и ее сокрушительное передвижение по антикварным сокровищам дачи -  и
сквозь них. Где-то она угодила в лифт, автоматически поднялась на  один этаж
и  помчалась по новой анфиладе, - нигде, ну нигде не было велосипеда. Ярость
вливала  в Татьяну новые силы,  а  пирующие про хозяйку временно забыли,  на
столы поплыли блюда с Миладиным пловом.
     Ромео  довольно  быстро  утомился  лицезрением  бронзовых  Меркуриев  и
голозадых пастушек, поэтому, когда  в очередной  комнате  на него из картины
грозно выступил слон  с павильончиком  на ушах, князь отпрянул и  облегченно
сел  на что-то  антикварное. Картину он  узнал,  это был  чей-то там  триумф
работы  венецианского  художника Тьеполо, он эту картину однажды  в Эрмитаже
видел. "Почему  она  здесь?"  -  подумал Ромео,  но  на  этот вопрос  только
покойный маршал ответил бы, - конфискуя из музеев картины и прочее, на особо
заметные экспонаты он  музеям  делал копии.  Слон как слон. Краски свежие, а
публика дура, пусть на  копию умиляется. Слона  пришлось устроить  в доме, в
саду  такого держать неудобно,  да и не  русский  это слон,  не  шерстистый,
первые же заморозки прибьют, а  шерстистого,  исконно русского,  мамонт  его
название,  подлые якуты  у себя  выморили. Покойный  маршал  за  это  Якутию
особенно  не  любил,  собирался,  как власть  возьмет, с  ней  за  все сразу
посчитаться.  Но  планы его рухнули,  якуты  остались при  своих мамонтах  и
ведать не ведали, какой страшной избегли опасности.
     Ромео  поглядел  на венецианского  слона,  и  стало  ему  скучно:  ехал
отдохнуть, а попал на глухую пьянку, на каждого гостя два охранника и двести
произведений  изящного  искусства,  сущий  кабак  посреди Лувра, ничего себе
отдых! Ромео  поискал  глазами  выход, нашел в углу  дверцу,  толкнул  ее  и
направился  вниз по обнаружившейся лестнице. Пролетом ниже стоял  письменный
стол, горела лампа, лежали брошенные очки и была раскрыта книга. "Смело мы в
бой пошли!" - прочел он  на обложке, зевнул и  стал спускаться  дальше.  Сам
того  не ведая,  он  миновал  дежурный  пост истопника, у  которого Светлана
Филаретовна нынче  ногу  отстегнула - чтоб не стучал,  когда не  надо. Ромео
безнаказанно спустился  еще  на два пролета  и уперся в бронированную дверь.
Толкнул  плечом - отбил его, но  дверь подалась. При  маршале она отворялась
прикосновением  пальца;  теперь, видимо, застыло  смазочное  масло в петлях.
Ромео решил войти за эту полуметровой толщины металлическую дверь, даже если
за ней,  как  любил говаривать  дядя  Георгий, "откроется нечто невиданное и
неслыханное по своей невиданности  и  неслыханности", после чего  дверь эту,
как все в том же анекдоте, можно будет послать "на фиг, на фиг".
     Маршал  никогда не запирал бункер, входила  в него прибраться одна лишь
старшая  горничная,  а другие только посмели бы. Впрочем, маршалу  уже давно
было не до бункера. Медиум Ямагути отследил  его всего один раз, бьющегося в
загробной истерике, потому  что  никак не  мог найти маршал в загробном мире
Фадеюшку, неужто, да и каким образом, Фадеюшка не попал с этого света на тот
свет?.. От  таких посмертных мыслей маршал был загробным образом  "того" и с
медиумом беседовать не стал.
     Без затруднений Ромео вошел в бункер.
     Бункер  как  бункер,  не видал  он, племянник, принц  и  великий князь,
бункеров!..  Впрочем,  здесь стоял  допотопный  кинопроектор,  висел  экран.
Может, кино посмотреть можно. Ромео опустился в  кресло и нажал единственную
клавишу в  подлокотнике. На экране  вспыхнул белый прямоугольник  с надписью
"Велком  ту  Кениа",  а  потом  изображение  исчезло,  закружились  радужные
спирали, и монотонный,  хриплый, видимо,  все-таки  женский  голос заговорил
из-под потолка.
