зил, что лапшу они уже ели - и  ничего; может,  в скорлупе
дело? Или еще в чем?  Эх,  купить  бы  учебник  для оборотней,  да кто ж его
напишет? Но плов раскупали бойко, и не поймешь даже, чем торговать выгодней.
Экономиста бы! Тима все мечтал и мечтал бессонными ночами,  он  все никак не
мог привыкнуть  спать по-человечьи,  норовил задремать днем,  на  что  Артем
Волков бурчал почем зря.
     И  было  дано  кооперативному  бистро в  аккурат  по его мечтаниям.  На
дальней  окраине  Старой  Грешни, куда  фургон  однажды  прикатил  и  открыл
торговлю,  подошла перекусить не  очень  молодая, однако  весьма  серьезная,
такая из  себя неглупая  женщина. Съела две порции  лапши  на  трешку, сдачу
взяла;  на  раздаче  стояла  Маша,  ну  а   других   едоков  пока  не  было,
разговорились они по-простому, по-женски. Клиентка  все удивлялась: отчего у
перекусиховцев все и дешево так, и наваристо. Пришла в ужас, узнав, что цены
тут назначают, так сказать, "от балды". Посчитала что-то на краешке газеты и
сказала  Маше, что ну никак меньше  чем два  тридцать такая порция стоить не
может. Из-за фургона  выбрался Тимофей Волков, стал слушать. Стеша  подошла,
про свой плов рассказала, попросила тоже цену  сосчитать. Оказалось, что они
опять-таки  и  пловом за  полцены  торговали.  Ушел  Тимофей  с  этой  новой
загадочной незнакомкой  погулять,  поучиться уму-разуму. А назавтра пришлось
опять ехать, Анфису Макаровну Волковой  переписывать,  как у людей положено.
Анфиса Макаровна  была  женщина бывалая: двоих мужей  бросила,  двое  от нее
сбежали,  как  раз  на  перемену фамилии смотрела  безразлично, зато Тимофей
уперся.  Ну,  уперся,   ладно:   однако  стоимость  бензина  на  поездку   в
Нижнеблагодатское Анфиса Макаровна  тоже в лапшу  включила. Ничего, спрос не
упал, горячего всем  хочется. Все  денежные дела теперь переехали на Анфису,
она и не подпускала к ним никого.
     Женатых,  таким образом,  в фирме "Волчек, братья Волковы  и  Компания"
оказалось уже трое,  в кузове становилось  очень тесно. Ребром встал вопрос:
где взять  деньги,  чтобы  хоть  один  прицеп к  фургону докупить.  За  этим
вопросом  ясно   маячил   второй:   младшие   братья,   выскользнув   из-под
целомудренного  и  строгого  надзора  бабушки  Серко,  тоже не  засидятся  в
невинности, баб  себе подберут. А деньги где взять? В неприкосновенный запас
из погреба генерального старосты Тимур влезать  не  хотел -  и  без  того на
первых  порах, покуда Анфиса дело по науке не  поставила,  двести империалов
неведомо куда растрынькались.  На оставшиеся пятьсот  разве приличный прицеп
купишь? Даже если семь тысяч пятьсот золотыми?
     Но  истинное  золото, как понял это природно моногамный Тимур Волчек, в
человечьих делах это вовсе  не деньги,  это - бабы. Анфиса подсчитала, Стеша
пробежалась по дворам в  двух-трех деревнях, пронюхала, наконец Маша пошла к
деду  Матвею-индюшатнику  договариваться.  Договорились они с  дедом  на ста
империалах комиссионных, и  тот, сладко матерясь  и что-то  свое предвкушая,
запряг лошаденку, оставил индюшат под присмотр Маши, куда-то  убыл. К вечеру
приехал  назад,  вместе с  сильно  петляющим  танком, -  а к тому сзади  был
навязан канатами самый настоящий автоприцеп. Танк развернулся, канаты смотал
-  и давай  Бог  гусеницы  в  свою  часть.  Матвей  принял  по  счету  сотню
комиссионных кругляшей  -  и  больше  не  взял ничего.  Еще не  хватало  ему
сознаваться, сколько он калыму слупил с солдатиков за то, что от украденного
еще  в сентябре  в соседней части  прицепа, на который  покупателя  так и не
нашлось, их избавил. Обещал  еще и четыре полевых кухни взять, но  спроса на
такой товар пока не было, туда гречку  с тушенкой заряжать полагалось, а где
такие деликатесы нынче возьмешь?
