ое перо во всех литературных жанрах. Но больше всего
она писала для театра.

"Вы меня спрашиваете, почему я пишу столько комедий. Отвечу вам, как г.
Пенсэ, по трем причинам: primo, это меня забавляет; secundo, я хотела бы
поднять русский театр, который, за недостатком новых пьес, был несколько
заброшен, и tertio, потому, что следовало щелкнуть по носу духовидцев,
которые начинали его задирать. "Обманщик" и "Обольщенный" имели
необыкновенный успех... Что забавнее всего, это то, что на первом
представлении вызывали автора, который... сохранил полное инкогнито,
несмотря на свой громадный успех. Каждая из этих пьес дала в Москве
антрепренеру по 10.000 рублей за три представления".

Как видно, не только драматурги простые смертные рисуют себе прием, который
им оказывает публика, в слишком привлекательном виде, - от этой маленькой
слабости не спасает иногда и царский венец.

В "Обманщике" и "Обольщенном" Екатерина хотела выставить Калиостро и
одураченных им русских. Вообще большая часть ее пьес представляла
комические или сатирические произведения на философские, социальные и
религиозные темы. Она в них смело нападала на идеи, вкусы, нравы и даже на
отдельных людей, которые ей не нравились или мешали ей. Эти комедии -
лучшее из всего, что было написано ею. Но понимания и чувства театра в
Екатерине не было вовсе. Ее комедии, как и драмы, лишены драматического
элемента в прямом значении этого слова: в них нет ни уменья вести интригу
или производить нужный эффект, нет ни одного типа, - вообще никакого
творчества; но зато в них попадаются иногда меткие замечания; видно
глубокое знание местных обычаев и нравов, есть остроумие, юмор, большая
наблюдательность. Идейное их направление - в духе философии Вольтера,
несколько смягченной, впрочем, для русских в отношении к религиозному
чувству, нападать на которое было бы совершенно немыслимо в той среде, где
жила Екатерина. Предметом ее нападок служило, главным образом, мистическое
направление, начинавшее проникать в верхние слои русского общества, -
вследствие природных склонностей славянской души оно находило здесь очень
благодарную почву. Особенно доставалось от Екатерины франкмасонам и
мартинистам. В одной из пьес она сравнивала масонов с сибирскими шаманами,
которых старалась изобразить в смешном и отталкивающем виде, обвиняя их в
том, что они корыстно вымогают деньги от своих недалеких и слишком
доверчивых приверженцев. Эта тема повторяется в трех ее комедиях: в "Шамане
Сибирском", написанном на основании одной из статей Энциклопедии (Теософ),
затем в "Обманщике" и в "Обольщенном". Но Екатерина нападала и на другие
заблуждения и пороки: в ее комедии "О время!" (переведенной на французский
язык под заглавием "О temps! o moeurs!") одно из действующих лиц, г-жа
Ханжахина, собирается положить перед образом пятьдесят земных поклонов,
когда в ее комнату входит крестьянин и, поклонившись ей в ноги, молча
подает ей какую-то бумагу. Ханжахина в негодовании: как он смел нарушить ее
молитвенное настроение! - "Поди ты, сатана, вон! - кричит она ему. - О
несмысленная тварь! О демонское наваждение!.." Она смотрит на бумагу и
видит, что это просьба о разрешении жениться: без согласия своей помещицы
крепостной не смел вступить в брак. И с такою ничтожною просьбою он имел
дерзость помешать ей молиться! Г-жа Ханжахина хочет возвратиться к своим
поклонам, но в сердцах сбивается со счету. Она решает тогда класть их
сызнова, но зато приказывает высечь мужика, посланного ей самим сатаною, и
"положить женитьбу ту ему на спине". И, конечно, пока она жива, он у нее не
получит позволения жениться.

