я имени анонима, так как на этом особенно настаивала Екатерина.
Среди прочих читателей попал впросак и Фонвизин, приславший неизвестному
автору ряд нескромных вопросов. Ответы на них Екатерины очень характерны:

"Отчего, - спрашивал Фонвизин, - многих добрых людей видим в отставке?"

"Многие добрые люди вышли из службы, вероятно, для того, - отвечала
императрица: - что нашли выгоду быть в отставке".

"Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне
имеют и весьма большие?"

Этот вопрос открыто метил на Льва Нарышкина, личною друга Екатерины,
который, разыгрывая при дворе роль паяца, занимал высокое положение и был
осыпан наградами и орденами. Екатерина ответила сперва не совсем понятной
фразой, значение которой нам неясно:

"Предки наши не все грамоте умели", - эти слова не имеют, по-видимому,
никакого отношения к делу. Затем раздражение взяло в Екатерине верх, и она
прибавила: "NB Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не
имели".

Это было предупреждение, но Фонвизин не нашел нужным считаться с ним:

"Отчего, - продолжал он, - знаки почестей, долженствующие свидетельствовать
истинные отечеству заслуги, не производят по большей части к носящим их ни
малейшего душевного почтения?"

Суховатый ответ императрицы:

"Оттого, что всякий любит и почитает лишь себе подобного, а не общественные
и особенные добродетели".

Наконец роковой вопрос:

"Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?"

"Оттого, что сие не есть дело всякого".

На этот раз Фонвизин, вероятно, заметил, что зашел слишком далеко, а, может
быть, ему просто открыли глаза на опасность этого диалога. Во всяком случае
он поспешил прислать в редакцию "Собеседника" письмо с извинениями: он не
понял своего положения читателя, предлагающего вопросы; теперь он навсегда
отказывается от этого права и, если от него потребуют, то никогда больше не
возьмет пера в руки. Письмо это было напечатано в "Собеседнике" под
заглавием: "Добровольная исповедь кающегося". Но вскоре между августейшим
сотрудником "Собеседника" и его главным редактором разразилась более
крупная ссора. Перебрав в своем сатирическом обозрении всех известных при
дворе и в городе лиц, императрица дошла наконец до княгини Дашковой с ее
академией наук. Екатерина не решилась, впрочем, напасть на княгиню открыто.
Лев Нарышкин взялся разыграть вместо нее эту рискованную шутку и под
псевдонимом Каноника послал в "Собеседник" соответствующую статью. Вот как
рассказывала об этом сама Екатерина Гримму:

"Чтобы позабавить вас, я хотела бы прислать вам несколько переводов шуток,
которые печатаются в нашем журнале-смеси: между прочим, там есть одно
общество Незнающих, разделенное на две палаты; первая с чутьем, т.е. с
обонянием или сметливостью, потому что русское слово "чутье" обозначает
обоняние охотничьих собак; можно было бы сказать: собак с тонким носом:
вторая палата - без чутья. Обе палаты судят обо всем вкривь и вкось; вторая
судит по здравому смыслу о делах, которые первая ей представляет; и все это
делается так серьезно и так похоже, что читатель может лопнуть со смеху, и
есть некоторые выражения, которые войдут в поговорку".

От этой статьи сохранился рукописный отрывок, который не оставляет сомнений
в том, что она была написана Екатериной. Но княгиня Дашкова не померла от
смеху, читая ее: она пришла в искреннее негодование. Статью она напечатала,
но посоветовала автору ее - она поверила сначала, что это Лев Нарышкин, -
не писать больше: он был для этого совершенно бездарен. Тут, в свою
очередь, оскорбилась Екатерина. Она приказала вернуть ей продолжение "Былей
и Небылиц", которые было уже послала в редакцию. Державин еще подлил масла
в огонь, рассказав императрице, что княгиня вообще позволяет себе очень
неуместные замечания и шутки насчет сочинений Екатерины и иногда высмеивает
их даже при посторонних. Несчастная редакторша сделала все от нее
зависящее, чтобы поправить дело, успокоить гнев императрицы и спасти
журнал. Но все было напрасно. Год спустя Екатерина писала Гримму:

"Этот журнал не будет теперь уже так хорош, потому что его шутники
поссорились с издателями; но те от этого только потеряют; он был
развлечением города и двора".

