ь. Для  Ивнинга царское  "скотина  ты, да  и только" -  обернулось
повышением  в  должности,  он сел в  кресло  Половецкого и с  полным  кайфом
вытянул  свои  разномерные  ноги.  Краснокожего  министра   царь  понизил  в
должности, из министра превратил в "исполняющего обязанности" - но и только,
ибо  замены не имелось. Спокойней всех  чувствовал себя Сухоплещенко, лежа в
спецмедчасти и каждый час по телефону соболезнуя, - царю надоело, он передал
отставному двурушнику,  чтобы тот скорей выздоравливал,  а  значит  - мог за
шкуру  свою  и  молочные  реки  пока  не  опасаться.  Великий  князь  Никита
Алексеевич  предложил взвод отборных Настасий для любых услуг: от обычных до
сыскных. Царь поблагодарил и согласился на вторые.
     Дальше предстояло разобраться  с младшими принцами. Ноги  держали Павла
плоховато. Опираясь на плечо верного иностранного арапа, то бишь Долметчера,
а  также  на  массивную трость  с  набалдашником  в  виде  чего-то не вполне
приличного,  - другой в  Кремле не  отыскали, а эта была графа  Орлова, - он
прошел  в  Грановитую.  Сел  на  неудобный  трон, долго рассасывал  таблетку
валидола. В зале наличествовал краснокожий министр, канцлер, еще кто-то, - с
некоторым  успокоением  царь  заметил,  что  присутствует  приемный   родич,
светлейший  князь Корягин-Таврический,  коего он депешей из  Сан-Сальварсана
произвел в это звание из  неудобных  ханов Бахчисарайских, потому как кто-то
из подлинных Гиреев  оказался чьим-то нужным другом,  за которого еще кто-то
попросил, -  ах ты черт, память проклятая, нет  сил  все интриги  придворные
наизусть  помнить. Но присутствие  Корягина успокаивало,  Павел заметил, что
попугаевод  обладал  чудесной способностью  утишивать  скандалы,  в  них  не
вмешиваясь. Хорошо бы и  канцлершу  позвать, но она тоже, как выяснилось, от
приключившихся событий лежала  у себя в косметической  клинике в реанимации.
Жаль. Павел дососал валидол, разлепил веки, с трудом произнес:
     - Ваньку сперва. Пусть выкладывает.
     Два огромных  почетно-караульных гвардейца-рынды ввели едва держащегося
на  ногах Ивана. За  него заступаться  было  некому. Будущая  жена со страху
допилась до медвежьей болезни, мать вообще от него отказалась, а отец-то как
раз  и требовал  отчета о  том,  в чем он не только  не был виноват, но - по
скромности природных  умственных способностей - даже и  не мог понять, какое
он ко всему этому имеет отношение.
     - Сволочь.
     Голос долетел до царевича как-то сверху, тогда Иван понял, что стоит на
коленях, - то ли сами подогнулись, то ли рынды слегка пособили.
     - Сволочь.
     Иван что-то забормотал,  хотел грянуться лбом  в каменные  плиты, но их
застилал плотный ковер, и за плечи его придерживали, не пускали.
     - Сволочь.
     Внезапно Павел обрел какие-то скрытые доселе силы и превратился в живую
катапульту:  тяжелый орловский посох описал в воздухе короткую дугу, в конце
которой  неизбежно  размозжил бы Ивану  голову. Этого, однако, не случилось,
где-то в  верхней  точке траектории  полета  посох  просто  исчез.  Раздался
победный  взвизг попугая, и мощный гиацинтовый ара с посохом в клюве ринулся
из-под  потолка  к  хозяину,  к князю  Корягину-Таврическому.  Поступил  ара
вообще-то неправильно, поноску возвращают  тому, кто ее бросил,  а не своему
хозяину,  или уж  вовсе  за  ней  не  кидаются,  -  но  помойно-служебные  и
придворно-пенсионные привычки так спутались в лазурной голове Володи, что он
вручил посох  именно деду Эдуарду,  попечителю гиацинтовых ара всея Руси.  В
конце концов, если это не его добро, сам отдаст, кому надо.