Эта сцена делает честь уму и сердцу Екатерины; в ней много истинного
комизма. Но существует предположение, что и этот юмор, и те благородные и
возвышенные идеи, которыми были проникнуты ее комедии, принадлежат не ей.
Сравнивая их с тем, что было написано ею до комедии "О время!" и после нее,
например, с тяжеловесною сатирой "Всякая всячина", некоторые критики пришли
к убеждению, что невероятно, чтоб Екатерина могла писать в одно время так
хорошо, в смысле и формы и содержания, а в другое - так слабо. По-видимому,
у нее был анонимный сотрудник для комедий, и именно Новиков. Период
драматической деятельности императрицы, действительно, совпал со временем
ее сближения с этим выдающимся человеком, когда она стала работать в его
журналах. Идеи ее комедии безусловно принадлежали Новикову. Но принадлежала
ли ему также и их талантливая разработка? Ответить на это трудно.
Достоверно только то, что до своей дружбы с Новиковым (возникшей между ними
как раз в то время, когда она закрыла его периодическое издание "Трутень")
Екатерина не писала комедий. И она перестала их писать после своей ссоры со
знаменитым публицистом. Правда, она еще продолжала работать для сцены, но
уже в другом роде и со значительно меньшим успехом. Длинные исторические
хроники, которые она писала в последние годы царствования, интересны только
с точки зрения идей, выраженных в них; но это отнюдь не драматические
произведения. Это скорее исторические или политические диссертации,
написанные на тему о том, какое громадное значение имеют на земле цари,
господствующие над людьми. Эти цари - так, как их понимала Екатерина, -
пользуются всевозможным могуществом и всяческою властью, вплоть до права
менять по своему желанию идеи, обычаи и даже нравы своих подданных. Они
своего рода философы - даже когда их зовут Рюриком или Олегом - и парят на
недосягаемой высоте над бессмысленной массой народа. Народ же, в
представлении Екатерины, являлся сборищем детей, хотя и не злых, но
наивных, глупых и непокорных и требующих поэтому, чтоб их вели за собою
твердою рукой. Впрочем, Екатерина с искренним доброжелательством изображала
в своих драмах эти низшие существа. Она интересовалась их манерой жить,
говорить, их верованиями, поэзией; охотно рисовала их живописные
деревенские сценки, пляски, песни. С другой стороны, избранники, призванные
управлять толпою, выходили в описании императрицы какими-то идеальными
лицами, кроткими, великодушными, доступными, любящими правду,
снисходительными, хотя и строгими в пресечении зла. И если этот
воображаемый параллелизм не совсем совпадал с действительностью, то, по
обыкновению, это не тревожило Екатерину. В драмах ее, как и везде,
торжествовал ее непоколебимый оптимизм, не останавливавшийся ни перед какой
неправдоподобностью. Так, в первом акте герой драмы Олег закладывал Москву;
во втором он женил и возводил на киевский престол своего воспитанника
Игоря; в третьем - въезжал в Константинополь, где император Лев,
принужденный заключить с ним мир, устраивал ему великолепную встречу; и,
наконец, в последнем акте Олег присутствовал на олимпийских играх и
прибивал свой щит к колонне в память своего пребывания в столице Восточной
империи. Эта манера писать историю и драму напоминает несколько те
балаганные представления, которые дают для народа на масленице. Но
Екатерина под заглавием драмы "Начальное управление Олега" смело подписала:
"Подражание "Шекспиру". Винить ли ее за это? Ведь она делала это безусловно
в простоте души, и ее Олеге чувствуется зато искренний патриотизм, который
значительно искупает прочие недостатки этого "исторического представления".
Ее же "Горе-богатырь", о котором мы уже говорили, - он был написан и дан на
сцене в 1789 году по случаю шведской войны, - в полном смысле слова
нелепость. Музыка Мартини не могла скрыть убожества и пошлости этого
грубого произведения, содержание которого было взято Екатериной из народной
сказки (Фуфлыга-Богатырь).

