реди всяких повседневно необходимых вещей  -
клизмы, трусиков  и другого подобного - бутылку "Абсолюта-Цитрон", взятую со
стола на маршальской полукруглой  веранде,  и  делал мощный  глоток. Бутылка
была  литровая, но  подземный ход тоже  длинный,  и Сара сомневался, что  до
конца  тоннеля выпивки хватит. А еще больше  сомневался, что в  этот тоннель
вообще стоило лезть, хотя вот что-то повлекло же...
     В лицо его  обычно звали  Сарой - когда о нем вообще вспоминали, а  это
случалось редко,  -  за  глаза  не иначе как "старушкой". Что на  самом деле
зовут  его Владислав Арсенович,  вряд ли  кто помнил  в здешнем  кругу. Круг
нынче вовсю "отрывался" на даче дезертировавшего без  вести маршала, которую
в   древлепожизненное  пользование   получила   молодая  княгиня  Ледовитая,
заявившая  о помолвке с  юным  царевичем Иоанном.  Плевать было княгине, что
царевич десятка на  полтора лет  ее  моложе, только сетовала,  что не  очень
мальчик шерстист. Над  этим Сара  не размышлял, раз уж Милада его на  пьянку
пригласил, то фиг с ними, с натуралками и царевичами, Саре до боли хотелось,
чтобы парагваевцы считали его "своим", а как-то не получалось.
     Самого знаменитого Парагваева он видел только раз в жизни, на съемочной
площадке,  в Кисловодске. Сара был научно-популярным  режиссером. Имя его не
гремело никогда; коллеги уважали,  мягко говоря, не очень.  В Кисловодск  он
попал по неправильной наводке,  ему сказали,  что тут живут сколопендры, как
раз из области их половой жизни собирался снимать Сара очередную  мелодраму.
Обманутый, он стоял у чужого павильона, соображая, как скорей  добраться  до
Феодосии,  там  уж  точно сколопендр  полно.  В  это время  невесть откуда в
павильон прошествовал  сам Парагваев,  делая на ходу  наброски в  блокноте к
очередным "Ветвям персика". Кто-то  из шестерок поспешил их представить друг
другу, с гадким смешком добавив к фамилии Сары: "Известный... научпопник!" -
"Ах, попник, - рассеянно сказал Парагваев, не протягивая руки. - Это хорошо,
что попник. Это важно, что попник, это нужно. А  самбо занимается?" - взгляд
прославленного режиссера скользнул по хилой  в ту пору, длинной фигуре Сары,
ничего интересного не отметил, через мгновение  Парагваев исчез в павильоне,
вслед  за ним  -  вся  группа прихлебателей. Саре уже тогда  было  сильно за
пятьдесят, так  что будь он хоть сто раз попник, в подруги Парагваеву он уже
не  годился.  Дойдя 1,6 раза до  середины жизненной  дороги,  нынче он  ясно
осознал,  что  он   и  вправду  попник,  а  фильмы   про  сколопендр  снимал
подсознательно, защищая угнетенных.  Но  к активным полным подвигам  он уже,
увы, лет  десять как  был неспособен. Оставалась широкая  дорога  пассивного
попничества,  не  худший  жребий,  но больно  распространенный - а тут еще и
годы, годы... Будущий Сара  попытался  рвануть  в  павильон, но двухметровый
юноша, видать, не пренебрегающий борьбой самбо, загородил дорогу.
     Вместо того, чтобы лететь к сколопендрам, Сара убрался в Москву: там он
надеялся хоть немного наверстать упущенные годы, хоть чуть-чуть отхватить от
своего природного назначения. Денег он с ненавистью взял у жены из тумбочки,
заодно  взял и дюжину серебряных ложечек работы мастера  Хлебникова  и  стал
искать ходы в нужные ему круги. Проникнуть он мог только в один такой круг -
только о нем он и  знал, - а была  это вечно  пустующая московская  квартира
опять-таки   Парагваева,  которой  заправляла   "старая,  увядшая,   но  еще
сохранившая  свой  аромат хризантема"  -  Милада  Половецкий.  Сара выкрасил
волосы в черный цвет, оставил на лбу благородную седую прядь, набил портфель
коньяком,  принял  для   храбрости  внутрь  и  завалился   в  гостиную  близ
Смоленской, в ту самую квартиру номер семьдесят три. Милада как раз сотворил
грандиозный плов с барбарисом, но народу собралось отчего-то вчетверо меньше
обычного,  и  Саре поворот от ворот  не дали: может,  и  поздно ему  идти  в
подруги,  да уж лучше поздно, чем... Словом, не  выгнали,  накормили, его же
"Двином" напоили, Азнавура  дали послушать,  два раза по спине  погладили, -
неизвестно  кто, на  первый  раз все  равно  приятно.  Кличка женского  рода
прилипла  сразу, при втором  визите  сколопендровник  на нее уже  отзывался.