Екатерина продолжала, впрочем, еще некоторое время сотрудничать в
"Собеседнике", но отказалась от юмористического жанра "Былей и Небылиц",
бывших главной приманкой журнала. Она заменила прежние статьи "записками
касательно русской истории". Но хоть она и уверяла, что очень довольна ими,
и писала Гримму, что они имеют полный успех, и что только скромность не
позволяет ей говорить о них более подробно, читатели на этот раз, видимо,
не разделяли ее восторгов. Журнал влачил жалкое существование до июня 1784
года. В это время смерть Ланского остановила надолго перо императрицы, и в
сентябре "Собеседник" совсем перестал выходить.

В заключение "Былей и Небылиц", - уже решив не продолжать их больше, -
Екатерина изложила свой взгляд на искусство писать, в виде особого
завещания. Эти замечания ее послужат эпилогом для настоящей главы.


Глава третья
Екатерина в роли педагога

                                     I.
    Положение народного образования в России при восшествии Екатерины на
престол. -- Преобразования Екатерины. - Генеральное учреждение 1764 года. -
Влияние Локка и Жан-Жака Руссо. - Затруднения, встреченные императрицей при
      применении ее педагогической программы. - Идеи Жан-Жака Руссо не
   соответствовали взглядам Новикова. - Что думал в 1785 году заведующий
     учебными заведениями в России о пользе школ вообще. - Недостаток в
учителях. - Суфлер, исполняющий обязанности инспектора классов. - Кадетский
 корпус. - Недостаток необходимых знаний для составления учебной программы.
                      - Екатерина взывает к философам.



Учреждения, созданные Екатериной в целях народного образования, и ее
педагогические взгляды и сочинения занимают такое крупное место в истории
ее царствования, а также в истории духовною развития России, что мы не
можем обойти их молчанием в этом очерке, как ни коротки будут строки,
которые мы им посвятим. Достигнув власти, Екатерина поняла, какой твердой
опорой было для нее в той борьбе, из которой она вышла блестящей
победительницей, ее высокое умственное развитие и относительно богатые и
разнообразные познания. Кроме того, она по личному опыту знала, чего стоит
в России - даже на ступенях престола - добиться хотя бы неполною
образования. И наконец, самая практика управления показала ей, как
безжалостно разбиваются лучшие намерения монарха о невежество и косность
его поданных. Преобразовать или, вернее, положить почин народному
просвещению в России было поэтому одною из самых ранних и первых ее забот.
Здесь ей все или почти все приходилось начинать с начала. Крестьянство,
разумеется, не шло в счет, среднее сословие - тоже, потому что его почти не
существовало, и весь вопрос сводился в сущности к тому, чтобы поднять
умственный уровень высших классов. Этот уровень был изумительно низок. Дети
дворян воспитывались или крепостными, или иностранными гувернерами. О том,
что могли им дать первые, не стоит и говорить; что касается вторых, то
легко догадаться, чем были люди - по большей части французы - которых могла
соблазнить карьера домашнею учителя в далекой варварской России. Меге-Латуш
рассказывает случай с гувернанткой, которую родители ее будущих учеников
спрашивали, умеет ли она говорить по-французски: - "Sacredie, - ответила
она им, - ведь это мой родной язык". И они удовлетворились этим, не требуя
от нее дальнейших рекомендаций. Но только за ней гак и осталось с тех нор
имя Mademoisell Sacredie.

