, разумеется, и палубный груз,
первостепенной  важности  "свидетель".  Ибо  помимо  всего  прочего он  дает
возможность судить о том, что за судно потерпело аварию.
     Проходит  несколько   дней,  и  место,   где  лежат   остатки  корабля,
приобретает в какой-то степени "обжитой" вид. Здесь и там воткнуты  метровые
вешки, ко всем обнаруженным объектам прикреплены пластмассовые бирки.
     Понемногу число находок все увеличивается, в том числе и  там, где, как
казалось поначалу, нет ничего интересного.
     22. По мере того как участники экспедиции поднимают на поверхность  все
новые  и   новые   орудия   и   предметы,  выясняются  кое-какие  интересные
подробности. И не было тут знакомого всем желтого цвета металла: бронза была
не  желтой,  а зеленовато-серой.  Сыграл,  видимо, свою роль двойной процесс
электролиза -- взаимодействие между бронзой и  медью и между медью и оловом.
Степень коррозии  оказалась  различной, возможно, из-за того, что сплавы  не
были, да и не могли  быть абсолютно идентичными, а возможно, из-за того, что
условия "захоронения" оказались не совсем одинаковыми.
     Некоторые  орудия  благодаря  тому,  что  они  были покрыты своего рода
наростами, удалось освободить из каменного плена с помощью молотка и долота.
Как правило, эти древние орудия (поскольку были наросты) оставались целыми и
невредимыми  -- относительно, конечно, ведь  они пролежали в воде достаточно
долго.  Самое же любопытное заключалось в том, что в большинстве случаев они
не утеряли свою форму.
     Но  встречались  и  такие, которые под водой  были мягкими, словно сыр.
Когда же их поднимали наверх, они становились хрупкими и ломкими.
     23. Вечные хлопоты доставляют  течения, иногда они меняются  чуть ли не
каждый час.
     Ныряльщик  прыгал с борта корабля, держась за трос, и уходил в глубину.
На дне, за скалами,  даже когда подводное течение было  сильным, аквалангист
мог трудиться более или менее спокойно.
     Работали  много и дружно. На поверхность  были подняты обломки слитков,
бронзовые орудия и балласт. Но основная часть все  еще оставалась на дне, на
платформе,  как  ее  называли,  --  сросшаяся  в  одну громадную глыбу груда
бронзовых брусков.
     Как с ней быть? Этот вопрос обсуждался неоднократно.
     Дюма  настаивал  на  том,   что  ее   следует   отделить  всю  целиком,
предварительно,  разумеется,  нанеся  на   план.  Но  как  это  осуществить?
Многоопытный Дюма нашелся и тут.
     -- Домкрат, -- говорит  он, --  почему  бы  не  попытаться использовать
домкрат!
     Это орудие оставили в Финике, но теперь, поскольку оно понадобилось, за
ним посылают судно.
     Тем  временем  Клод Дютюи  вместе с Дюма принимаются  долбить  в  глыбе
углубления,  чтобы можно было установить домкрат. К концу недели  они  более
или  менее  успешно справились со  своей задачей. К тому времени  подоспел и
домкрат. Его  благополучно  спустили на дно, подвели  под слитки. Он немного
проработал, а потом закапризничал.
     Пришлось поднять домкрат наверх. Выяснилось, что орудие капризничало не
зря:  смазка была недостаточной  и вода  нашла себе дорогу. Домкрат  тут  же
смазали,  проверили  и снова  отправили на дно. На  сей раз с ним  спустился
только Дюма.
     Тридцать пять минут спустя он  торжествующе  оповестил всех,  что груда
отделена от скалы.
     Судно  подвели  непосредственно к  тому месту, где лежала  бронза. Дюма
нырнул еще раз,  чтобы закрепить подъемный трос. Даже мачта и та заскрипела,
когда лебедка стала вытягивать из глубины подвешенный на тросе груз.
     В  какой-то  момент груз,  очевидно, зацепился за  что-то на дне.  Все,
однако,  обошлось. Лебедка снова заработала нормально, и  глыба  потихонечку
пошла наверх.
     А  потом  наступил  незабываемый  момент:  раздался громкий  всплеск, и
большая зеленая груда  металла предстала  наконец перед всеми. Еще несколько
мгновений,  и  она  оказалась на борту. Ее аккуратно  опустили на  покрышки,
которые  заранее  положили  на палубу. Это  была часть  груза,  который  вез
корабль:  бронзовые  орудия,  обломки   слитков,   целые   слитки,  намертво
скрепленные известняком.