     Что Корягин и  сделал. Слегка поклонившись,  он приблизился к трону, на
котором приходил в себя изрядно напуганный Павел, и вручил ему почти пудовый
посох.
     - Выкинуть Репина ко всем чертям из Третьяковки!  -  рявкнул император,
хотел приказать сжечь эти поганые картины, но вспомнил, что они денег стоят,
бережливость взяла верх, гнев приугас. - В запасник! И на замок! Вот. Ну что
мне с тобой, дурень,  делать? Ты почему один  явился,  думал за подлую  свою
бабу хлопотать?
     Иван и хотел бы что-нибудь ответить, но  очень боялся, что с ним сейчас
случится та же болезнь, что с женой.
     -  Ну ладно, - вовсе притих Павел, -  хрен и с тобой, и с  бабой твоей.
Сам  ты  недоросль.  Баба  твоя  пьянь.  Сим  сегодняшним  числом,  -   царь
прикоснулся к плечу Ивнинга, - оформить наш монарший указ о лишении великого
князя Иоанна Павловича всех прав на российское престолонаследование. Личное.
Насчет его  детей - то решать будет монарх, либо уж в крайнем случае Земский
Собор. А Ваньку этого...
     Павел долго и трудно размышлял. Губернатором куда-нибудь?  Не в  Тамбов
же, он ведь и воровать-то пока не умеет,  поди. Его  как-нибудь подальше, да
так, чтобы и с глаз долой, и польза государственная... А! Вспомнил. Быстро и
очень тихо  царь надиктовал Ивнингу еще  один  указ, Иван с  ужасом ждал его
оглашения.
     - А второй наш указ узнаешь  по прибытии. И чтоб оттуда  ни ты, ни твоя
баба в прежнюю  подмосковную не смели носа показать! И вообще никуда, у тебя
там два  уезда... Или  три? Вот и все.  Прохлаждайся. То  есть загорай. Все!
Пшел вон!
     Иван вылетел из Грановитой палаты  как пушечное ядро, но  тут же увяз в
человечьей  массе.  Масса  поглотила  его  и вытолкнула  на крыльцо, а  сама
вступила в Грановитую, сопровождая следующего вызванного на ковер принца, то
ли виновного, то ли, наоборот, пострадавшего вдовостью Ромео. Масса - а  это
был Шестой Отдельный Женский  батальон  Зарядья-Благодатского -  застряла  в
дверях,  во все  глаза пялясь на царя: многим  из  них он был раньше  ой как
близко знаком, а теперь вона какой главный стал!..
     Бледный,  аккуратный,  с выбритыми  до синевы  щеками, Ромео  подошел к
царю, встал  на одно колено  и опустил голову, - где-то  он читал,  что если
хочешь признать свою  вину  -  подставляй шею. Павел  с  недоумением  на эту
бледную шею  поглядел. "Совсем парень тронулся, - подумал он. - В деревню бы
его, на  отдых, а то умом ослабнет и всем другим. Он к тому же и не принц по
крови,  непрестолонаследный.  Белый весь  какой,  жалко  парня..."  -  Павел
поискал глазами канцлера и деда Эдю, подозвал обоих.
     - Милейшие, принц ваш родственник, если не ошибаюсь? - Дед от  внука  и
не думал отказываться, а дядя Георгий чуял, что гнев царя  иссяк  на Иване и
на  Репине, тоже  кивком  признал племянника.  -  Давайте,  пошлем его... на
отдых, на лечение? В деревню, на свежий воздух?..
     - Безусловно,  государь. Это  пойдет ему на пользу.  Рыбалка, хороводы.
Очень уместно. - Канцлер поддакнул, а дед кивнул.
     - Так  вот, -  царь перевел  взгляд на толпящихся у входа  баб,  жестом
приказал  рындам не застить,  и рынды  растворились  в воздухе.  - Почтенные
Настасьи, прошу вас препроводить великого князя Романа к нашему августейшему
дяде, великому  князю Никите!  Пусть отдохнет князь у вас в деревне,  свежим
воздухом подышит, с девками хороводы поводит, рыбку половит...