     Ну, тут  Маша  перед  Анфисой,  не говоря  про  Стешу,  себя  показала:
внутренность прицепа отмыла, ситцами обтянула, занавесочки укрепила. Все три
семейные пары переехали  в прицеп, и еще для двух, с трудом даже трех, место
осталось. Младших  братьев  отселили  в основной  фургон,  и  они  голодными
глазами  всю  первую   ночь  оттуда   выглядывали:   сильно   ли   прицеп  у
новобрачных-то качается. Во мнениях не сходились. Наутро что Тима, что Тема,
что   Тимоша  -  все  выглядели   как  обычно,  а   бабы,  надо  признаться,
невыспавшимися из прицепа вылезли. Но ничего  особенного,  хороший  оказался
фургон.
     Бистро  с прицепом колесило по дорогам и бездорожью Брянщины, понемногу
обрастая коллективом,  бабьим,  само  собой. Все братья Волковы слыли людьми
серьезными, шел верный слух о  том, что уже если не наперед, то наутро точно
любой  из них бабу в бывший загс-сельсовет  тащит. В  селе Потешном-Лодкине,
что возле самого Брянска,  углядел Антип-Тепа  Пелагею-Пашу, - то ли она его
углядела? Новая эта Волкова вдруг изругала волковские  закупки сухой готовой
лапши, вызвалась перекусиховцам перестроить  технологию:  можно ж ведь  свою
катать!  Тима,  помнивший  про  грозные  яйца,  чуть  сознания  не  потерял:
питался-то  он только  почти одной фирменной; ну,  правда,  можно  было  без
боязни съесть  и  что-нибудь  привычное,  волчье, - древесного моха, лишаев,
почек с веток пожевать. А если лапша будет самодельная, то вдруг в нее  яйцо
попадет  как раз  опасное?..  Потом не объяснишься, как  тебя  родные братья
фаршировать станут. Но  Пелагея баба дошлая была,  и Анфиса подтвердила, что
так и  вправду  дешевле:  яичный  порошок  синтетический,  и выйдет не  хуже
нисколько. И знает она, где его купить с черного хода... Словом, укупили два
ящика порошку, шесть мешков муки. Через несколько дней Антон-Тоша раздобыл в
Алешне Варвару-Варю,  стало  совсем  тесно,  хоть палатки  на  ночь ставь  у
фургонов.  А  следом  одна  за  другой  появились  в  фирме   Глафира-Глаша,
Ефросинья-Фрося, Клавдия-Клаша, Аксинья-Ксюша, Аграфена-Феня; когда же самый
младший  из  братьев,  Кондрат, отхватил  себе  курносую  Акулину-Акульку  -
получилось,  что в дело пошли  аж  двадцать два  рыла,  да  при каждой  бабе
барахло  -  словом, тесно, да  еще  место  нужно  лапшу катать и  прочее. Но
второго  фургона  дед  Матвей  предложить  не мог, полевые же  кухни,  как и
раньше,  фирме  были как зайцу пятая нога. Ну и пословицы у людей, размышлял
иной раз Тимур,  зайцу, может,  не  надо, а  в  смысле ням-ням, так сказать?
Тимур глотал слюну, но рисковать  ничем пока не хотел, хотя понимал, что  на
одной лапше скоро ноги протянет.