Выпивки тут и  без Сары хватало, но чего Милада не переносил, так это пустых
стульев за  полным столом.  А  поскольку плов  готовил  он сам, Сара  его ел
горстями  - желанное свершилось, никому не пришло  бы  в голову теперь гнать
Сару как "не нашу" - такая он стал матерая.
     На изъятые  у жены  деньги  он  купил штангу,  пять комплектов гантелей
разного веса, веломониторинг и учебник  борьбы самбо; в секцию обучения этой
борьбе его не взяли, нагрубили - "Иди, дед, отдыхай". Так что делать из себя
нового Браун-Сэндбека предстояло в одиночестве. Он купил учебник культуризма
и обрек себя на поглощение отвратительной смеси "Малыш", предназначенной для
младенцев. Если в парагваевской гостиной он и был последним человеком, то за
ее пределами числил себя одним из первых.
     Сара очень гордился своим происхождением,  в нем текло не  меньше одной
шестнадцатой  благородной  крови: он  даже  взял об этом грамоту в  Дворовом
Собрании. Его армянская прабабка ухитрилась попасть под небольшой погром, но
ее  взял-таки  в  жены знаменитый  Седрак:  такой богатый,  что  поставил  в
Нахичевани-на-Дону памятник ссыльному русскому  поэту, с которым его мама  -
по  слухам, гречанка, - дружила в  Одессе  при Александре  Первом; ее, маму,
убил  по жидовскому доносу  возлюбленный, но Седрак успел родиться раньше. А
приемный сын  Седрака,  Саркис, стал  человеком невероятно знаменитым  после
того, как усыновил  собственного внука, - его  дочку  спутали с еврейкой при
очередном погроме;  так родившийся  после погрома Арсен оказался по отчеству
Саркисович.  Вот  он-то  и  был  родовитым  отцом  Сары, то есть  Владислава
Арсеновича.
     По  матери Сара тоже  был дитя погрома,  но  другого.  Осенью 1914 года
казаки неизвестного новочеркасского полка устроили погром в немецкой колонии
Шабо под Одессой, скоро были все перебиты, но дед Игнат, когда к нему братья
Эльвиры с топорами  приступили,  нашел способ  и пошел не  на  три  аршина в
землю, а в немецкую веру и под  венец. В тридцать втором Игната, чьи знатные
предки изобрели способ укупорки "Цимлянского", расказачили и  сослали, дочка
его  Эльвира Игнатьевна  выскочила за  родовитого  Арсена,  а потом  родился
Владислав, режиссер-попник, дитя трех  погромов, о чем  есть грамота... Беда
лишь  в  том,  что  никто  никогда  родословную  Сары  до  конца  узнать  не
соглашался,  -  а  в  парагваевском  доме никто  не  соглашался даже  начало
выслушать.
     А сейчас Сара полз -  вперед. Развернуться и поползти назад он  не мог,
накачался  здорово во всех  смыслах. Ползти же назад вперед  ногами казалось
ему дурным признаком. Он полз,  понятия не имея, день на земле или ночь. При
попытке выйти по житейской нужде с маршальской веранды, он перепутал дверь в
лифт  с соседней,  она вела во тьму, и  Сара  полез,  обуянный  фрейдистским
зовом, -  о  последствиях  не думал, но  бутылку  прихватил.  Никто  Сары не
хватился, нынче на даче княгини Ледовитой шла такая гремучая помолвка, какой
за все годы властвования пропавшего маршала  никто  не видал в страшном сне.
Царь пребывал в  отъезде,  полетел к родственникам в  Южную  Америку, с  ним
рванул и канцлер; пользуясь  моментом, Татьяна, положившая глаз  на царевича
Ваню,  решила прибрать его  к  рукам. Старая напарница, Тонька,  была уже на
восьмом  месяце и сильно попортить праздник  не могла, - впрочем, она сама и
превратила  Таньку в  княгиню Ледовитую.  Притом  в незамужнюю  княгиню, ибо
литовский летчик  служил теперь  в  охране  копенгагенского аэропорта,  а  с
Татьяной даже не  был обвенчан,  да  и  вообще при  его  римско-католическом
вероисповедании был в России персоной нон грата.