Как всегда, Екатерина задумала дело очень широко и хотела, чтобы оно
осуществилось быстро, почти мгновенно. Уже на второй год ее царствования
Бецкий, избранный ею в сотрудники по делу народного просвещения, получил
приказание выработать проект новой воспитательной системы, которая
послужила бы основанием для целого ряда предполагавшихся к открытию училищ
и школ. Результатом работы Бецкого явилось Генеральное учреждение о
воспитании обоего пола юношества, опубликованное в 1764 году. Бецкий не
скрывал, что идеи, положенные в основание этого "учреждения", принадлежат
самой императрице. Они были очень смелы, хотя и неоригинальны: Екатерина
заимствовала их у Локка и у Жан-Жака Руссо, в особенности у последнего,
несмотря на то, что ставила невысоко его гений. Дело шло о том, чтобы
создать "новую породу людей", не имеющих ничего общею с теми, что
существовали прежде в России, и для этого с малолетства вырвать их из
родной почвы и семьи и пересадить, в искусственную атмосферу
оранжерей-училищ, специально созданных для них. Детей должны были помещать
в эти учебные заведения пяти-шести лет и держать там совершенно замкнуто и
вне всякого постороннего влияния до восемнадцати-двадцати лет.

Екатерина искренне и серьезно задалась целью провести эту программу в
жизнь. И если это ей не удалось - по крайней мере в тех границах и
размерах, о которых она мечтала, т.е. по отношению ко всему делу народного
воспитания и образования, - то лишь потому, что она встретила громадные
затруднения и у нее не хватило терпения, настойчивости и неутомимости,
чтобы превозмочь их. Камнем преткновения на ее пути стали не только ее
приближенные, люди, большею частью очень невежественные и потому
равнодушные или даже враждебные ко всему, имеющему отношение к просвещению,
но и передовые русские умы, в которых она могла бы найти неофициальную
поддержку своим начинаниям. Так, Новиков и круг его читателей,
подчинявшийся влиянию этого выдающегося публициста, не разделял вовсе идей
Жан-Жака Руссо. А между тем Новиков и его друзья были бесспорно, цветом
русской интеллигенции. У Новикова были свои, совершенно противоположные
Руссо, педагогические взгляды: он придавал громадное значение местному
духу, обычаям, преданиям и нравам страны в деле народного образования и
восставал против произвольного введения в него иностранных, чуждых
элементов. Те же лица, которые были призваны Екатериной для тою, чтобы
непосредственно руководить просвещением народа, сомневались - не более, не
менее, как в пользе всяких школ вообще. В 1785 году, на вечере у
императрицы, в ответ Потемкину, говорившему о необходимости открыть новые
университеты, стоявший во главе недавно открытых начальных училищ
Завадовский заметил, что Московский университет, со времени своего
основания, не создал ни одного выдающегося ученого. "Это потому, - возразил
ему Потемкин: - что вы не дали мне возможности докончить учение, а выгнали
меня вон". Фаворит говорил фактическую правду: он был выключен из числа
студентов и принужден поступить на военную службу, что и послужило началом
его карьеры. Но он забывал прибавить, что это наказание было заслужено им
по справедливости за его леность и распущенное поведение. Но тут заговорила
сама Екатерина: она сказала, что лично многим обязана университетскому
образованию, потому что с тех пор, как у нее служат лица, учившиеся в
Московском университете, она начинает кое-что разбирать в записках и
бумагах, которые ей представляют для подписи. Вследствие этого разговора и
было решено открыть университеты в Нижнем Новгороде и Екатеринославе.
Впрочем, прежде надо было еще создать этот последний город, существовавший
пока только на бумаге.

