А между тем она приложила большие старания к тому, чтобы сделать
их лучше, и, не давая воли своей любви к ним, применяла к ним, когда нужно,
даже строгость. Так, она раз заметила, что при cмене часовых, стоявших у
императорского дворца, солдат задерживают дольше обыкновенного: это был
спектакль, который задавали маленьким великим князьям, смотревшим из
окошка. Екатерина сейчас же вызвала их гувернера и сделала ему строгое
внушение: государственная служба, особенно военная, - сказала она, -
создана не для забавы детей. А если бы великие князья заупрямились, то им
следовало сказать, что бабушка этого не позволяет. Это был, бесспорно,
очень мудрый принцип. Но вся воспитательная система Екатерины не держалась
на его высоте.

Екатерина взяла также исключительно на себя заботу о браке своих внуков и
внучек. Мнение родителей при этом не спрашивалось. Впрочем, мнения Павла не
спрашивали даже тогда, когда вопрос шел о его собственной женитьбе. В
Петербург было вызвано в общем около дюжины немецких принцесс,
чередовавшихся одна за другими. Императрица хотела, чтобы ее сыну, а затем
внукам было среди кого выбирать. И выбор, действительно, был богатый: три
принцессы Дармштадтские, три принцессы Вюртембергские, две принцессы
Баденские и три принцессы Кобургские, Принцессы Вюртембергские не поехали,
впрочем, дальше Берлина, так как галантный к женщинам Фридрих потребовал,
чтобы Павел сделал хотя бы полдороги навстречу своей невесте. Этот брак был
устроен стараниями принца Генриха Прусского, приезжавшего в 1776 году в
Петербург. Старшая из принцесс была еще прежде помолвлена с Принцем
Дармштадтским, но было решено, что он откажется от нее, если "в нем есть
хоть малейшая честность", - как писал принц Генрих своему брату, если "он
не захочет разрушать счастье двух держав". Принц Дармштадтский,
действительно, показал себя "честным". Так как старшая сестра ускользала от
него, он решил удовольствоваться младшей: "ведь в сущности это было одно и
то же". Кроме того, как Фридрих и предвидел это, отец принцессы не стал
ждать его согласия, чтобы "ударить по рукам, раз его дочери представлялась
более выгодная партия". Затруднение было встречено только в выборе
лютеранского пастора, достаточно "просвещенного", чтоб доказать будущей
великой княгине, что она делает вещь, угодную Богу, изменяя вере отцов. Но
в виду того, что Петербургский двор прислал 40.000 рублей на путешествие
принцесс, "истинный бальзам", по выражению их матери, для расстроенных
финансов их дома, то это маленькое препятствие оказалось преодолимым.

Через несколько лет принцессы Дармштадтские приехали уже в самый Петербург.
Их сменили две принцессы Баден-Дурлахские. Они были сироты, и за ними
послали графиню Шувалову, вдову автора "Epitrea Ninon", и некоего
Стрекалова, который будто бы вел себя в пути, как казак, похищающий
грузинских девушек. Но в то время германские дворы не были очень
щепетильны. По приезде принцесс императрица пожелала видеть их приданое.
Осмотрев его, она сказала: "Милые мои, я не была так богата, как вы, когда
приехала в Россию". Старшая принцесса осталась в Петербурге и вышла замуж
за великого князя Александра; младшая возвратилась домой: она не
понравилась Константину. Ей было только четырнадцать лет, и она была еще не
сформирована. Впоследствии она вышла замуж за шведского короля.
Празднества, сопровождавшие свадьбу Александра, были последним блестящим и
радостным торжеством в царствование Екатерины. Ко дню свадьбы была сложена
между прочим следующая эпиталама:

"Ni la reine de Thebes au milieu de ses filles,
Ni Louis et ses fils assemblant les families,
Ne formerent jamais un cercle si pompeux.
Trois generations vont fleurir devant Elle,
Et c'est Elle toujours qui charmera nos yeux.
Fiere d'etre leur mere et non d'etre immortelle:
Telle est Junon parmi les dieux!"