     24.  Неподалеку от  мыса Гелидонья есть  небольшая бухта. Здесь хороший
пятачок пляжа и ручей -- чистый, с настоящей родниковой водой. Возле ручья и
расположилась "база"  экспедиции, ее главный  штаб.  Здесь обсуждались планы
работ,  здесь  находился  весь  скарб  экспедиции:  маски,  ласты,  баллоны,
фотоаппараты,  ружья  для подводной  охоты.  Рядом кухня,  чуть  поодаль  --
компрессоры, генератор.
     Ручей был нужен не только как источник пресной воды. Его перегораживают
-- и вот, пожалуйста, небольшой пруд. Именно сюда и приносили находки, чтобы
очистить их от соли...
     25.  Однажды очередная  глыба  слитков раскололась внизу, под водой, на
"платформе", и  аквалангисты  увидели  плетеную  корзинку, а в ней сломанные
топоры и мотыги. Корзинку осторожно привязали к тросу и подняли наверх.
     Но вот что любопытно: там, где лежали слитки, были видны остатки досок.
     А  на  следующий  день  участники  экспедиции  нашли  обломки планок  и
органические следы, свидетельствовавшие  о том, что здесь некогда находилась
сгнившая теперь бортовая обшивка.
     Но это  могло  означать только  одно: наконец-то  были найдены  остатки
самого корабля.
     Джордж Басс  отправил в  Пенсильванский  университет телеграмму: "Тонны
груза. Возможно, сохранились части корабля. Работы на несколько лет".
     26.  Тем  временем пруд все больше наполнялся поднятыми со дна морского
орудиями.  Чего  тут  только не было: лемехи, мотыги, кирки,  топоры, тесла,
зеркала, долота, стамески, зубила, ножи,  лопаты, наконечники копий, колуны.
Нашелся и вертел. Исследователи долго  ломали  голову над  одним  предметом,
назначение которого  не  могли  понять, наконец решили, что  это своего рода
багор. Нашелся бронзовый  треножник, нашлись медные слитки и бесчисленные их
обломки.  Одной  из самых  неожиданных  находок  оказался  кусок  беловатого
металла. Он был деформирован, подвергся коррозии. Все же удалось установить:
олово, точнее, оловянная руда.
     Внимательнейшим   образом  рассматривают   исследователи  все  находки,
тщательно изучают,  сопоставляют.  И  приходят к выводу: корабль,  вероятно,
принадлежал кузнецу, который совершал плавание вдоль побережья с грузом меди
и олова, предназначенного для  выплавки  бронзы.  Не  исключено, что  помимо
этого  он собирал лом, пригодный для переплавки, обменивая старые орудия  на
новые.
     В корзине, которую нашли на дне среди слитков, лежали сломанные орудия.
Возможно, что таких корзин на борту было много:  в них, очевидно, складывали
орудия, предназначенные на переплавку. Удалось найти и заготовки изделий.
     ...Теперь ни у кого уже не было  сомнений в том, что здесь,  возле мыса
Гелидонья, хранится настоящий клад бронзового века.
     К  середине  лета  были  подняты  на  поверхность  двадцать  слитков  и
множество отдельных кусков бронзы и  меди. Нашлись внизу, на  "платформе", и
черепки. Они помогли уточнить дату кораблекрушения: XII век до нашей эры.
     27. Как-то раз, когда участники экспедиции поднимали один из  последних
оставшихся  на  "платформе" обломков,  Клод Дютюи увидел треснувший глиняный
сосуд,  наполненный ракушками.  Ракушки никому не были нужны. Но под ними  в
сосуде  оказались  бусины.  Вероятно,  они  принадлежали  кому-то из  членов
экипажа, может быть, были достоянием капитана.
     Дюма пришел в восторг.
     -- Вот это находка! -- восклицал он.  --  Прямо как из "Тысячи и  одной
ночи".
     ...Их  насчитали несколько  сот,  все одного цвета -- зеленые и светло-
зеленые. Джоан Тейлор, большой специалист своего дела, пришла к выводу: бусы
финикийские,  и  первоначально  они  были  голубыми  и белыми. Морская  вода
размягчила их: стоило только  их слегка сжать, и они превращались в лепешку.
А на следующий  день нашли великолепно сохранившийся двойной топор. Края его
были отточены, хоть сейчас приступай к делу.