     -  Дурак ты,  -  начал голос,  - дурак,  дурак, дурак  набитый.  Сиди и
смотри, будто кровинушка  твой в  Африке с носорогами бодается. Сбежал  твой
кровинушка от полоумного папани на край света, а ты сдохнешь, даже рыбы есть
тебя не захотят, а та, какая съест,  хоть и не рыба вовсе, а запоет не своим
голосом.  Смотри, дурак, мечтай, дурак, будто видишь  картину  - ничего  ты,
дурак, не видишь. Думай про Нинель, никогда ты меня, дурак, не  увидишь,  не
буду  я  тебе  детский  сад рожать,  ни Азию ты не  возьмешь, ни Европу, все
волки,  волки, волки  заберут, что ты взять хочешь. Дурак ты, дурак,  дурак,
дурак...
     Ромео с трудом  очнулся и резко нажал  клавишу  - изображение  погасло,
голос исчез. Ромео понял, что угодил в гипнокресло с индивидуальным ключом и
фильмом, настроенное на кого-то другого, постороннему такой фильм смотреть и
слушать  -  головная  боль чистой воды. На пленке, которую годами  ежедневно
смотрел  и слушал  маршал,  не  было ничего, кроме  радужных кругов и голоса
пророчицы, навевавшего  ему личные  маршальские сны по  душевной  просьбе со
стороны сбежавшего Фадеюшки. Но Ромео таких  тонкостей не знал  и  знать  не
мог, он  быстро  дал деру из  бункера, опрометью кинулся  назад в  банкетные
залы, где  хотя и  собралась  пьянь  всякая, но  все  ж  таки  люди, никакой
чертовщины про поющую рыбу. Наконец, где Гелий? Опять перепьется, сиди потом
возле него с капельницей.
     Но вечно зоркий Анатолий Маркович Ивнинг заметил,  что принц  Гелий был
унесен для протрезвления,  и  поставил об  этом Ромео в известность. Великий
князь присел на свое место, налил  рюмку, выпил,  успокоился. Грузинский, но
ничего. Можно не волноваться.
     И совершенно зря, увы.
     В  этот миг Ромео  Игоревич Романов,  если  бы захотел, уже имел  право
взять себе прежнюю фамилию - Аракелян, да и от ненужного  титула отказаться,
ибо уже с  полчаса  он был  вдовцом.  Об этом еще  пока  никто не знал, даже
всезрящий истопник Ивисталова дома,  - собственно, кабы не  его  отстегнутый
протез, возможно, ничего ужасного бы не произошло.  Но протез был отстегнут,
беда случилась.
     После памятного выстрела Светлана Филаретовна никаких ранений на принце
не  нашла,  а что пьян  в дымину, так нынче все такие, словом, пусть поспит,
меньше  накуролесит.  Гелий был  оставлен в длинной  и узкой  комнате позади
гардероба, из тех, в которые Ивистал не заходил, ему там нечего было делать,
но  еще и не из таких, где кишмя кишела застойная обслуга,  короче говоря, в
эдаком привилегированном тамбуре.  Единственное,  что сейчас  имелось  здесь
постороннего,  кроме  самого  Гелия,  -  это   протез  надежного  истопника,
брошенный поперек кресла. Обморок Гелия медленно перешел в естественный сон,
царевич расхрапелся, и  сам  себя храпом разбудил. Где-то в глубине сознания
забормотались  строчки,   притом  они   навязчиво  повторялись,  подсознание
скрипучим голосом доказывало принцу, что -
     Ничего не выйдет у Дракулы
     против Селяниныча Микулы -
     и  Гелий  окончательно  проснулся.  Ему  почему-то  стали  вспоминаться
молодые годы, давно они ему не вспоминалась, и Рашель, и Влада,  и Каролина,
впрочем,  постарела Каролина, спилась  совсем нынче, наверное. Но  сейчас же
эти  сентиментальные   воспоминания  самовышиблись   из  царевича   насущной
потребностью опохмела. Гелий пошарил вокруг,  ничего не нашел, с трудом сел.
Прямо  перед ним  была  широкая стеклянная  панель,  видимо, дверь  стенного
шкафа,  а за стеклом, о счастье, сияли  этикетками коньячные бутылки... "Все
путем", - подумал Гелий и попробовал открыть шкаф.
     Дверца,  подлая, не  поддавалась.  Гелий  поискал - чем бы  ее  поддеть
покрепче,  не  нашел  ничего  колющего,  рубящего,  режущего  -  только  вот
деревяшка на кресле - неужто  деревянная нога?.. Гелий ухватил протез, нежно
погладил  отполированное   десятилетиями   дерево,  мысленно  отмахнулся  от
назойливых Дракулы и  Микулы,  попробовал использовать истопникову  ногу как
рычаг.  Ни  черта  не вышло.  Придется бить стекло. Гелий ослаб  и  вспотел,
хорошо  размахнуться  не  мог,  и,  сколько  он в стекло  ни стучал,  -  оно
оставалось  целым,  ибо   вообще-то  было  рассчитано  на  прямое  попадание
противомамонтового  снаряда.  Только Гелий  этого не знал. Коньяк  оставался
неприступен. Гелий в изнеможении сел на пол и  увидел под нижней частью рамы
углубление - в нем что-то поблескивало.