     Попробовали  работать в Брянске, потому  как  на  Алешне да  на  Старой
Грешне выручки получалось маловато. И сразу узнали, что есть у людей любимое
дело, вроде как у волков  на луну выть, - а  у людей это "рэкет" называется.
Значит, ты работай,  а мне  плати за то, что я в тебя не стреляю. С неохотой
уплатил Тима десять  золотых, но под  утро,  когда Маша уснула,  не стерпел.
Выполз из  прицепа, обнюхал сырой февральский снег - и  пошел  по следу того
поганого мужичонки.
     Нюх у Тимы был все еще неплохой, природный. Он-то  думал,  что придет к
берлоге, или конуре, - к такому месту, где сидят злобные и грозные рэкетиры,
и  рэкают.  Или  рыкают,  словом, угрожают.  А  пришел  на склад. На  складе
плотными штабелями хранились ящики, а далеко за ними слышался нечеловеческий
запах смазочного масла. Тимур  пролез под потолком, забрался  на чердак. Там
лежали бережно,  с  позапрошлой войны хранимые винтовки-трехлинейки,  лежали
"калашниковы",   даже  несколько  дорогих  семиствольных  "толстопятовых"  с
оптическими  прицелами.  И при всем при  этом -  один-единственный  часовой,
пьяный,  как...  как...  как  Николай  Юрьевич,  вот  как.  Тима  плюнул  на
выдуманные людишками  приличия, выпотрошил часовому карманы, его самого тоже
выпотрошил - хоть фаршируй - и осмотрел склад внимательно. Пять раз таскал в
"Перекуси!" автоматы, с трудом доволок ящик гранат "Ф-1". Принес еще припасы
к автоматам  и почувствовал, что устал.  Тогда он склад поджег, пошел домой:
когда раздевался,  грохнул  взрыв. "Нас  тут  не было!  Убираемся  из  этого
Брянска, собачья тут жизнь!" Тимур залег на койку, Маша ему двое суток спину
массировала.
     Потом  все  они в  самой  дремучей  чащобе, какую знали  братья еще  по
прежней  жизни, стрелять  учились  и  метать  гранаты.  Пелагея и  тут  всех
переплюнула, но получила выговор от  Анфисы: ну положила ты пять пуль одна в
другую,  так  для  чего туда  еще пуль  кладешь?  Вон,  деверь  спину  и так
надорвал,  припасы  таская,  гранату  поднять не в силах.  Но на  Анфису  не
сердились, все знали, что она с высшим экономическим образованием, и кабы не
ее счетоводия, вся контора давно бы прогорела.
     Стеша на  попутках  смоталась  в Нижнеблагодатское,  с разрешения  Маши
перещупала всех ее  кур, оставленных  поповнам на попечение,  и тем, которые
нестись больше не  намеревались,  головы  посворачивала;  образовался  запас
мороженой курятины для плова.  Грибов Стеша тоже у деда Матвея прикупила, но
и  братья Волковы,  и  Тимур  от этой  порции  нос воротили,  они привыкли к
отборным боровикам,  а у Матвея каждый второй - подосиновик  получался, чтоб
не сказать еще неприличнее. Ну, тут уж стало перекусиховцам тесно невмоготу.
Нужно, получалось, искать второй  прицеп, либо  второй фургон. А где? Матвей
все отнекивается, цену, небось, набивает. Так, может, лучше без посредников?
Тима попросил Машу на ночь  ему спину  размассировать, спал потом и  ночь, и
еще день, а как стемнело - пошел нюхать снег и землю вокруг дедова порога.
     По давнему танковому  следу пришел Тимур в расположение воинской части,
пролез  под  оградами,  понюхал  кухню с  тоской,  порыскал  на задворках...
Батюшки-матушки, помяни, Боже волков и собак, бабушку  Серко  и сады айвовые
райские,  -  чего  там только не  торчало! Годных прицепов не  меньше  пяти.
Походных  кухонь - без  счета. Гранат "Ф-1"  и разных других  - целый сарай.
