вать не стал. Едва
ли в такую рань пришел еще кто-нибудь.  Федор Кузьмич  поднимался в замок на
его  памяти очень редко,  три, кажется,  раза, и  занимало это  полдня. А за
окном сейчас было все еще утро.
     В коридоре Павлику  попался  камердинер Прохор.  Глаза  его были  полны
слез.  Увидев  Павлика, он  отвернулся  и  со  всех  ног  бросился прочь  по
коридору.
     Академик стоял  в игорной зале у окна с видом на европейский  уступ; за
окном  все не рассветало - выходило оно  как-никак на запад. Последнее время
Гаспар Шерош стал глуховат и Павлика услышал лишь тогда, когда тот подошел и
встал  рядом,  отдав честь  по-военному,  как приказывал  себя вести в таких
случаях граф. На Гаспаре были необычайно высокие  сапоги с отворотами, из-за
правого отворота торчал ярко-красный мобильный телефон.
     - Доброе  утро, Павел Павлович, - мягко сказал академик, - у нас с вами
дела. Прежде  всего прочтите  вот это.  - академик  протянул  ему  сложенную
корочку документа  с русским  двуглавым  орлом на лицевой стороне и надписью
"Свидетельство о рождении".
     - Тут ошибка, господин Шерош, - Павлик решил, что надо себя  тоже вести
по-взрослому,  - он прочел свое свидетельство  о рождении  и  ошибку  увидел
сразу, - Я не девятого июня родился, я девятого сентября.
     Академик только усмехнулся и протянул еще несколько бумажек -  это были
ксерокопии выписок из церковной книги - за подписью нынешнего епископа, отца
Аполлоса. По ним получалось, что он и вправду родился в том же году, в каком
думал, в  семьсот  девяностом  по-киммерийски,  но в сентябре же! И по знаку
зодиака  Павлик  всегда считал,  что  он  -  Дева.  А  теперь выходило,  что
Близнецы. Вообще-то было даже приятно,  что он, оказывается,  на три  месяца
старше, чем думал. Ну, а как же с днем рождения быть?
     -  У  вас, Павел  Павлович, теперь  два дня  рождения. Русский в  июне,
киммерийский в сентябре. Пусть  в России  думают, что мама,  Федор Кузьмич и
Авдотья  Артемьевна в Киммерион в июне пришли. В известном смысле так  оно и
было, для новых людей время в Лисьей Норе искажается на  три месяца... Из-за
этого через нее ни один киммериец не может выйти: время назад идти не может.
И  офени поэтому стареют раньше других, - хотя им при выходе  обратно ничего
не делается, но и время вспять не течет. Лисья Нора только Змею подчиняется,
да и то, кажется, не всегда. А киммериец может выйти из Киммерии только если
Змей разомкнется. Так, кстати, сегодня ночью и ушел Варфоломей Хладимирович.
     - Как это ушел? Кто разрешил?.. - очень удивился Павлик.
     -  Не  разрешил,  Павел Павлович. - слабо  усмехнулся  академик.  -  По
приказу архонта.  Кирия Александра Грек приняла решение и отправила гипофета
во  Внешнюю  Русь. Обязанности  его  пока  что будет исполнять младший брат.
Варфоломей Хладимирович  уже неделю как  свободный  человек  и вполне  может
работать  гипофетом.  Тесть  его, Махнудов, первым  на  прорицание записался
Сивилла покряхтела  ему  и  вдруг  говорит:  "Все  дороги  ведут  в  Тверь".
Варфоломей  теперь над  этим  голову  ломает. А  Веденей Хладимирович  пошел
пешком, его Астерий Миноевич отвез вчера вечером вон туда, - академик указал
в окно, - а рано утром нас с Федором Кузьмичом сюда привез. Федор Кузьмич...
отдал графу приказ: осенью вы с мамой уезжаете в Москву.