     Гелий угрюмо ткнул железным наконечником ноги в  углубление. И это было
его последнее сознательное, а скорей бессознательное действие в жизни. Замок
витрины  был  магнитом, вместе с  поддельным  коньяком стена  повернулась на
сорок пять  градусов, открывая вход  в шахту, где на глубине почти в полторы
сотни метров дремала ракета класса "земля-земля", стационарно  нацеленная на
столицу какого-то южноамериканского государства. Опиравшийся на стенку Гелий
не удержал равновесия и соскользнул в пропасть. Если и промелькнула какая-то
мысль в его  почти прекрасной  голове,  то это была  лишь  третья  строка  в
добавку к  тем,  что уже и так его  измучили, он  и так знал, что  ничего не
выйдет у Дракулы против Селяниныча Микулы, а теперь,  в последнее мгновение,
к двум строчкам прибавилась третья -
     Да и против кузнеца Вакулы, -
     возникло чувство свободного падения, тело Гелия ничего не весило, через
мгновение все его проблемы на земле были решены полностью.
     Его  смерть  обнаружили  скоро,  только что  Лещенко  успел допеть  про
"Миранду" на  уснувшем канале, как из банкетной  залы по сигналу выскользнул
охранник, второй, третий; Светлана Филаретовна знала, что в эту шахту нет ни
лифта, ни лестницы, маршал, надо думать, пульт управления держал где-то еще,
а  кейс  его  пропал  вместе  с  ним  самим,  то  есть не  пропал,  лежит  в
запечатанном бункере, туда никто  не знает входа,  даже она сама, она сейчас
принесет...
     Веселья  поубавилось, но до тех пор, пока принца не извлекли  из шахты,
мужа  его в известность решили не  ставить. Раскатали  вертолетную лестницу,
полезли  в  колодец,  на  полдороге  счетчик стал  тикать  так яростно,  что
охранник  вернулся,  потребовал  свинцовые  трусы,  -  в  хозяйстве  маршала
таковых, как  и  трехколесных велосипедов, преступно  не имелось. Без трусов
никто из трезвых в  шахту лезть  не  хотел, а пьяным подобное доверить  было
боязно. Засуетились, ничего не могли придумать, покуда Светлана  Филаретовна
не  заметила  торчащую  в  замке  протезную  ногу,  побежала к  истопнику ее
пристегивать  - вдруг он  что знает,  истопник отпер ящичек в ноге  и достал
оттуда  пачку планов  Ивисталовой усадьбы,  да и Милада  прибежал  со своими
копиями - оказалось, что дорога в шахту  все-таки есть, она проложена сквозь
нижние ярусы, и все, кто  отвечал  за безопасность царской семьи, ринулись в
туннель под сандалией одного из Меркуриев,  про всех прочих временно забыли.
А пьянка продолжалась,  в подобной обстановке какая еще беда ни приключись -
ее бы прозевали. Ее и прозевали. Да и не одну.
     Сара все еще полз, уже вторую  вечность подряд. Первая кончилась вместе
с бутылкой  "Абсолюта-Цитрон", Саре стало как-то тепло, и он в темной  трубе
вздремнул: кругом тихо, только  что-то журчит рядом, вот его  и убаюкало. От
того же журчания  Сара и проснулся, не понял  сперва, где находится,  сильно
перепугался,  но  сообразил  -  и  опять  пополз  вперед. Брюки  на  коленях
протерлись, но портфель Сара не выпускал, - ничего-то у него, у бедного,  на
свете сейчас не было, никому-то он был не нужен... Сара захлебывался слезами
жалости  к самому  себе. Стоило  идти  в  попники, чтоб  вот  в такой  трубе
оказаться!  Кто  это  придумал дурацкое выражение - "вылететь в трубу"?  Вот
выползти бы из нее сперва, а потом и вылететь не страшно...
     При  очередном  рывке  Сара треснулся  головой:  туннель кончился.  Над
теменем веял ветерок с явным  животным запахом, туннель переходил в колодец.
Сара  стал  рыться в  портфеле,  бормоча  под  нос вместо  матюга  почему-то
собственную фамилию. В наружном кармашке отыскалось что-то твердое, на ощупь
совершенно   неприличное.  Сара  долго  это  щупал,  потом  вынул,  нашел  у
расширения ствола кнопку,  нажал  ее -  и предмет  ожил,  яростно вырываясь.