(Ни царица Фив среди своих дочерей,
Ни Людовик и его сыновья, окруженные семействами,
Не представляли такого блестящего зрелища.
Три поколения будут процветать перед нею,
Но по-прежнему она очаровывает наши взоры,
Гордая тем, что она их мать, а не тем, что бессмертна:
Такова Юнона посреди богов!)

На следующий год приезд принцессы Саксен-Кобургской с тремя дочерьми прошел
уже менее заметно. Но на этот раз Екатерина нашла, что багаж их высочеств
очень тощ. Они превзошли ее собственную бедность при ее приезде в Россию.
Надо было освежить гардероб всей семьи прежде, чем показать их при дворе, и
Константин опять показал себя слишком требовательным. Но в конце концов он
все-таки остановил свой выбор на младшей из принцесс.

Итак, Екатерина решительно освободила себя от некоторых семейных
привязанностей и долга, вопреки голосу природы или хотя бы приличиям, и
заменила их другими чувствами, которым отдалась так же открыто и смело. Мы
старались в свое время дать объяснение этой психологической загадке, но
сознаем, что оно может вызвать не одно возражение. Но когда подходишь к
крупным историческим фигурам, обычные людские мерки к ним неприложимы, и
тайна их побуждений и поступков часто остается не понятой и не раскрытой.


Глава третья
Интимная жизнь Екатерины. - Фаворитизм

                                     I.
  Легенда и история. - История и характер фаворитизма в России. - Размеры,
  которые он принял при Екатерине. - Государственное учреждение. - Первый
фаворит. - Его преемники. - Число их все растет. - Ненасытная чувственность
  или страстность натуры? - Доля рассудка. - Осложнение любовных увлечений
чувством материнства. - Воспитанники Екатерины. - Фаворит - основатель школ.



Вокруг любовной жизни Екатерины сложился ряд легенд. Мы постараемся
заменить их здесь несколькими страницами истории. Рассказывая о первых
шагах, сделанных Екатериной на пути любовных увлечений еще до ее приезда в
Россию, Лаво писал, бесспорно, не как историк: по его словам, у Екатерины
будто бы еще в Штеттине был любовник, граф Б..., который думал, что женат
на ней, но брак этот был фиктивным, так как во время венчания Екатерину
заменила перед алтарем одна из подруг ее, скрытая под вуалью. Это просто
глупая сказка. Мелкие немецкие дворы не были, разумеется, образцами
добродетели; но принцессы их все-таки не предавались разврату с
четырнадцати лет. Впоследствии, в Москве и в Петербурге, Екатерина, по
словам того же Лаво, отдавалась почти что первому встречному в доме некоей
графини Д..., причем ее бесчисленные любовники не знали, с кем имеют дело;
Салтыков уступил место какому-то скомороху Далолио, венецианцу по
происхождению, и тот тоже устраивал своей августейшей любовнице на
несколько дней новые знакомства в доме Елагина. Лаво повторяет здесь
россказни, не имеющие за собою даже тени фактического основания. Послушаем,
что говорит Сабатье де-Карб, свидетель прекрасно осведомленный и вполне
беспристрастный. В записке, составленной им в 1772 году, мы читаем: "Не
будучи безупречной, она (Екатерина) далека в то же время от излишеств, в
которых ее обвиняют. Никто не мог доказать, чтобы у нее была с кем-нибудь
связь, кроме трех всем известных случаев: с Салтыковым, с польским королем
и с графом Орловым".