Вторым большим препятствием, встреченным Екатериной, была невозможность
найти подходящий учительский персонал. Открыв кадетский корпус. Бецкий
назначил директором его бывшего суфлера французского театра, а инспектором
классов - камердинера покойной матери Екатерины. Один из учителей, Фабер,
служил когда-то лакеем у двух других преподавателей корпуса, французов
Пиктэ и Маллэ, и стал таким образом из слуги их коллегою. Но когда французы
рискнули указать Бецкому, что это как будто не совсем удобно, то гот
ограничился тем, что дал Фаберу чин поручика русской армии и этим уладил
дело. В кадетском корпусе была еще должность инспектрисы, обязанности
которой мы в точности не беремся указать: это место заняла г-жа Зейц, жена
одного из приближенных Петра III, особа весьма сомнительной нравственности.
Но генеральша Лафоне. начальница другого учебного заведения, находившегося
под особым покровительством императрицы, и пользовавшаяся поэтому почти
неограниченною властью в педагогическом мире, должна была г-же Зейц
довольно крупную сумму и нашла вполне возможным расплатиться с ней,
выхлопотав ей место в корпусе. Наконец полицмейстером заведения был
назначен некто Ласкари, совершенно темная личность: впоследствии он занял
место директора корпуса с чином подполковника.

В этой военной школе царствовала большая свобода нравов, если верить
свидетельству Бобринского, побочного сына Екатерины, воспитывавшегося там:
в ней широко применялись идеи Жан-Жака Руссо.

Педагогические задачи Екатерины, благодаря этому, сильно осложнялись:
прежде, чем думать об учениках, приходилось учить учителей. Екатерина
должна была посылать в Оксфордский университет, в Туринскую академию и в
немецкие школы молодых людей, которые готовились там к ответственной
преподавательской деятельности. Но чтобы создать народные школы, Екатерине
не хватало прежде всего необходимых знаний и понимания дела. Она наивно
признавалась в этом Гримму.

"Послушайте-ка, господа философы, - писала она ему: - вы были бы прелестны,
очаровательны, если бы имели милосердие составить план учения для молодых
людей, начиная с азбуки и до университета включительно. Мне говорят, что
нужны школы трех родов, а я, которая нигде не училась и не была в Париже,
не имею ни образования, ни ума, и, следовательно, не знаю вовсе, чему надо
учить, ни даже чему можно учить; и где ж мне все это узнать, как не у вас,
господа? Мне очень трудно представить себе, что такое университет и его
устройство, гимназия и ее устройство, школа и ее устройство..."

Но при этом Екатерина сама указывала средство, временно избранное ею, чтобы
выйти из этого затруднения:

"Пока вы соблаговолите или не соблаговолите исполнить мою просьбу, - писала
она, - я знаю. что сделаю: я перелистаю Энциклопедию. О! здесь наверное
набреду на то, что мне надо, и на то, чего не надо".

А так как философы остались на мольбу Екатерины глухи, то очевидно, что все
те меры, которые были приняты ее универсальным гением в области народною
просвещения, и были почерпнуты ею из французской Энциклопедии.


II.
Учреждение специальных училищ. - Die Universalnormalschulmeisterin. - Мечта
Екатерины. - Смольный монастырь. - Екатерина в роли настоятельницы. -
Подделка под Сен-Сир. - Плоды подобного воспитания. - Нетвердость
педагогических взглядов Екатерины. - Несообразность в них.



Эти мероприятия, за исключением одного, оказались бесплодными. Несколько
учебных заведений ведут, правда, свое начало со времени великого
царствования Екатерины, но все это специальные училища, как, например,
артиллерийская и инженерная школа, основанная в 1762 г., коммерческое
училище в 1772 г., горный институт в 1773 г. и Академия художеств в 1774
году. В 1781 г. был поднят вопрос о народных школах, и через два года
Янковичу было поручено создать несколько начальных училищ но образцу
австрийских. Их было открыто в Петербурге сразу десять, и через несколько
месяцев они насчитывали уже около тысячи учеников. Это привело Екатерину в
большой энтузиазм, и она писала Гримму: "Знаете ли вы, что мы поистине
делаем весьма хорошие вещи и быстро подвигаемся вперед, но не в воздухе
(потому что, из страха пожаров, я раз навсегда запретила всякие
аэростатические шары), но внизу, по земле, распространяя просвещение". В
ответ па это Гримм пожаловал Екатерину титулом
Universalnormal-schulmeisterin.