     Когда с "платформой" наконец было покончено, Дюма,  Трокмортон и другие
ныряльщики перенесли фронт работ  несколько дальше, к расселине. Им повезло:
они  разыскали  остатки  деревянных  частей  корабля,   самого  древнего  из
когда-либо найденных  кораблей! Досок осталось очень немного, присутствие их
скорее угадывалось, но все же их оказалось достаточно для того,  чтобы можно
было себе представить в общих  чертах,  где находился  корпус  корабля,  его
остов. И в  некоторых  из найденных  деталей оказались аккуратно  выточенные
отверстия  для  деревянных  шипов: на корабле  все  скреплялось  без  помощи
гвоздей.
     В  расселине  было полно  всякого добра.  Защищенный  с  одной  стороны
большим валуном, а с другой стороны -- скалой, груз находился здесь  в более
выгодных условиях, чем на "платформе". Нашлись тут и орудия.
     А затем были сделаны еще более интересные находки.
     28. В первый же день Трокмортон нашел здесь скарабея. Подумайте только,
настоящий египетский скарабей, изображение священного жука! Скарабеи служили
талисманами. Некогда египетские офицеры брали их с собой, когда отправлялись
в  походы.  То  же  делали купцы  и  мореплаватели.  И даже  в  могилы клали
скарабеев,  снаряжая  в дальний  путь  своих богатых  и  знатных  сородичей,
египтяне.  Судя по  ряду  признаков, похоже  было, что  находка относится ко
временам Рамсеса II (1301--1234 годы до нашей эры).
     А днем позже сыскался каменный набалдашник, вероятно, от посоха.
     Явные остатки органических материалов навели  исследователей  на мысль,
не  угодил  ли сюда некогда  сундук капитана? Ведь  рядом нашлись гирьки  из
гематита,  красного  железняка.  Затем  последовала  еще  одна интереснейшая
находка -- цилиндрическая печатка  из твердого черного  камня с изображением
богини, благословляющей двух молящихся. Эта сирийская печать, как выяснилось
впоследствии, была по меньшей мере на пятьсот лет старше самого корабля.
     Дальше  --  больше. В один поистине прекрасный для исследователей  день
удалось обнаружить неплохо сохранившиеся куски деревянной распорки судна. Их
подняли  на   поверхность,   предварительно   положив   для  сохранности   в
пластмассовые мешки.
     Площадь расселины  была сравнительно невелика:  не больше  двуспального
дивана.  Она слегка  суживалась в  противоположном от "платформы"  конце. По
мере того как ныряльщики исследовали дно, им вновь попались скарабеи, на сей
раз целых три, а также светильник, бронзовый браслет и несколько гематитовых
гирек.
     Вскоре  в  распоряжении  исследователей оказались три  полных комплекта
гирь.  В двух  из них  гирьки  были  округленными,  с  плоским основанием. В
третьем  наборе  гири  напоминали крохотные  футбольные  мячи, сплющенные  с
одного  конца.  Самая  маленькая была  размером  чуть больше горошины, самая
большая -- немного  меньше мяча  для игры в гольф.  Пятьдесят гирь!  И очень
точных.
     ...Джордж  Басс, наверное, прав, когда  он  утверждает,  что с подобным
подбором   гирь  капитан  мог  вести  торговлю  в  любой   части  Восточного
Средиземноморья -- в Трое, Сирии, на Кипре, в  Палестине, на Крите, в Египте
и, возможно, даже в Греции. Обширны были торговые связи уже и  в те времена:
в Средиземноморье находки свидетельствовали об этом вполне определенно!
     29. Последовал еще один набалдашник, кусок хрусталя, точильный камень.
     Надо сказать,  что,  хотя все, как  и  полагалось  (это  было  железным
законом),  зарисовывалось  и  фотографировалось, исследователям долгое время
было  не очень  понятно расположение предметов  в устье расселины. Они  явно
принадлежали  к "одной компании" (в  этом не было  сомнения),  но, вероятно,
здорово  перемешались в тот момент, когда корабль пошел ко дну и  корпус его
оказался между расселиной и скалой.
     На полпути  к  "дивану"  находился  пласт  в  несколько футов толщиной.
Сначала  было  решено,  что  здесь часть  остова  корабля вместе с остатками
груза.  Но оказалось, что  это остатки досок, а поверх  них --  своего  рода
настил из брусьев или обрубков  прутьев  толщиной с палец. Сверху лежал груз
-- медные бруски и орудия.