Приехав в Россию, Екатерина застала здесь общество и двор, не более, но и
не менее развращенные, чем все придворные круги Европы, и наверху общества,
на самых ступенях трона, ту форму разврата, примеры которого можно было
видеть почти на всех престолах Запада, в том числе и во Французском
королевстве, - а именно фаворитизм. После смерти Петра I русский престол
непрерывно занимали женщины; у них были любовники, как у Людовика XV
любовницы; и избранник русской императрицы Бирон пользовался в России тою
же властью, что и любимица короля маркиза Помпадур - во Франции. Как
Людовик XIV тайно женился на г-же Ментенон, так Елизавета вышла замуж за
Разумовского. Разумовский был сыном крестьянина-малоросса и начал свою
карьеру певчим в императорской капелле; но и вдова Скаррона не могла
похвалиться очень родовитым происхождением. Шубин, предшественник
Разумовского, был простым гвардейским солдатом: он был достоин Дюбарри. И
еще раньше, когда возле колыбели Людовика XIV Францией правили женщины,
положение синьора Мазарини при французском дворе должно было производить на
людей, готовых всему удивляться, не менее странное впечатление, чем роль
Потемкина при Екатерине полтораста лет спустя. Впрочем, к чему вызывать
такие далекие воспоминания? Ведь Струэнзе, Годой, лорд Актон были
современниками фаворитов Екатерины II.

Фаворитизм был в России тем же, что и в других странах. И только вследствие
своего необыкновенного развития при Екатерине, он получил в ее царствование
особый оттенок. На этот раз во главе государства стала женщина страстная и
безудержная. У нее были фавориты, как и у Елизаветы Петровны и у Анны
Иоанновны, но по самому своему темпераменту и нраву, по склонности все
делать широко, она придала этому традиционному на русском престоле порядку
- или, если хотите, беспорядку - вещей невиданные прежде размеры. Анна
сделала из конюха Бирена только герцога Курляндского, а Екатерина возвела
Понятовского на престол Польского королевства. Елизавета ограничилась двумя
официальными фаворитами: Разумовским и Шуваловым; Екатерина насчитывала их
десятками. Но это еще не все: она не только всегда и во всем преступала
общепринятые границы; но ее властный, самодовлеющий, презрительный к
установленным правилам морали ум стремился возводить в закон собственную
волю, желание или даже каприз. При Анне и Елизавете фаворитизм был не
больше, как прихотью их; при Екатерине он стал почти государственным
учреждением.

Однако он принял такой характер не сразу. До 1772 года Екатерина отдавала
часть своего времени любви, как то делали предшествовавшие ей императрицы,
и об ее увлечениях говорили, как и об увлечениях Елизаветы, не находя в них
ничего исключительного. Даже напротив. Хотя граф Сольмс и писал Фридриху
про Григория Орлова, что "можно было бы найти ремесленников и лакеев,
сидевших с ним недавно за одним столом", но прибавлял при этом: "в России
так привыкли к фаворитизму, так мало удивляются быстрому возвышению
неизвестного прежде лица, что все приветствуют выбор этого кроткого и
вежливого молодого человека, который не выказывает ни гордости, ни
заносчивости, остается на той же дружеской ноге со своими прежними
знакомыми, узнает их даже в толпе, не вмешивается вовсе в государственные
дела, а если и делает это иногда, то только для того, чтобы замолвить слово
за кого-нибудь из своих приятелей". Григорий Орлов, правда, не долго
удовлетворялся этой скромной и незаметной ролью, или, вернее, ею не
удовлетворялась для него Екатерина; граф Сольмс вскоре писал опять:
"Страсть ее величества все усиливается, и она пожелала, чтобы он (Орлов)
принял участие в делах. Она ввела его в комиссии, учрежденные для
преобразования государства". И только тут, если верить прусскому
посланнику, и разразилось общественное недовольство. Гетман Разумовский и
граф Бутурлин, оба генерал-адьютанты, находили несовместимым со своим
достоинством, чтобы офицер, еще недавно стоявший неизмеримо ниже их,
считался бы теперь им равным. Другие русские сановники, князья и генералы,
которым приходилось ожидать в передних временщика минуты его пробуждения,
чтобы присутствовать потом на его утреннем выходе, сильно на это
негодовали. Обер-камергер граф Шереметьев, один из самых именитых и богатых
русских вельмож, и первые чины двора, по своему положению обязанные
эскортировать экипаж императрицы, были оскорблены тем, что Орлов сидел
развалясь рядом с Екатериной в то время, как они верхом шлепали по грязи
возле дверей кареты...