Мы должны быть, впрочем, тем снисходительнее к литературным опытам
императрицы,что она сама никогда не придавала им значения. Она говорила о
них просто, без всякого ложного самолюбия. Ее комедии и драмы казались ей
превосходными, как и все, что она делала, - в то время, пока она работала
над ними. Но как только они были окончены, и пыл творчества в ней остывал,
к ней возвращались обычные для нее справедливость суждения и здравый смысл,
и она оценивала свои произведения по заслугам, сознавая, что у нее нет
литературного дарования. Она, не обижаясь, выслушивала критические
замечания, которые позволял себе делать ей Гримм, и писала ему:

"Итак, вы думаете, что от моих драматических произведений ничего не
осталось, не правда ли? Ничуть не бывало. Я утверждаю, что они достаточно
хороши! раз, что нет лучших, и так как на них все сбегаются, смеются, и они
охладили, по-видимому, сектантскую горячку, то эти пьесы, несмотря на свои
недостатки, имели желательный для них успех. Пусть пишет, кто может,
лучшие, и когда этот человек найдется, мы писать перестанем, а будем
забавляться его комедиями".

По-видимому, - и это предположение имеет за собой довольно веские
основания, - Екатерина писала большую часть своих комедий по-немецки.
Относительно "Горе-богатыря" это можно сказать почти с полною
достоверностью. Найти русского переводчика Екатерине было не трудно. Эту
работу часто исполнял для нее даже Державин. Когда же она хотела, чтобы ее
пьеса была представлена по-французски на сцене Эрмитажа, то тоже не
полагалась обыкновенно на свои познания в этом языке: так, француз Леклерк,
домашний доктор гетмана Разумовского, перевел ее комедию "О время!" Этот
перевод был издан в 1826 году парижским Обществом библиофилов, в количестве
лишь тридцати экземпляров. Затем известный сборник "Theatre de l'Ermitage"
содержи! шесть драматических произведений императрицы и большое число
других, принадлежащих перу графа Шувалова, графа Кобенцля, принца де-Линь,
графа Строганова, фаворита Мамонова и д'Эста, француза, причисленного к
кабинету ее величества. В Национальной библиотеке в Париже хранится еще
театральный сборник 1772 года, где три пьесы приписываются Екатерине и
напечатаны на русском языке.

Екатерина писала, кажется, и романы. В третьем томе своей "Истории немецкой
литературы" Курц называет ее в числе немецких писателей восемнадцатого
века, как автора восточного романа "Обидаг", написанного ею, по его
догадкам, в 1786 году. Он приписывает ей еще другие повести, тоже на ее
родном языке, но заглавия их не приводит.

Среди литературного наследства, оставленного Екатериной, есть также
несколько побасенок и сказок. Но сказки эти - с первой из них Гримм
познакомил в 1790 году читателей своей "Correspondance", - хоть и написаны
ею для внуков, не годятся для детей. "Царевич Хлор" так же, как и "Царевич
Февсй" - философские сказки вроде вольтеровских, с аллегориями,
нравоучениями и научными терминами, совершенно недоступными детскому
пониманию. А между тем Екатерина хорошо знала душу ребенка и умела
становиться на уровень молодого, свежего и наивного детского ума; к тому же
искренне любила детей. Но когда она брала в руки перо, ей случалось
забывать даже то, что было ей близко и дорого. С другой стороны, в ее
сказках нет ни воображения, ни оригинальности, ни даже самостоятельности
замысла. Идея их, как почти всегда у Екатерины, заимствована ею у других, -
а именно у Жан-Жака Руссо и Локка.

Наконец, Екатерина бывала изредка даже поэтом. Страсть к стихотворству
проявилась в ней, впрочем, очень поздно. "Представьте себе, - писала она в
1787 году Гримму - плавая на моей галере по Борисфену, он (граф Сегюр)
хотел научить меня слагать стихи. Я рифмоплетствовала в течение четырех
дней, но на это требуется слишком много времени, а я начала слишком
поздно". Однако год спустя она просила Храповицкою достать ей словарь
русских рифм, если таковой существует.

Не знаем, каким успехом увенчались поиски ее секретаря, но, начиная с 1788
года, императрица рифмоплетствовала довольно часто то на русском, то на
французском языке. В августе 1788 года она написала грубоватые стихи на
шведского короля и сочинила французскую комедию "Voyages de Mme Bontemps",
которую хотела разыграть в виде сюрприза в апартаментах фаворита Мамонова в
день его именин. В январе 1789 года она послала Храповицкому два русских
четверостишия на взятие Очакова. Одно из них замечательно по силе мысли и
некоторых выражений. Что же касается их поэтической формы, то она
ускользает от нашей оценки:

О пали, пали с звуком, с треском,
Пешец и всадник, конь и флот,
И сам, со громким верных плеском,
Очаков, силы их оплот.