     30.  Помните  то  место  в  "Одиссее",  где подробно описывается,  как,
готовясь  возвратиться домой, Одиссей с  помощью нимфы  Калипсо строит плот:
"[Сначала]  медный вонзил он  топор,  большой,  по руке его точно сделанный,
острый с обеих сторон". (Экспедиция нашла много  двойных бронзовых топоров и
один  из них,  мы упоминали  об этом, прекрасно отточенный  с обеих сторон.)
"Тою порой Калипсо с буравом возвратилась. Начал буравить он брусья. И  все,
пробуравив, сплотил он".
     Далее у  Гомера сказано,  что,  закончив строить  плот, Одиссей "сделал
потом по краям  загородку из ивовых прутьев, чтоб защищала  от волн, и  лесу
немало насыпал".
     Вот этот "лес", эти "брусья"  немало  хлопот  доставили переводчикам. И
прежде всего потому, что непонятно было, что это, собственно, за "лес".
     Теперь,  кажется, на этот  вопрос можно было ответить совершенно точно:
речь идет о своего рода  предохранительном слое, защищавшем  тонкие обшивные
доски корабля изнутри. Этот защитный слой не давал грузу кататься по палубе,
предохранял  обшивку  изнутри. Подобная  конструкция  и  ныне встречается на
Кипре.
     31. Участники экспедиции успели еще поднять со дна остатки корпуса. Это
оказалось  очень  трудный.  Бренными,  хрупкими   были  сии  остатки.  Чтобы
доставить их наверх, пришлось подрезать весь слой, на котором они лежали.
     На этом работы прекратились. Лагерь начал свертываться.
     Последними по трапу поднялись Кемаль и Трокмортон.
     Корабль дал прощальный гудок и взял курс на Бодрум.
     32. После тщательной работы ученым удалось реконструировать общий вид и
размеры найденного судна.
     ...Длина его достигала  девяти метров, ширина -- двух.  И, судя по весу
найденных слитков и орудий, грузоподъемность его составляла примерно полторы
тонны.
     Он шел, вероятно, с острова Кипр. Застигнутый штормом,  капитан пытался
провести  его сквозь рифы. Так  и осталось с тех пор  на дне древнее  судно.
Вместе  со слитками,  с тремя  комплектами  весов  и  разновесов,  маленькой
бронзовой  наковаленкой, четырьмя  (а  может  быть, больше?)  скарабеями.  И
остатками трапезы -- рыбьими и прочими костями, косточками от маслин...
     Подводя итоги,  руководитель  экспедиции  Джордж  Басс  напишет: "Самое
крупное и наиболее значительное из подобного  рода открытий. Оно принадлежит
к числу тех открытий, которые дают нам возможность увидеть облик эпохи".
     * * *
     А  в Бодруме, в рыцарском зале  сооруженного крестоносцами  замка, ныне
музей  подводной   археологии.  Здесь  посетители  могут  увидеть  все,  что
сохранило море от корабля бронзового века, самого древнего  из кораблей, чьи
остатки были когда-либо подняты с морского дна.
     И здесь же находятся остатки византийского корабля VII века нашей эры и
его груза. Их доставила сюда экспедиция, работавшая под руководством Басса в
1961--1963  годах.  В  числе  трофеев  шесть золотых  монет  с  изображением
императора   Гераклия,  пятнадцать   светильников,   семь  якорей,   большие
шаровидные амфоры.  И котел для приготовления пищи. Точно такой  же, какой и
сейчас не редкость в Бодруме.

ПО СЛЕДАМ АРГОНАВТОВ
     1.  Вероятно,  в  свое  время  это действительно был  большой город.  И
достаточно известный. Древнегреческий географ Страбон  в I  веке  нашей  эры
писал: "Диоскурия служит началом перешейка между Каспийским морем и Понтом и
общим  торговым центром  для  народов,  живущих выше ее  и  вблизи; сюда,  в
Диоскуриаду, приходят главным образом для покупки соли". А историк Плиний  в
одной из  своих книг отметил: "Теперь  этот город находится в запустении, но
некогда он был  до того знаменит, что, по словам Тимосфена,  туда  сходились
300 племен, говоривших  на  разных языках! И после  того  наши  римляне вели
здесь свои дела при посредстве 130 переводчиков".