Впрочем, и в этом не было ничего нового, и старики, помнившие царствование
Анны и ненавистную всем бироновщину, находили теперешний режим,
сравнительно с прошлым, вполне терпимым. Притом у Григория Орлова не было
никаких поползновений пользоваться ради личных выгод тем значением,
которое, немного против его воли, навязала ему Екатерина в деле управления
страной. Вспышки честолюбия бывали у него редко и быстро проходили.
Вмешиваясь в политику, он в большинстве случаев только повиновался воле
императрицы и то с недовольным, угрюмым лицом. Он старался стушеваться,
уйти от дел. Это был сладострастный, ленивый и добрый человек. На той
головокружительной высоте и в опьяняющей атмосфере, куда неожиданно
вознесла его судьба, он жил словно в полусне, не сознавая реального мира,
который все более ускользал от него, пока совсем не исчез, и Орлов не
погрузился в глубокую тьму безумия.

Но увлечение Екатерины Орловым было понятно и даже окружено известным
ореолом: этот человек рисковал для нее жизнью, и она любила его - или
думала, что любит, не только чувственною любовью. Расставаясь с ним, она
страдала глубоко и сильно, и когда он умер, оплакивала его искренними,
горькими слезами.

Скандальная хроника императрицы началась в сущности лишь после опалы
первого фаворита. С Васильчиковым в 1772 году в жизнь Екатерины влилась
струя материальной, грубой и бесстыдной чувственности. А с появлением
Потемкина в 1774 году Екатерина стала делить свою императорскую власть со
случайными любовниками и придала этим новый характер своему царствованию.
Фавориты теперь быстро чередовались один за другим: в июне 1778 года
англичанин Гаррис отмечает возвышение Корсакова, а в августе говорит уже об
его соперниках, которые стараются отбить у него милости императрицы; их
поддерживают: с одной стороны Потемкин, с другой - Панин вместе с Орловым;
в сентябре Страхов, "шут низшего разбора", одерживает над всеми верх;
четыре месяца спустя его место занимает майор Семеновского полка, некто
Левашев; молодой человек, покровительствуемый графиней Брюс, Свейковский,
пронзил себя шпагой в отчаянии, что ему предпочли этого офицера. Корсаков
опять на минуту возвращается к прежнему положению; он борется теперь с
каким-то Стояновым, любимцем Потемкина, но все они должны уступить дорогу
Ланскому; Ланского сменяет Мамонов; у Мамонова временно отбивают место
Милорадович и Миклашевский, и т.д. и т.д. Это какой-то безудержный поток: и
в 1792 году, в шестьдесят три года, Екатерина опять начинает с Платоном
Зубовым, и, по-видимому, и с его братом Валерьяном, главу романа,
прочитанную ею прежде с двадцатью другими предшественниками.

Была ли это с ее стороны только чувственная распущенность, против которой,
вместе с ее целомудрием и достоинством, не мог устоять и ее светлый ум
гениальной женщины? Мы думаем, что нет. Мы имеем здесь, по-видимому, дело с
древней, как мир, но всегда новой проблемой, которая в наши дни вызывает
большие споры и страстные требования. Вопрос отношения Екатерины к ее
фаворитам - это вопрос отношений двух полов и с физической и духовной точки
зрения; и в жизни великой императрицы он получает - полагаем мы -
бесспорное разрешение в ярком свете исторического опыта. Вот исключительная
женщина - исключительная и в умственном, и в моральном, и даже в физическом
отношении; исключительно свободная, по своему сану, от рабства, которое
налагает на женщину ее пол, и имеющая за собою полную независимость и
всяческую власть - власть самодержавную. И что же? Нет, не только
ненасытная и неодолимая чувственность бросала Екатерину в объятия Зубова
или Потемкина. В любовной одиссее, перипетии которой были только что
рассказаны нами, мы видим иную потребность, другой категорический
императив. Как ни была сильна воля Екатерины, как ни был тверд ее ум и
высоко то представление, которое она составила себе и сохранила до конца
жизни о своих способностях и дарованиях, она находила, что они все-таки
недостаточны, и сами по себе, и для служения ее государству: она считала
необходимым укрепить их силою мужского ума, мужской воли, хотя бы этот ум и
воля и стояли в отдельном случае ниже ее собственных. И она этого не
скрывала! Когда она говорила Потемкину, что она без него "как без рук", то
это не была пустая фраза в ее устах. В 1788 году, когда фаворит был в
Крыму, письма, которые писал ему его доверенный человек Гарновский,
остававшийся в Петербурге, полны упреков и настойчивых требований, чтобы
Потемкин возвращался скорее, так как его отсутствие вредно отзывается на
делах и на настроении императрицы, "смущенной в духе, подверженной
беспрестанным тревогам и колеблющейся без подпоры". В этом и лежит разница
в исторической роли завоевателя Тавриды и его соперников и теми примерами
женского фаворитизма, которые мы видели на Западе. Людовик XV только терпел
влияние своих любовниц и допускал по слабоволию их вмешательство в
правительственные дела; Екатерина этого вмешательства требовала и просила.