     Княгиня  обзаводилась  не  только  женихом,  но  и   двором.  Подобрать
придворных, понятно, взялся Милада Половецкий,  а у него источник кадров был
один - парагваевая гостиная. "Пусть подруги передохнут..." - думал он, ставя
в  последнем  слове то одно, то другое  ударение;  тем  временем пальцы  его
быстро   нажимали  кнопки  на  телефоне.  Само  собой,   первое  приглашение
причиталось шалашовке  Гелию,  тьфу, принцессе Романову,  и  ейному  мужику,
принцу Ромео Романову. "Ваше высочество, великий князь Ромео..."  Ну, Толика
позвать - ясно. Анжелику - тоже.  Фатаморгану - само собой. Сару... Ну, черт
с ней, пусть  покайфует старуха, у  нее в жизни радостей никаких, жрет смесь
"Малыш"  и качается, а туда же, в подруги. Был бы мужчина - другое  дело. Но
все равно пускай приезжает...
     Тоня пригласила  себя  сама, надоело ей в  Кремле,  хотелось на  чистый
воздух, а  на Истре  как раз такой. Старух  с  собой  решила не брать, пусть
отдохнут  у  себя,  поболтают. Но  Цыбаков, которого Павел оставил в  Москве
приглядывать за  Тонькиным  состоянием,  одну не  отпустил, вообще  разрешил
ехать только с ним  и только в специально оборудованной  машине,  похожей на
неудачный  гибрид  танка  с  молоковозом;  Цыбаков  представлял,  что  такое
отвечать  собственной головой за  здоровье более чем  вероятного  наследника
престола.
     Напротив,  мать принца Иоанна, Алевтина, наглухо отказалась знакомиться
с будущей невесткой, она упорно отрицала факт связи с царем, хотя анализы на
генном  уровне давно его отцовство подтвердили. "Значит, мне  его  в роддоме
поменяли", - отвечала она, и тут уж крыть было  нечем, получалось,  что  сын
императора имел  отца,  а  без  матери как-то  обошелся: чего  только в  наш
загадочный двадцатый век,  однако, не случается.  С довольствия  Алевтину не
снимали, но с дальней дачи  тоже не выпускали,  да и  не рвалась она никуда,
понимала, что достанут  где угодно, если будет  нужна, а если  сидеть  тихо,
авось,  никому  она нужна  не будет. Она  была права, она была не нужна даже
собственному  сыну, хоть и  придурок  сущий,  а  понимал,  что  лучше  отец,
признающий  его сыном  без  права на престол,  чем  мать,  вообще  никем  не
признающая. А жена-княгиня  - это  совсем  хорошо, неважно, что она  старше,
зато  прошел у  Вани психоз  насчет невинности, Танюша  его от  этой гадости
избавила  и достала для него специальные таблетки  с  витамином  Ф, от  него
шерсть  на всем теле хорошо растет и  лоснится,  если  правильно  ухаживать.
Шерстистость в мужчинах действовала  на Татьяну все так же возбуждающе. Ваня
попробовал спросить: "Зачем?" - но уже очень хмельная Татьяна грубо ответила
"Иди ты... в супницу!" Отвернулась к  стене и заснула, Ваня подумал и сделал
то же  самое. Ивана часто  при дворе  называли "Иван-дурак", забывая,  что -
согласно русским сказкам  - дураку обычно достается счастье, а бывает, что и
царство.
     Подобрал придворных Половецкий сразу, потом заглянул в табель  о дачах.
По рангу княгине Ледовитой следовала дача типа маршальской, самой просторной
из таковых  в Подмосковье числилась  дача дезертира Дуликова. Милада съездил
на нее, но дальше ворот допущен не был, имперских удостоверений тут пока что
не признавали,  дежурный по-простому накостылял  Миладе  и пригрозил открыть
огонь на  поражение. Милада  обиделся, но поделать ничего не  мог, не было у
него  санкций брать  дачу  штурмом. Он  выпросил у Сухоплещенко аудиенцию на
молочном комбинате, изложил все и стал ждать судьбы.