Расторглись крепи днесь заклепны,
Сам Буг и Днестр хвалу рекут,
Струи Днепра великолепны
Шумняе в море потекут.

А вот французское четверостишие, написанное Екатериной в виде эпитафии, по
случаю смерти И.И. Шувалова, который с 1777 года имел чин обер-камергера:

SI GIT
MONSEIGNEUR LE GRAND CHAMBELLAN
A CENT ANS BLANC COMME MILAN;
LE VOILA QUI FAIT LA MOUE
VIVANT IL GRATTAIT LA JOUE.

Думаем, что этих примеров достаточно.

Кроме всего перечисленного, Екатерина занималась еще и переводом "Илиады".
В государственном архиве сохранились три листа перевода, исполненного ею
собственноручно. Несомненно - она бралась за многое.


IV.
Екатерина - редактор журнала. - Ее полемика с "Трутнем" Новикова. -
Решающий аргумент. - "Трутень" запрещен. - Положение печати в России. -
Временное сближение Екатерины с Новиковым. - Журнал княгини Дашковой. -
Сотрудничество в нем Екатерины. - Ее полемика с Фонвизиным. - Императрица
начинает сердиться. - Покорный противник. - Нападки Екатерины на княгиню
Дашкову и Академию Наук. - Гнев княгини Дашковой. - Разрыв. - Екатерина
отказывается от работы в журнале. - Конец "Собеседника". - Мысли Екатерины
об искусстве писать.



Екатерине трудно было бы не увлечься публицистикой в эпоху, когда
периодическая печать начинала играть выдающуюся роль в европейской жизни.
Но Екатерина больше, чем увлекалась ею; она отдалась ей всей душой: она
ничего не умела делать наполовину. Пекарский доказал, что она не только
принимала деятельное участие в журнале "Всякая Всячина", который стал
выходить с 1769 года. но состояла его главным редактором. Главною целью
этого журнала была борьба с "Трутнем" Новикова. "Трутень" нападал на
некоторые стороны русской жизни, бесспорно, достойные осуждения, и
скептический и немного мрачный склад ума его издателя отражался на его
критических статьях. Особенно Новиков преследовал повальное взяточничество,
царившее среди чиновников. Екатерина отвечала ему на это тоном веселой
насмешки. Неужели нужно непременно плакать и видеть все в черном свете? Ей
хотелось, чтобы все были веселы и смотрели на жизнь легко. Взяточничество,
бесспорно, скверная и даже отвратительная вещь, но ведь у несчастных
чиновников столько соблазнов! Неужели же осуждать их безжалостно, не
допуская даже для них никаких смягчающих обстоятельств? Вообще к чему быть
таким непреклонным и требовать от человечества совершенства, которое ему
недоступно? "Наш полет по земле, - говорила "Всякая Всячина": - а не на
воздухе, еще же менее до небеси". - "Сверх того, - прибавлял журнал, - мы
не любим меланхолических писем". Новикову было, конечно, нетрудно возразить
на это. Но у Екатерины был зато против него такой аргумент, с которым он
был уже бессилен бороться: в один прекрасный день она заставила его
замолчать, закрыв его журнал: "Трутень" был запрещен в 1770 году.

Вследствие странной случайности, в это время между властной императрицей и
гонимым публицистом и завязались отношения, которые стали вскоре очень
близкими и привели к полной солидарности их идей и усилий, направленных к
служению общему блату. Новиков сделался издателем Екатерины: она отдавала
ему свои исторические сочинения. Через некоторое время она разрешила ему
открыть новый журнал, "Живописец", в котором сама стала принимать участие.
Между этими двумя людьми, по-видимому, гак мало сходными, чтобы понимать
друг друга, установился обмен взглядов и влияний. Новиков согласился с
императрицей, что резкая критика, язвительность и желчность не всегда
являются лучшими средствами для исправления людей; что смягчать нравы надо
не скучною и строгою моралью, а живым, увлекательным, добрым примером. Он
отказался от своей едкой и беспощадной сатиры. Екатерина, в свою очередь,
написала в течение 1772 года комедии "Именины г-жи Ворчалкиной" и "О
время!", в которых явно отразились любимые идеи Новикова. Она осмеивала
французоманию, господствовавшую в то время среди русских, и, хотя и
сдержаннее своего нового друга, старалась все-таки пролить свет на
горестное положение русского крестьянства.