     "Какие  у  него там  с  девками хороводы?" -  только  и успел  мысленно
откомментировать канцлер свою же глупость, вспоминая  физические особенности
Ромео.  Но  тут  царь  встал,  давая понять,  что  больше  он  этими  делами
заниматься не намерен. С  живыми принцами разобрался, где хоронить покойного
- не его, царского, ума дело, хоть под забором с зубчиками. Тоню найти - вот
и весь приказ. Дальше - дела, дела, дела... Столько всяких дел в империи - а
император один, больше никак  нельзя. Вот и  приходится  императору все дела
делать самому, с утра до ночи  новые  указы  секретарю диктовать. Сколько на
часах?  Опять  куранты не  подвели  с  вечера, ничего без присмотра оставить
нельзя... Но до шести пусть еще дневной секретарь  поработает, потом вызвать
ночного, многоязычного, и  вновь диктовать до  остервенения: он заставит эту
сраную империю работать  мозгами, а уж  заодно и ногами, и руками, тоже  мне
страна, сплошные золотые руки,  да только растут почему-то из жопы, мать ее,
родину, туда и сюда, туда и сюда, туда и сюда...
     А в мире тем временем надвигались, наступали и уходили в  прошлое самые
различные события. Чего только не происходило!
     Никакие кремлевские скандалы не могли прекратить обычного постреливания
в  "горячих точках"  планеты.  Однако сейчас стрельба  разразилась  в  такой
точке, которую  обычно считали очень холодной: яростная битва разразилась аж
за  восемьдесят третьим  градусом северной  широты. Сдерживавшийся так много
лет с помощью челночной дипломатии  ОНЗОН,  гренладско-канадский пограничный
конфликт в районе пролива Робсона  все же вспыхнул пламенем настоящей войны.
Забытая Богом, а до недавнего  времени не известная  даже картографам  Земля
Гранта, обросшая  со стороны северного берега тяжкими шельфовыми льдами, где
немногие  старожилы считают, что минус тридцать по Цельсию в конце  апреля -
это для моря Линкольна  совсем не холодно, стала  внезапно таким местом, где
жарко  и  земле, и  небу.  Двадцать  лет  зрел  здесь  гнойник  пограничного
конфликта и наконец-то  лопнул.  Гренландские танковые дивизии, составленные
частью  из  легендарных  русских машин  Т-72,  частично  из  неуязвимых  для
ракетного  оружия  сальварсанских  самоходок,  грузно переползли  вечный лед
пролива Робсона, одолели эти две датские мили,  если считать  по-старому,  а
если по-нынешнему,  то  двадцать  километров  - и вступили  на скудную почву
острова  Элсмир, который простодушные  канадцы отчего-то не  только  считали
своей территорией, но  и вообще посмеивались на гренландские угрозы оттягать
не только древнеинуитский Элсмир,  не только  все так называемые острова так
называемой  королевы Елизаветы, но  и Баффинову  Землю до  Гудзонова пролива
включительно, - если же  Канада вздумает сопротивляться, то занять ее всю до
Аляски  и до  Ванкувера  и превратить  в  гренландский протекторат.  Канадцы
посмеивались. Элсмир - подарок небольшой,  та же Гренландия, только площадью
в  десять раз меньше, один бурый уголь,  мох, белые медведи, моржи - на хрен
он  великой  Дании?  Тогда,  двадцать  лет  назад,   датчане  хозяйничали  в
Гренландии как  в родном  Эльсиноре. Но едва лишь датское иго  рухнуло, едва
лишь стало становиться на  ноги молодое и независимое государство  - в ОНЗОН
объявился  гренландский представитель - к слову, чернокожий - и заявил,  что
Элсмир, располагающий самыми высококачественными в мире северными сияниями -
земля исконно инуитская, а значит, гренландская; что на месте канадской базы
Алерт будет воздвигнут курортно-оздоровительный центр всемирного туризма - и
так далее, и так далее, и  все на эскимосском языке, где из фразы получается
целое слово. Посмеялись канадцы в своем не то Квебеке, не то Оттаве, иди там
упомни,  где  у  них  тогда  столица  была,  и  по-английски  посмеялись,  и
по-французски,  и по-украински, и на всех других языках, которые они  у себя
там незаконно в Канаде наплодили, - и опять забыли.