     Сухоплещенко полистал мысленную записную книжку в поисках того, кто мог
бы знать тайны этой  дачи, из числа живых, конечно, а он же сам и заботился,
чтобы таковых  оставалось поменьше. И  нашел. Некогда маршал  потерял  жену,
после чего уволил ее "легкого"  повара, то есть того, который  для всемирной
конькобежицы  легкие блюда готовил. Лет двадцать  уже  прошло, а  ну как тот
все-таки жив?  Сухоплещенко оформил себе отпуск с комбината  за свой счет  и
поехал к собранию  досье на свою дачу. В наиболее давней жизни  звали повара
Климентий Кириллович, во времена служения маршалу  - Саул Моисеевич, а после
выхода  на  пенсию -  Иван Назарович. Справочная выплюнула  адрес  Назарыча,
Сухоплещенко позвонил  от имени Инюрколлегии,  решил  сообщить  о  небольшом
наследстве от южноамериканской  тети Калерии Силантьевны, и старческий голос
из  трубки  без  малейшего стеснения  ответил: "А,  скопытилась курва. Много
там?"  Сухоплещенко эту тетю  только  что  сам  выдумал, не то  припомнил из
классики, но чтоб такая реакция была у повара?.. "Немало...  - ответил он. -
Но,  конечно, не  миллионы".  Сухоплещенко  взял  из сейфа  пачки  зеленых и
зеркальных, сколько в портфель влезло, и поехал на Чистые Пруды.
     Назарыч  оказался стариком  без  определенного возраста  -  шестьдесят?
восемьдесят?  -  в  однокомнатной   квартире,   выкроенной  при  перестройке
коммуналки. Судя  по  тому,  что русские пейзажи  покрывали стены в  комнате
сплошным багетно-закатным ковром, старик и без тети Калерии не бедовал.
     - Курва была тетка, - без предисловия произнес Назарыч, - неужто не все
растранжирила? Куда ехать?
     -  Ехать  не  надо,  Климентий  Саулович...  то  есть  Иван  Назарович,
извините,  спутал,  -  ответил  отставной  бригадир,  давая  понять,  что  в
Инюрколлегии личное  дело наследника  неплохо изучили,  -  все наследство  в
свободно конвертируемой валюте, но пошлина большая, сами знаете. Я привез...
кое-что, только  вот  хотелось бы вашего сотрудничества  в одном  щекотливом
деле...
     -  Только не по вопросу рецепта Хари-Веселящейся. Если вы из всемирного
общества Потери Сознания...
     - Нет, я не насчет потери  хари. Деньги,  кстати, вот... - Сухоплещенко
выложил  пачку долларов и пачку кортадо. - Я по вопросу о вашей службе перед
выходом на пенсию.
     - Смешные были времена, вы их не  помните - тогда даже царя  не было. -
Старик смахнул деньги со стола в сторону собеседника. Сухоплещенко понял и с
пола поднял уже шесть пачек - три таких, три эдаких. - А я вот многое помню.
     Сошлись на десятке пачек таких и пяти эдаких, больше у  Сухоплещенко не
было с собой, и старик это  понял. Зато теперь в портфеле у молочного короля
лежал  подробный план маршальских угодий  со  всеми подземными хитростями, -
впрочем, старик нагло вручил не  оригинал, а ксерокопию,  пожаловавшись, что
уж больно непомерны нынче стали пошлины на наследства любимых теток.
     ...Больше в  маршальские ворота Милада не стучался. Он выбрался  из-под
клумбы  позади  пропускного  пункта и  с помощью  пары гвардейцев  арестовал
дежурного. Тот и не думал возражать, во  внутренних врагов маршал не верил и
прислугу  обучил: кто  проник на угодья секретным  путем, тот, значит, имеет
право этим путем ходить, а значит, он доверенное лицо. Милада взял с собой в
провожатые конюха Авдея и потопал к усадьбе.
     Упавшую  с пьедестала статую Фадеюшки прислуга  убрала  в сарай, потому
как носорог ее очень покорежил, а реставрировать  без маршала боялись, все у
Ивистала знали, что чем меньше ты  знаешь, тем дольше твоя жизнь. А носорога
подняли назад, в кое-как залатанное крыло особняка, на третий этаж. Дом ждал
возвращения хозяина уже  восемь месяцев,  ждал  так,  словно маршал  отбыл в
Москву  и  вернется  к  ужину, или завтраку, или обеду, незримые слуги  были
незримы,  глухонемой  садовник растил в  теплицах цветы для грядущих  летних
праздников  и  поминок.  Авдей  после   единственного  вывода  кровинушкиных
жеребцов  на  коронацию водворил их  в привычную  конюшню.  Даже маршальскую
думку  ежемесячно продолжали чистить, обрабатывали анисом, лишь  не было  на
даче  самого  маршала. Почти  сто  человек жили  здесь  как прежде,  как при
советской  власти.  Хорошо  жили,   короче  говоря.  Маршалу  на  глаза   не
попадались.