И это еще не все. Ланскому и Зубову исполнилось едва двадцать два года,
когда они были призваны занять место Потемкина. И на замечание Николая
Салтыкова, позволявшего себе говорить с Екатериной без стеснения и
удивлявшегося тому, что ее выбор остановился на Зубове, бывшем на сорок лет
моложе императрицы, она ответила ему словами, которые невольно вызывают
улыбку, но указывают на другую неоспоримую черту des ewig Weiblichen: "Я
делаю и государству не малую пользу, воспитывая молодых людей". И она
искренне верила тому, что говорила! В ее ревностном старании посвятить этих
своеобразных учеников в управление государственными делами, в заботливости,
с которой она следила за их успехами, была действительно известная доля
материнства. И таким образом неисцелимая слабость женской природы, с одной
стороны, а с другой - возвышенное стремление принести пользу своему народу
заставили гордую и властную самодержицу искать опору в мужчине.

Без сомнения, - иначе, впрочем, Екатерина и не была бы сама собой, - она и
в своей интимной жизни преследовала отчасти политический расчет, как ни
кажется это странным. Но это подтверждается фактами: и так необычайна
судьба этой великой руководительницы людей, что факты эти даже оправдывают
ее в известном отношении: воспитанный и смягченный ею, прошедший ее строгую
политическую школу на всех ступенях административных и военных должностей -
хотя и поднимаясь по ним, правда, чрезвычайно быстро - Потемкин стал в
конце концов крупной фигурой в роли всемогущего министра. Зорич был
незаметным гусарским майором, когда по воле императрицы поселился на
несколько месяцев в особых апартаментах, сообщавшихся потайной лестницей с
внутренними покоями Екатерины. А впоследствии он занял видное место среди
деятелей, работавших для народного просвещения России! Мы ничего не
выдумываем: Зорич первый создал план военной школы по образцу заграничных.
В его великолепном поместье Шклове, расположенном невдалеке от Могилева и
пожалованном ему при его отставке, он основал училище для сыновей бедных
дворян, которое было с течением времени преобразовано в кадетский корпус и
переведено в Москву в виде первой военной гимназии этого города.

Екатерина, разумеется, не могла бы достигнуть этих чудес, если бы ей не
помогала та историческая рамка, в которой ей приходилось действовать, и вне
которой и ее собственное славное царствование было бы немыслимо. С Зоричем,
Потемкиным, Мамоновым и десятками других имен ее двор действительно походил
на Герольдштейн, но Герольдштейн, в котором комический, грубый элемент
сочетался с серьезным и который создал одну из самых оригинальных страниц в
летописях мира. Россия до сих пор остается самобытной страной, стоящей как
бы вне Европы, и Екатерина была тоже совершенно незаурядной женщиной.
Только соединение этих двух условий и могло превратить героев оперетки в
главных действующих лиц человеческой драмы, разыгравшейся на одной из
величайших сцен мира. И благодаря этому, к истории России того времени,
истории, подобной сказочной феерии, и не приложимы мерки, которыми судят
обыденные события.

Наконец и еще с одной точки зрения фаворитизм в том виде, какой придала ему
Екатерина, не был результатом больной чувственности, ищущей все новых
наслаждений. В безумии Гамлета была известная методичность; а в жил