     Очень  зря забыли.  Потому  что хорошо  смеется тот,  оказывается,  кто
смеется  по-инуитски. По-гренландски, на том самом языке,  где  все  слова в
одно сливаются. Никто не приметил, как легко и дружественно поплыли с  юга в
Гренландию сальварсанские броненосцы; как с севера поналетели в эту  молодую
и очень развивающуюся страну русские маршалы и понастроили себе ледяных вилл
типа "избушка  необыкновенная",  как все  громче  в  официальных  заявлениях
Годхобского  - теперь уже Нуукского -  правительства пресловутая база  Алерт
именовалась не иначе,  как крепость Анигак,  по имени  некоего  эскимосского
героя,  олицетворяющего  Солнце, а свою собственную - бывшую американскую  -
базу Туле переименовали в  крепость Малина, и то ли имелась в виду  какая-то
уютная   малина,  то   ли,  упаси  Господи,   гренландская  героиня  Малина,
олицетворяющая Луну.
     В  Канаде  отсмеялись  и вполне  всерьез  предложили  шутки  закончить,
оставить  границы  как есть, - своих,  что  ли,  мхов  мало в  Гренландии, и
неужели  над  ней  полярного сияния мало? Гренландия ответила, что мало. Что
пролив  Робсона,  отделяющий   одно  государство  от  другого,  пусть  и  не
размерзает никогда,  но  никакого  не Робсона это пролив, а великого Хенрика
Лунда, и лед-то лед, а все ж таки вода, притом территориальная гренландская,
поэтому Гренландия круглый год будет вести в нем промысел трески, устраивать
заплывы, бурить дно и все прочее.
     Канадцы опять посмеялись, хотя и уныло, посмеялись  на французском и на
английском,  хотя угроза тогдашнего главы Калалит Нунат "прибить свой щит на
вратах  Монреаля"  звучала  очень зло. Канада  поразмышляла  и  решила чуток
вооружиться. Перебросила на Элсмир дивизию,  хорошо обстрелянную в Африке на
миротворческих  операциях ОНЗОН,  но забыла,  что  с  огня да в  морозильник
совать вообще ничего  не полагается - не то что живых солдат.  Оные, побегав
сутки в шортах при минус пятидесяти - вместо привычных плюс сорока девяти, -
потеряли не только боеспособность,  но и  многое другое. Солдатиков  убрали,
завезли кое-какую автоматическую технику, на том успокоились. А в Гренландии
тем  временем произошел государственный переворот, власть захватил император
Витольд Первый, в  Канаде  решили,  что новорожденная империя  будет  сейчас
раздираема  - и не тут-то было. Железной рукой подавил император все попытки
сепаратизма,  запретил  употребление  английского, французского  и  датского
языков, но разрешил пользоваться  родным для каждого гренландца инуитским, а
для  культурности еще  русским и  испанским.  Под  покровом полярной ночи на
берег пролива Хенрика  Лунда  вылезли отборные дивизии, а  как взошло скупое
полярное  солнышко,  так получил  канадский  премьер-министр  ультиматум:  в
двадцать четыре часа  освободить  и Алерт,  и  так называемый Форт-Конге,  и
вообще  все   незаконные  поселения   канадцев   на  острове  Элсмир  и   на
расположенном  к  западу  острове  Аксель-Хейберг,  а  затем  прибыть   всем
правительством  в нейтральный Сальварсан, обсудить будущую границу,  спорный
вопрос о Баффиновой земле, ну,  и  подготовиться  к  выплате компенсаций  за
период  незаконно-колониального  владения  чужой территорией. Канада к этому
времени  располагала десятком приличных  искусственных спутников, глянула  с
них   на   гренландскую   сторону  пролива  Робсон,   и   тут   ей,   самому
сейсмоустойчивому государству мира, стало как-то дрожко.