Поискать еще - так тут,  небось, и  яичный порошок найдется. Но не  до того.
Тимур выбрал танк поплоше,  укрепил  за ним несамоходный фургон, а позади  -
четыре полевых кухни. И поехал к пропускной.
     - Где пропуск? Куда кухни тянешь?
     - На учения. Нету пропуска, срочно! - буркнул Тимур.
     - А  ну отцепляй, раз  нету пропуска!  -  хрипло огрызнулся  узкоглазый
дежурный.
     Тяжко, по-охотничьему матерясь, Тимур отвязал кухни  и с одним фургоном
уехал через ворота.  Доволок  до бетонки, там  танк бросил, танк не нужен, а
фургон, куда надо было, восемь верст  катил.  Устал, оголодал,  но погони не
дождался. Сметка у Тимура была прямо-таки волчья, да и хватка тоже, Маша это
кому угодно подтвердила бы,  она и вообще своим мужиком  была довольна; хоть
Артем Волков признавал Тимура главным не  всегда, порыкивал на него, бывало,
- но это уж их мужское дело. Не пьют же. На сторону по бабам не бегают. Даже
мяса не едят, хотя и зря, пожалуй.
     Второй прицеп перекусиховцев жилплощадью худо-бедно обеспечил,  но зато
стал  протестовать  фургон-главный,  даже на ровном шоссе бистро  больше чем
тридцать  километров в  час  никак не  выдавало.  Лапша  с  грибами, плов  с
курицей,  бульон из  кубиков  с  лепешкой  и  еще  компот -  на  таком  меню
волчековский и волковский поезд перевалил железную  дорогу возле Дятькова  и
взял  по  проселку  курс  на  Москву.  Стояла  холодина, но законным образом
окрученные супружеские  пары всегда имели  возможность для сугрева.  Женатым
это проще.
     В  этом  самом  Дятькове  кое-что в жизнь  бистро  все же  вошло новое.
Поздним сырым  утром  стояли  братья  с  бабами посреди  бедного базара,  по
воскресеньям  служившего  также  и  толкучкой;  но  было не  воскресенье,  и
охотников  до вкусно пахнущей, однако ж дорогой лапши что-то не наблюдалось.
Стоять на раздаче было  скучно, Маша Волчек уныло глядела  на  три  складных
столика. Зевать Маша за прилавком себе запрещала, но  сейчас ей так хотелось
зевнуть, прямо невмоготу.
     Но Маша думала и боялась, что не вытерпит и зевнет. Этого не случилось:
медленно топя в раскисшем снегу поочередно старый ботинок,  деревяшку-протез
и отполированный до антикварного блеска костыль, подошел к Машиному прилавку
инвалид  в немалых  годах.  "За милостыней?" - подумала Маша,  но  ошиблась.
Инвалид  степенно  снял  треух   и  вытащил  из-за  его  подкладки  плоский,
перламутром отсвечивающий предмет.  Поднес к  губам,  и зазвучала над рынком
несложная мелодия вальса  "Дунайские волны", которую и  по радио  Маша много
раз  слыхала: со времени  коронации в средствах массовой  информации  немало
было  нажима  на  то, что  Дунай,  волны  которого в  этом вальсе  плещутся,
нашенские, и сопки Маньчжурии  возведены героями русского сопкостроительства
не за красивые китайские глаза, и уж вовсе забытая была песня "Земля родная,
Индонезия"  куда  как близка  сердцу  каждого россиянина. Инвалид  сыграл  и
"Волны", и "Сопки", и  "Индонезию",  кто-то подошел послушать, а чтоб всухую
музыку не потреблять, четвертинку вынул, да у Маши лапши на оставшийся рубль
попросил. Маша налила щедро, на  все полтора, и второй клиент подошел, время
на раздаче быстро  течет, и лишь  когда в  третий раз затрепыхались в  сыром
воздухе  волны неуемного Дуная, сообразила, что музыканту пайка  полагается.