Но все это было, однако, очень далеко от того воспитания в духе Локка и
Жан-Жака Руссо, о котором мечтала императрица, и которое, но ее мнению,
должно было бы возродить Россию. Их педагогическая система была применена
ею в сущности только в одном учреждении, основанном ею в 1764 г. для
воспитания молодых девушек, - а именно так называемом Смольном монастыре.
Это было любимое создание Екатерины, которому она с редким для нее
постоянством оставалась верна до конца царствования. Величественное здание
его на берегах Невы и теперь останавливает на себе восхищенное внимание
иностранцев, и русские "благородные девицы" продолжают получать здесь свое
образование; еще не так давно в стенах его выросли дочери князя
Черногорского и тоже были свидетельницами того, как русская императрица,
подобно своей великой предшественнице, нередко приезжала в институт, зорко
следя за успехами и учением воспитанниц и интересуясь их детскими играми.
Совершенно замкнутая жизнь в течение почти десяти лег, полная оторванность
от всяких внешних, даже религиозных, влияний, но особенно от влияния семьи,
- одним словом, все основные черты "Генерального учреждения" Бецкого были
проведены Екатериной в воспитательный и учебный план этого заведения. Зимою
воспитанницы никогда не имели отпусков: они выезжали только ко двору, куда
императрица часто призывала своих любимиц. Летних каникул у них тоже почти
не было. Раз в полтора месяца родители могли видеть дочерей, присутствуя на
публичных экзаменах, которые позволяли им судить о степени достигнутых
детьми успехов: и это было все. Учительницы, - не монахини, конечно, а
женщины общества, - говорили своим ученицам о Боге, о диаволе только в
самых общих выражениях, что исключало возможность всякого прозелитизма;
духовенство допускалось, положим, в этот своеобразный монастырь: оно даже
обучало девиц Закону Божьему, но ограничиваясь строго необходимыми
сведениями. Это был монастырь с настоятельницей-императрицей, увлекавшейся
философией, и иноческая жизнь, сообщавшаяся с великолепием и соблазнами
императорского дворца: что-то вроде французского Сен-Сира, но без всякого
религиозною оттенка; мы говорим при этом, конечно, не о суровом и угрюмом
христианстве г-жи Ментенон, но о христианстве вообще. Священник появлялся
иногда в стенах института, но христианского духа в нем не было вовсе. Ему
противоречило самое устройство этого воспитательного учреждения, - его
разделение на две обособленные половины. В институте было всего около
пятисот воспитанниц, но часть их была дочерьми дворян, а часть - мещанки. И
они не имели между собою ничего общего ни в образе жизни, ни в образовании,
которое им давали, ни даже в костюме. У одних было тонкое белье, изящное
платье, удобное помещение и вкусный стол, - в их обучении большое место
занимали живопись, музыка и танцы. А у других платье было из грубой
материи, кушанье простое, - их учили шитью, стирке, стряпне. Цвет одежды у
всех был, положим, одинаков, но благородным девицам полагался элегантный
"лиф", а мещанкам "кофта" и фартук, указывающий на их низкое происхождение.
В основе всею этого лежал очень языческий взгляд на людские отношения; он
замечался, впрочем, и в учебной программе института, в которую Дидро хотел
включить полный курс анатомии, и в образе жизни воспитанниц, имевших доступ
к легкомысленному и развращенному двору императрицы.

Как на это указывали не раз. Екатерина первая из русских венценосцев
обратила внимание на женское образование. Она положило ему начало с тою
полнотой замысла и великолепием исполнения, отпечаток который мы видим на
всем созданном ею. Но в основание его были положены принципы, значение и
ценность которых были, к несчастью, недостаточно продуманы ею: и они
принесли свои плоды и сыграли большую роль в истории умственного и
нравственного развития русской женщины, - роль, которую вряд ли можно
назвать вполне благотворной.

По собственным признаниям императрицы Гримму, видно, что представляли,
после пятнадцати лет царствования, воззрения Екатерины на дело воспитания:
они сложились в ней совершенно случайно. Она отовсюду черпала идеи для
своих учебных планов, точно собирала солдат