     Павлик мигом расстроился. Он знал, что рано или поздно ему такая дорога
предстоит, но слишком сильно засело в нем киммерийское  отсутствие  охоты  к
перемене мест.  Академик накрыл его руку своей. Вся кисть  руки Павлика была
короче  одних  только пальцев  Гаспара. Лучшего напоминания  о том, что  он,
Павлик, все-таки должен  жить в Москве,  придумать было нельзя и Павлик взял
себя в руки.
     Царевич  отвернулся к окну. Воздух был на редкость прозрачным, в  дымке
вдали даже  виднелись крыши Киммериона.  А по  Селезни, направляясь в Рифей,
кто-то плыл. Павлик удивился.
     - Это стеллеров бык, Астерий Миноевич его вперед нас в озеро пропустил,
- Лаврентий, ты же знаешь. Вот, посмотри. - Гаспар протянул царевичу сильный
бинокль графа, обычно стоявший у того в кабинете, но сегодня, видать, взятый
взаймы.
     - А на спине у него кто?
     На спине у быка сидело что-то маленькое, вроде лягушки, поджавшее ноги,
и  держало перед  собой красный телефон. Существо  явно  говорило, но другой
телефон,  засунутый за  обшлаг Гаспарова  сапога,  молчал.  Павлик удивился:
телефоны эти  наверняка больше ни с кем не соединялись. Свой академик обычно
держал включенным  и  все глупости, которые  набалтывала ему старуха Европа,
заносил в записную книжку.
     - Куда же ее теперь?
     -  Назад,  на Кипр.  Зря ее вообще сюда прихватили.  А теперь  ее хатка
понадобилась. Призрак этот, что  к  Сувор  Васильичу на  преферанс приходил,
теперь  в ее  хатке жить будет. Впрочем,  какая теперь у него жизнь.  Там, в
хатке,  вовсе умрет. Европе-то все равно.  Хатка у  нее  под скалой  была, а
значит  -  в  Азии. В Европе такого  второго  места нет,  чтобы призрак этот
больше по ней бродить не мог, но... твой папа приказал, чтобы он и Азию тоже
не поганил. Пришлось выселять Европу... по прежнему месту прописки, на Кипр,
а Лаврентий  смирный -  приказали,  он и поплыл.  Ничего,  к  середине  лета
вернется к своим коровам, они без него нам весь Рифей... обмычат.
     - А кто ж с ним справился, дядя Гаспар? - Павлик временно забыл, что он
уже взрослый, да и академик ничего не имел против такого обращения.
     - Нина Зияевна подсказала. Помнишь, к вам другой призрак играть в  вист
приходил, Дикий Оскар? Вот он и управился,  он этого призрака сперва раздел,
- костлявое, я тебе скажу, зрелище, - потом в хатку сунул и дверь запечатал.
Вечным  проклятием.  А  потом еще дикий мужик приплыл, знаешь, Ильин, и свое
добавил, ну,  не проклятие,  но то самое добавил,  что  дикие мужики  обычно
только и говорят. Вот и конец призраку.
     - А не жалко его?
     Лицо академика окаменело.
     - Нет, Павел Павлович. Хватит этого призрака и с нас, и с вас, и вообще
хватит.  Лишний он.  Пусть лежит  под  Рифейским хребтом, и  никакие хозяйки
медной  горы к нему  не  ползают.  Тарах праздник  сегодня  по  этому случаю
устраивает - говорит, от этого призрака у него даже посевы морской капусты с
тоски кисли сколько лет. Надоел, словом.
     Бык выруливал из Селезни в Рифей. Европу  у него  спине  уженельзя было
разглядеть, да  и сам он даже в бинокль виделся светлым  пятнышком на темных
водах реки. А что же Европа?
     Академик вдруг засмеялся - наверное, от облегчения.
     -  Я вот  тоже задумался - а что Европа? Я,  Павел Павлович, так думаю:
дура она старая, эта Европа - вот и весь сказ.


     1994-1999
     Москва
     Библиотека веселой фантастики