Зачерпнула  со  дна,  погуще, позвала  инвалида  покушать.  Тот  поклонился,
степенно  съел  заработанное  дочиста. Маша  хотела дать добавки, но инвалид
жестом  показал:  пока  достаточно,  и  выдал  подряд три совсем  незнакомых
мелодии, демонстрируя, что ежели не за так, а за харч, то можно и репертуару
прибавить.   Многие,  конечно,  шли  мимо,  инвалида  на  базаре  знали,  но
презрительных  окриков не было;  вместо орденов  к  пальтецу музыканта  были
привинчены планки,  разобраться  в  них Маша  не могла,  но  ясно - повоевал
человек, повоевал,  чай, не Ашхабад оборонял. А мелодия "Лили Марлен" так за
душу и  хватала,  хотя подлинного ее  названия  не знала не только Маша, но,
пожалуй, сам инвалид.
     К  тому  времени,  когда  он  согласился  принять  второй  судок лапши,
вернулся  рыскавший  неизвестно  по  каким делам Тимур,  встал  у  прилавка,
получил свою семейную порцию  и прислушался к музыке, даже уши у него как-то
вперед и вверх передвинулись. Понравилось, в общем. Тимур Волчек и в прежней
жизни музыкален  был,  бабушка Серко  ему,  помнится, часто одну колыбельную
напевала, даже со словами, про  то,  как  были  в лесу  однажды  сытые  дни,
большой праздник, да вот, вот  как  кончился праздник, все доели - печальная
такая песня. В передышке между "Волнами" и "Мостом через реку Квай", который
у инвалида тоже на слух был подобран совершенно  точно, решился Тимур "зайти
на парнус",  то бишь заказать песню. Напел ее тихонько, - и вот, пожалуйста,
инвалид   без  запинки  выдал  любимую  мелодию  "Серенького  козлика".  Что
посетители смеялись, то  Тимура не касалось. У Тимура в глазах стояли слезы,
-  ну  как с собой всю  эту музыкальную красоту,  всю  эту  память о  лесном
детстве  увезешь? Не нанимать  же инвалида,  мужики не бабы все-таки, от них
много чего  неожиданного  бывает.  Лапша в котле у  Маши  кончилась, выручка
получилась нормальная.  Тимур со своим детством расставаться  не  хотел  и к
инвалиду  прилип:  научи  да  научи,  продай да продай.  Инвалид вздохнул  и
назначил цену.  А что Тимуру эти два  империала за уроки, Маша  на всей этой
красивой  музыке  уже  в  три  раза  больше  заработала,  как  потом  Анфиса
подсчитала.
     За преподавание, да за игру на раздаче по  утрам, да еще на пятый день,
когда уже Тимур научился "Серенького козлика"  сам играть, за свою запасную,
трофейную,  с войны оберегаемую гармонику  инвалид  взял сто рублей  старыми
бумажками,  все  еще  принимавшимися  на  дятьковском   базаре,  и  еще  три
империала, видать, на те времена, когда бумажки принимать перестанут. На том
и  отбыли  перекусиховцы  из  Дятькова,  города  захолустного,  но  всемирно
известного  потому,   что  на  статье   о  нем  первый  том  "Географической
энциклопедии" - "Ааре - Дятьково" - кончается.
     На  досуге  мечталось  братьям, а с  ними  и бабам  ихним,  о настоящем
достатке,  символом  которого, по  заветам  светлой  памяти  бабушки  Серко,
считали они хорошую шубу. Желательно росомаховую. Видать, повздорила бабушка
в молодые  годы с какой-то  росомахой  и мечтала это кунье племя  пустить на
шкурную выделку. Спору нет,  мех  росомаховый теплый, но грубый, раньше  его
только на полости  для саней употребляли, а теперь и вовсе неизвестно, нужен
он  кому  или  нет,  - а  скорняка-росомашника где  взять? Братья наводящими
вопросами узнали у всеведущей Анфисы - не из росомахи ли  теперь полости для
автомобилей делают.  Анфиса  проверила, сказала - нет.  Теперь их делают  из
волчьей шкуры. После такой новости мечта сильно поблекла.