     Поясним:  Понт --  это Черное море, которое некогда произвело на греков
весьма неблагоприятное впечатление, настолько неблагоприятное, что  они даже
дали ему прозвище Понт  Аксинский,  то есть  "негостеприимное  море".  Может
быть, и  в самом  деле  на первых  порах после теплого Эгейского  моря,  где
плывешь  от  одного  острова  к  другому, Черное  море показалось  им  более
суровым, более холодным. Может быть, вначале  негостеприимными показались  и
здешние берега. Впрочем, лихие греческие мореходы, которые лет за семьсот до
нашей эры проникли  в Черное море,  довольно  быстро  убедились в том, что и
море-то,  как  говорится,  не  из  худших,  и земли  богатые, и  с  местными
племенами  и народами  торговать  можно.  И  Понт Аксинский стали  именовать
Понтом Евксинским -- "морем гостеприимным".
     Между  прочим,  по мнению современных ученых, Черное море стало  таким,
каким мы его  теперь знаем, лишь примерно  три тысячелетия назад. Еще десять
тысяч лет назад оно было большим пресноводным озером.
     Что  же  касается  города,   то  древнегреческие  историки  и  писатели
сообщают,  что  основали его  в  VI  веке до  нашей  эры  купцы  из  Милета,
знаменитого в  Древней Греции полиса. Впрочем, задолго  до милетских  купцов
существовали  в здешних  местах поселения,  обжиты  были тут  земли местными
племенами. И охотно меняли те племена шерсть, шкуры, рыбу на расписные вазы,
оружие, на орудия, которые доставляли им пришельцы.
     Колхидой называли эти богатые причерноморские земли греки.
     2. Рассказывали, в древней области Беотии,  в  Средней  Греции,  правил
некогда  сын  бога ветра Эола царь Афамант. От богини облаков Нефеллы у него
было двое  детей -- сын Фрикс  и  дочь  Гелла. Потом разлюбил жену  Афамант,
женился на другой. А мачеха невзлюбила пасынков, решила  погубить их. И  уже
было едва-едва не осуществила свой злодейский замысел: пасть под ножом жреца
должен был  юный  Фрикс, но вдруг  предстал перед детьми златорунный овен --
баран, присланный богиней Нефеллой. Сели на  овна Фрикс и Гелла, и помчал он
их  над  полями  и лесами, над реками, выше  гор.  Вот  уже  море виднеется.
Испугалась Гелла, не удержалась на  овне и упала прямо в море. С тех пор оно
стало называться морем Геллы, Геллеспонтом (ныне -- Дарданеллы).
     А овен с Фриксом продолжил свой путь и достиг берегов Фасиса, в далекой
Колхиде. Здесь правил сын бога Гелиоса -- Эет. Когда Фрикс подрос, Эет женил
его на своей дочери. Овна Фрикс, исполняя волю богов, принес в жертву Зевсу.
А  его руно  повесил в священной  роще.  Не смыкая глаз,  огнедышащий дракон
денно и нощно охранял золотое руно.
     Тем временем в Фессалии, на востоке Северной Греции, брат царя Афаманта
воздвиг город.  Потом  в  городе  стал  править  его  сын  Эсон. Но  недолго
пользовался он властью. Сводный брат Пелий сместил его.
     Когда у Эсона родился сын, он нарек его Ясоном, но, опасаясь, что Пелий
погубит младенца, объявил, будто мальчик захворал и скончался. На самом деле
он отдал его на воспитание кентавру  Хирону. Рос  мальчик  сильным, крепким.
Научил его  Хирон  стрелять из лука, владеть мечом и копьем, научил  игре на
музыкальных инструментах и многому другому.
     Когда  Ясону исполнилось двадцать лет, он пришел  к Пелию и потребовал,
чтобы возвратил  тот ему власть, отнятую у  отца. За Ясона  вступились и его
дяди. Пелий решил схитрить.
     -- Ладно, -- сказал он, -- я верну Ясону  власть. Возвращу и богатства,
отнятые  у его отца. Но с  одним условием: пусть Ясон  умилостивит подземных
богов. Фрикс умер в далекой Колхиде. Его тень открыла мне в  сновидении, что
молит он: пусть кто-нибудь отправляется в Колхиду и завладеет золотым руном.
Сам я стар. Ты же,  --  сказал он обращаясь к  Ясону, --  молод. Сверши  это
деяние, и будет все по-твоему.
     Вот тогда-то  и кликнул клич Ясон, и на зов его -- отправиться в страну
Золотого ру