Но этот неестественный союз не мог просуществовать долго. Императрица
начала вскоре находить, что ее сотрудник заходит слишком далеко в борьбе за
общечеловеческие права и особенно в горячей защите закрепощенных крестьян.
В 1775 году он был обвинен во франкмасонстве, имевшем в России немало
приверженцев. Это послужило поводом к его разрыву с Екатериной. "Живописец"
был, в свою очередь, запрещен; за этим последовали новые гонения и в конце
концов привели несчастного публициста в Шлиссельбургскуго крепость.

Русская пресса замерла на несколько лет. Только в 1779 году появился
"С.-Петербургский Вестник". Он просуществовал всего два с половиной года и
разделил участь своих предшественников. Но в 1783 году место прежних
журналов занял "Собеседник Любителей Российского Слова" и сразу завоевал
себе небывалый успех и влияние. Он печатался в академии наук под
руководством ее президента, княгини Дашковой. Вскоре стало известно, что
императрица состоит членом редакции, просматривает чужие рукописи и, кроме
того, пишет сама в журнале. В "Собеседнике" появились ее "Были и Небылицы",
одно из самых любопытных сочинений Екатерины. Это был ряд отрывочных
статей, связанных только общим направлением: веселым, но нравоучительным
высмеиванием современных нравов. Екатерина обнаружила в них удивительное
знание быта и жизни русского народа, почерпнутое ею, вероятно, из общения с
ее приближенными, нередко выходившими из самых низших классов. Она проявила
в них также много заразительной веселости и такую свежесть мыслей и чувств,
которая поражает в женщине ее возраста: ей было тогда уже больше пятидесяти
лет! Но сотрудничество в "Собеседнике" совпало с самой блестящей эпохой ее
жизни: то было время мирного завоевания Крыма и фаворитизма Ланского. Она
была на вершине славы, личного счастья и радостей. Все ей удавалось, все
улыбалось ей, все казалось ей прекрасным. Вот начало этих ее статей:

"Предисловие. Великое благополучие! Открывается поле для меня и моих
товарищей, зараженных болячкою бумагу марать пером, обмакнутым в чернила.
Печатается "Собеседник" - лишь пиши да пошли, напечатано будет. От сердца я
тому рад. Уверяю, что хотя ни единого языка я правильно не знаю, грамматики
и никакой науке не учился, но не пропущу сего удобною случая издать "Были и
Небылицы", хочу иметь удовольствие видеть их напечатанными".

Все остальное было написано в том же игривом, нарочито наивном тоне.
Екатерина начала "Были и Небылицы" с портретов-шаржей, первым оригиналом
для которых послужил бывший гофмейстер ее двора Чоглоков, а за ним
последовали другие видные сановники. Можно подумать, что она подражает в
этих своих сатирических статьях Стерну. По ею примеру, она на каждом шагу
употребляла и злоупотребляла скобками и NB. Все, что она писала, доставляло
ей громадное удовольствие, и она искренне верила, что его разделяют и ее
читатели. Она писала Гримму: "Знайте, что вот уже четыре месяца, как в
Петербурге выходит русский журнал, в котором NB и заметки могут часто
уморить со смеху. Вообще этот журнал смесь очень забавных вещей".

Оригинальной особенностью "Собеседника" было то, что он открыл свои
страницы для полемики между сотрудниками и читателями. Редакция обязалась
печатать все критические замечания публики па появляющиеся в журнале
статьи. Их присылали немало, особенно по адресу автора "Былей и Небылиц".
Это произвело большой переполох. Разве можно было допустить, чтобы первый
встречный свободно высказывал свое мнение самодержице всероссийской?
Редакция старалась дать понять читателям, с кем они имеют дело, не открывая
в то же врем