     Анфиса  из баб старшая  теперь стала: и не только  дело в том было, что
образование высшее,  а  муж пятый.  По  профессии  Анфиса  была экономист  и
секретный  товаровед,  и в приданое за  собой принесла она Тимофею, а значит
всей  фирме,  многотомный  раритет:  четверть  века  тому  назад  выпущенный
"Товарный словарь", а по тому словарю  разве что цыганский язык нельзя  было
выучить. Долгими зимними вечерами собирались бабы в главном фургоне,  Анфиса
напяливала очки, раскладывала книги и преподавала экономический катехизис.
     - Ну  давай,  Глафира, припоминай  с  прошлого раза: что  есть баранина
тушеная с гречневой кашей?
     - Ох,  Фиса,  я вкус  ее забыла. У нас все грибы  да  курятина,  откуда
баранине быть? Да и гречка?..
     -  Не о том я, Глафира. Помнить  надо: это консервы, приготовляемые  из
кусков   сырой   баранины,   без   костей,   хрящей,  грубых   сухожилий   и
соединительной...  -  бабы   шевелили   губами,  будто  молитву  за  Анфисой
повторяли,  запоминали что-нибудь  или нет, неизвестно,  но  Фиса свое  дело
знала  туго,  -  фасуют  в  жестяные  банки  весом  нетто в  граммах: двести
пятьдесят, триста тридцать восемь, четыреста семьдесят пять...
     - Фиса,  это мы уж  наизусть... -  подавала голос  самая младшая  баба,
Акулина. - Ты бы нам про рыбу сегодня, Тема закупать собирается воблу...
     -  О!  -  с  удовольствием отзывалась  Анфиса,  перелистывала  полтома,
отодвигала  его от дальнозорких глаз и начинала свое: - Средний вес  крупной
воблы  -  двести  пятьдесят  граммов и более... Колебания жирности у  самцов
меньше, чем...
     "Какой  там жир?"  - отвлеченно думала Маша, думая о  жестких  мужниных
мышцах. Жиру Тима  Волчек на  себе  не носил никакого, одни  мускулы,  жилы,
кости,  ну,  все  прочее,  что  мужику  носить   положено.  Мужик  Тима  был
неутомимый,  но удивить  такой  вещью  можно  каких  угодно  баб, только  не
нижнеблагодатских: эти с младых ногтей пример  имели,  для  того и курей так
много  держали. В  общем,  ежели  золото  в руки не  брать, на котором Пашин
портрет начеканен, то скитальческая жизнь с могутным  мужиком Маше вполне по
душе, хотя вкалывала она как никогда. Чем не жребий для бабы,  если уж такой
выпал? Очень как хуже бывает...
     Тимур  Волчек,  более  или  менее  отладив  экономику  бистро,   крепко
задумался над самой тяжкой темой: ну  сколько  ж можно  эту проклятую  лапшу
жрать, мхом втихую зажевывая? Волку, даже в люди пошедшему, мясо полагается.
Ну - рыба. Хороша человечья жизнь, особенно в том смысле, что особь женского
пола тебе не  раз в год  после драки,  а хоть круглые  сутки,  только лапы с
устатку не протяни, особь  все равно возражать не  будет. Прямо за всю жизнь
добрал,  думал Тимур. Но много  ли доберешь на грибах  с  лапшой? Ну, где бы
найти учебник  для  волков,  что  в люди идут? Рискнуть,  что  ли?  Нет  уж,
фигушки,  бабушка  Серко  рискнула,  вот и нюхали  мы  айву печеную.  Тот не
ученый,  кто айвы не нюхал печеной. А братьев, хоть они  и двоюродные, Тимур
жалел, а ведь  мог любого из них втихую  подвести под эксперимент, и, если б
вышло неудачно, то сове