Огромный,  сложно  изогнутый вибратор  для  горюющих  дам, с  полным зарядом
батареи -  откуда  он тут?  Сара знать не знал,  что  Милада в машине спутал
портфели, вибратор  был  его личный. Сара  долго гладил дергающийся предмет,
чего-то  не рассчитал,  переключил  -  и  получил  страшный  удар  по зубам.
Вибратор вырвался у попника из рук и ускакал в глухую темень туннеля - туда,
откуда режиссер  только что выполз.  Запущенный парадонтоз давно уже избавил
Сару от большинства зубов, а только что "прямой наводкой" бедняга  был лишен
еще и  двух передних. В сознании вспыхнула мысль о том, что  в иной ситуации
без этих зубов даже удобней.
     Сара  встал, сплюнул  кровь  и зубы, полез вверх:  для удобства  смелых
попников прежний хозяин, когда строил колодец, вделал в стену широкие скобы.
Нажатие на верхнюю привело в действие автоматику,  крышка колодца откинулась
вместе с большой кучей лежавшего на ней навоза. После темени подземного хода
слабый свет, озарявший конюшню, показался  сколопендровнику слепящим, словно
прожектор.  Сара подтянулся на руках - они от гантель стали очень сильными -
и  сел  в кучу. Подземный ход  с маршальской  веранды вывел его прямиком  на
маршальскую же конюшню. Гобой, снежно-белый, хотя с  темной, как полагается,
кожей,  стоял  над  яслями   и  меланхолично  двигал   челюстями.  А  чалый,
белохвостый Воробышек удивленно глядел на явившегося из-под земли Сару.
     Жеребец  был  красив  ослепительно  -  не  то  что  сколопендры!  Чалых
сколопендр  не бывает, тем более с белыми хвостами. Впрочем, в  жилище к ним
Сара не  полез  бы даже за толстую  пачку портретов президента Франклина. Но
здесь -  здесь было  тепло.  Как-то душно даже,  после бутылки "Абсолюта" со
всеми предваряющими это не было странно, но... брюки расползлись в лохмотья,
зубы валялись в колодце, десны кровоточили. Сару обуревали великая жалость к
самому себе и  похмелье - одновременно. Да еще вибратор  ускакал. Сара  стал
копаться  в  портфеле -  вдруг  еще что-нибудь  неожиданное там  есть. Нашел
баночку вазелина, понюхал. С трудом вспомнил, куда этому веществу полагается
быть употребленным. Похмелье крепчало.
     Сара использовал вазелин и на карачках стал подбираться к Воробышку: он
предлагал себя чалому жеребцу в качестве кобылы. Жеребец попятился. Сара еще
яростней пошел на жеребца той частью, которая у кобылы называлась бы крупом.
Воробышек   попятился,  но  было   уже  некуда.  Он   резко  скакнул   через
ополоумевшего попника и лягнул его.
     Сара вздрогнул, вытянулся. Лишь домашние тапочки,  в которых он прополз
всю  трубу,   тапочки,   привезенные   им,   потому   что  предупредили   об
ответственности за княжеский паркет, слетели с его ног. Подкова Воробышка не
принесла  счастья  Саре, череп  режиссера  треснул, как  фарфоровый  чайник.
Гобой, хмуро смотревший на сцену от  ясель, рванул привязь  и  дико  заржал.
Воробышек всхрапнул - и заржал следом.
     Мигом    вылетел    из   пристройки   Авдей,    пистолет,    стреляющий
транквилизатором,  он разрядил  в бок Воробышка раньше, чем успела пролиться
невыпитая рюмка водки:  этим седативом Авдей успокаивал собственную совесть.
Когда  жеребцы  задремали,  -  Гобою  тоже досталось, - Авдей  принял полный
стакан,  спихнул Сару  в  люк,  бросил  за ним следом тапочки,  открыл краны
затопления подземного хода и медленно  разровнял над  закрытым  люком навоз.
Нет  никакой  Сары и никогда не  было. И  нечего  в навозе копаться. В конце
концов, не от первого трупа  избавлялся в своей жизни  сальварсанский  шпион
Авдей  Васильев.  Оба предиктора обещали  ему на сегодня хлопоты  с  конским
навозом. И хорошо, что все так легко обошлось. Он-то  боялся,  что у кого-то
из жеребцов, а то, не дай Господи, у обоих, расстройство будет. Конюх совсем
успокоился  и  пошел допивать  бутылку.  С  желудками  жеребцов, к  счастью,
обошлось нормально.