     И вдруг - на  тебе. Припирается  одутловатый тип,  глаза бегают,  Авдея
пистолетом  под ребра  тычет, орлами на погонах сверкает. И  объявляет,  что
вместо  маршала  будет  здесь  хозяйкой  их сиятельство  княгиня  Ледовитая,
собирается  она  тут  праздновать  помолвку  с   принцем  Иваном  Павловичем
Романовым. Обслуга  стала  звонить в Москву, в психушку, им  самим пообещали
психушку. Обслуга  обалдела: что  ж,  теперь  и  советской власти  нет,  при
живом-то маршале?..  Милада проявил  находчивость. Чуть упомянула  горничная
Светлана  Филаретовна маршала  - сразу приложил палец  к губам, а  потом  из
указательного  и среднего  правой  руки  с  теми  же пальцами  левой  сложил
решетку, помахал ею в воздухе. Маршал в клеточку сразу стал никому не нужен.
Да здравствует княгиня Ледовитая!
     Милада заперся в  кремлевском  кабинете  и впился в документ, купленный
для  него бывшим шефом у шеф-повара всемирного общества "Кришние люди". Дача
пропащего  маршала!  Двойные  стены, подземные  лабиринты,  бункеры,  шахты,
система противоракетного упреждения,  садовые танки, лоси,  профильтрованная
река,  девять статуй муз на главной лестнице, разная живопись, которую, судя
по  документам,  вывез  какой-то крупный  советский чин  из Парижа после его
занятия  Красной Армией в  1815  году  - тут  было  от чего  развесить слюни
бедной, увядшей  хризантеме Миладе  Половецкому. Отчего такую  жемчужину  не
положил к себе в карман Сухоплещенко, чем  она хуже  Останкинского молочного
комбината?  Неужто  не простая эта  жемчужина, а  какая-нибудь  кривая? Тоже
неясно, кривые  жемчужины - вещь еще какая  ценная!  Может, неладно с  дачей
что-нибудь? А может, Ванька-то, хоть  и дурак, а царевич, шансы  на  престол
имеет? Вот  ведь  счастье дураку...  Себя Милада дураком не  считал, он тихо
смирился с хризантемной судьбой: нет счастья для того, кто не дурак.  А  для
того, кто дурак, -  есть. Впрочем, счастье и Ваньке  сомнительное: как  он с
этой  Татьяной...  То есть Татьяну...  Милада подумал, что вот  могли бы эту
работу  его самого вместо Ивана заставить исполнять  -  и его затошнило.  Он
набил в защечные мешки по полдюжины  незрелых плодов фейхоа,  чтобы  тошноту
отбить,  и  снова  углубился  в  тайны  дачи.  Куда  там  Парагваеву  с  его
квартиркой, такого и в Кремле нет: где тут, спрашивается, ручные лоси?
     Не видал Милада в Кремле и садовых танков. На плане дачи такой один был
обозначен,  хотя  в  действительности давно исчез.  Подметил это один  Авдей
Васильев,  конюх, ему, как шпиону, все замечать полагалось, но  раз уж исчез
не  только танк, но и владелец дачи  - отчитываться не  перед  кем,  а новый
владелец, авось, со своим танком прибудет. Чего-чего, а танки в России есть.
     Царь между  тем  в  понедельник собирался быть уже  дома. Потому на всю
подготовку Татьяниной  помолвки  имелось  двое  суток. Словом, только-только
подруг  оповестить,  выпивку  завезти,  плов  приготовить:  без  этого блюда
праздник для Милады был бы немыслим;  за коронацию хоть и дали орден, а плов
сделать не допустили,  вот и  вышла коронация не  по высшему  разряду. Жаль,
артист  умер, которого  к Парагваеву  обычно  звали, придется  старые записи
слушать, а над ними царский  дневной секретарь колченогую слезу  лить будет.
Напоить его сразу... Милада углубился  в  список приглашенных, помечая, кого
упоить  сразу по приезде, кого  попозже,  а кого еще  до выезда из Москвы, -
трезвым Милада предполагал  оставить только  себя, раз уж  царь  в  отъезде.
Жаркая  страсть к царю заполняла все существо Милады, он никогда и никому не
говорил  о ней,  но за  огнем  в глазах  не  уследишь,  сестры-подруги мигом
поняли, что  вовсе  не служебное  рвение  движет  Миладой в царских делах, и
язвили за Миладиной спиной. Ну, ничего, думал Милада, всажу им в  желудки по
первой,  авось,   не  очень-то  поязвят.  Пусть  скорее   перепьются,  пусть
забудутся, тут и радость, и безопасность, обе - государственные.
     В  пятницу   с  утра   из  Москвы  поехали  микроавтобусы  с  выпивкой,
холодильники  с  закуской,  звуковое  оборудование,  цветы  для  невесты  из
Ботанического сада,