают в Россию.
Правда, не совсем с той целью, о которой пророчествовал Дидро. Но, может
быть, предсказание его еще исполнится в будущем.


V.
Финансовая политика Екатерины. - Откуда брались деньги? Ассигнации и займы.
- Невозможность банкротства или революции. - Кредит России безграничен. -
Особенная экономическая теория. - Ее оправдание. - Ее результаты. - Опять
Посошков.



В административной деятельности Екатерины была одна сторона, которая
представляет загадку, не поддающуюся разрешению: это - ее финансовая
политика. В каком состоянии были финансы России при восшествии Екатерины на
престол, видно из ее дневника или записки, от которой уцелел, к несчастью,
лишь отрывок:

"Я нашла сухопутную армию в Пруссии, за две трети жалования не получившею.
В статс-конторе именные указы на выдачу семнадцати миллионов рублей не
выполненные. Монетный двор со времени царя Алексея Михайловича считал денег
в обращении сто миллионов, из которых сорок миллионов почитали вышедшими из
империи вон. Почти все отрасли торговли были отданы частным людям в
монополии. Таможни всей империи сенатом даны были на откуп за два
миллиона... Блаженная памяти государыня Елизавета Петровна во время
Семилетней войны искала занять два миллиона рублей в Голландии, но
охотников на тот заем не явилось, следовательно кредита, или доверия к
России не существовало. Внутри заводские и монастырские крестьяне почти все
были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами
и помещичьи..."

Это был режим, который застал еще Петр I, вступив на престол, но которого
он не пытался изменить; режим этот зависел от целого ряда идей и преданий,
завещанных России со времен татарского ига азиатскими обычаями: он
заключался не только в выколачивании из мужика последней копейки, но в
открытом грабеже всех народных богатств страны. Мы характеризовали его
следующими словами в статье, написанной несколько лет назад и посвященной
финансовому положению великого государства:

"Податью было обложено все, что только можно обложить ею, даже длинные
бороды мужиков, которые должны были платить за право въезда за городскую
заставу! Собирали эти подати огнем и мечом, при помощи военных экзекуций и
утонченных пыток, выработанных опытом многих веков. Но так как казна
оставалась все-таки пустою, то доходы ее были отда