     А  во французской гостиной тем  временем  все  закусывала  и закусывала
охрана, оберегающая от прочей шоблы наиболее драгоценного гостя - государеву
подругу  Тоньку  и  лично блюдущего  как ее  диету,  так  и прочее  здоровье
лейб-медика  Цыбакова. Врачу  давно  не  нравился посторонний  шум, а  после
выстрела в коридоре он вовсе  затревожился. Он решил, что самое время сейчас
для будущей  матери подышать  чистым  воздухом,  нашел  выход в сад  и повел
Антонину на прогулку. Она не сопротивлялась,  новая жизнь ворочалась под  ее
сердцем, толкалась  и  требовала выхода,  и ни о  чем другом Тоня больше  не
думала,  -  посасывала  кусочек  лимона, считала часы до прилета Павлиньки и
дышала чистым, пайковым истринским воздухом. Татьянина помолвка - уж которая
на ее  памяти! - была  неинтересна  с самого  начала.  Цыбаков  шел  рядом с
чемоданчиком  лекарств  и  инструментов,  отослав  прочь охрану.  Парк -  он
проверил - обещал полную безопасность.
     А покуда  она гуляла, Ромео то  напивался,  то трезвел,  Милада яростно
пытался понять,  отчего все не так, как он хотел, вместо отдыха  для  подруг
опять получилась криминуха, за которую царь может не только дать  по шее, но
и  шкуру снять и даже  из  этой шкуры чучело для кунсткамеры, которую он  из
Питера  на  Новый  Арбат  перенести  приказал, изготовить.  За  Антонину,  к
счастью, отвечал не он; Ромео имелся в поле зрения, Гелию помочь было нечем,
разве  что  пышными похоронами -  неужто  под  Кремлевской  стеной  хоронить
будут?.. Милада посчитал и обнаружил, что следующим по важности из опекаемых
лиц является княгиня Ледовитая, хозяйка поместья. А ее  за столом  отчего-то
не было. Милада с тревогой собрался на ее поиски  -  а ну как выкрал невесту
кто неположенный? -  но тонким, масонским слухом уловил грохотанье в дальнем
крыле  здания.  "Только  еще  с  натуралкой  возиться  не  хватало!.."  -  с
омерзением подумал Милада, сверился с планом усадьбы и помчался на шум.
     Татьяна  желала  велосипеда  - вынь да  положь.  Попался ей  на картине
какой-то слон, оглядела - не понравился, не трехколесный. Пошла дальше, маша
бутылкой. Опять попала в лифт, поднялась еще на этаж, но и тут велосипеда не
оказалось. Хуже  того, тут  не было  даже слона,  как на  втором  этаже, тут
вообще ничего, кроме гардин на окнах, не было: Танька попала в часть здания,
некогда принадлежавшую Фадеюшке и  его же  бронзовой  базукой  не так  давно
развороченную. Этаж восстановили,  но  произведениями искусства комнаты пока
не заполняли, дожидались возвращения  маршала; обслуга помнила, какой разнос
он устроил в семьдесят шестом,  когда автопортрет Черчилля работы Налбандяна
в гуцульской гостиной повесили, думали, для смеху, куда еще Черчилля девать,
если не к гуцулам? - а маршал велел на  это место повесить портрет какого-то
доктора,  который во  Французскую  великую  революцию изобрел  мясорубку,  а
Черчилля   подарил   английскому  послу,   а   тот   ему  портрет-групповуху
королевского дома, "Семь Эдуардов", что ли...
     Танька  возмутилась:  в  ее родном доме -  да пустые  комнаты? Выпороть
прислугу солеными  розгами.  А  может, что-нибудь  есть  все-таки? В третьей
комнате   обнаружился  совершенно   неповрежденный   носорог.   Чудесный,  в
натуральную величину, в натуральный вес,  на  колесиках - хоть  и перенесший
битву  со  статуей маршальского  сына,  но об этой битве  Татьяне  никто  не
докладывал. Татьяна пришла в  восторг: да ведь это тот же велосипед,  только
другой формы, и рог у него на носу,  а  не там, где у других мужиков, но так
даже кайфовей!
     Танька почти  без труда влезла на носорога, оттолкнулась подвернувшейся
палкой  для раздергивания  штор  -  и покатила. Вокруг  лифта  шел  спиралью
широкий пандус,  Татьяна свернула на него, и носорог, он же единорог, символ
чистоты и невинности, стал  набирать скорость. На втором этаже пандус сделал
новый виток, носорог  вместе с ним - эх, да это ж куда веселей велосипеда! В
анфиладу бельэтажа Татьяна влетела в полном вос