     Пользуясь  правами вечной дружбы, обратился канадский премьер-министр к
президенту США лично,  попросил  прогноз предиктора ван Леннепа - и получил.
Предиктор предлагал ничего не  делать,  потому что  Гренландия встретится на
канадской земле, после уже неизбежной имперской интервенции, с таким ужасом,
что  сама  рада не будет. Отдавать Гренландии ни земли, ни льды предиктор не
рекомендовал, потому  что тогда  встреча с  ужасами  грозила  на восемьдесят
третьей   широте  самой  Канаде.   Премьер-министр   отер  пот   со  лба   и
демонстративно  на  запрещенном  к  использованию  английском  языке  заявил
императору,  что никаких переговоров не будет. Император  выслушал, попросил
зятя-негра перевести, пожал плечами и нажал красную кнопку.
     Сперва ушло в эфир сообщение о том, что все острова Королевы Елизаветы,
ранее   оккупированные    Канадой,    становятся   законной   собственностью
гренландской  короны и переименовываются в Большие Нарвальи, а расположенный
на  них  Северный  Магнитный  Полюс  переименовывается  в  Полюс  Императора
Витольда: пусть моряки и летчики во всем мире знают, что стрелки их компасов
смотрят на Полюс Императора, одной из провинций в  державе которого являются
Большие  Нарвальи  Острова,  со столицей в городе Большой Нарвал, в  прошлом
Дандас-Харбор, на  острове  Стерляжьем,  в прошлом Девон, на  берегу пролива
Гарпунного,  бывший Ланкастер.  Потом  ушло  в эфир что-то  уж совсем новое:
радиостанция "Арнаркуагссак"  возвестила о создании в изгнании правительства
Республики Баффинова Земля, гражданами  которой  являются  все  восемнадцать
тысяч канадских инуитов, а также те из  двух тысяч нынешних жителей острова,
которые проживают там оседло не менее десяти лет.  Столицей Баффиновой Земли
объявляется город  Калалитбург,  в  прошлом Лейк-Харбор,  на берегу  пролива
Аркадия Северного, в прошлом Гудзонова.
     Еще гремел в эфире перечень переименованных островов и земель, проливов
и полюсов, еще с трепетом ожидали слушатели, а не  переименован  ли Северный
полюс   в   Южный,  еще  назначались  сроки   всенародного  референдума   на
свежепридуманной  Баффиновой  Земле насчет  присоединения  к  той  или  иной
империи,  -  а  танки  Витольда уже  форсировали пролив  Хенрика  Лунда,  не
встретив  сопротивления  со  стороны  противника,  ибо две  сотни  канадцев,
все-таки наблюдавших за  грозным движением агрессора, спешно  ретировались в
глубину  Элсмира, в  горы  с  неприличным  названием Юнайтед  Стейтс, насчет
которых ясно было  лишь то,  что с прежним названием император их стоять  не
оставит. Впрочем, несколько выстрелов по имперским  войскам кто-то произвел,
а в ответ две тысячи Витольдовых пушек дружно бабахнули;  наводку им  давали
спутники, вовремя запущенные Гренландией с космодрома Кутузка.  Солнце, едва
показавшись  над  горизонтом,  от  ужаса спряталось.  Охренительные  красоты
северного  сияния,  из-за  которого  официально затеял  император  войну  за
необитаемые   острова,   заполыхали  над   мерно  ползущими   дивизиями.   О
сопротивлении не могло быть и речи,  да к тому  же  Квебек с его французским
большинством  населения стал  требовать  отделения от  Канады,  не способной
защитить ни свою целостность, ни своих  граждан. А тут  еще всякие  ершистые
государства,   начиная   с   непонятной   федерации   Клиппертон-и-Кергелен,
официально признали Баффинову Землю. Хур  Сигурдссон, затертый  в Ладоге еще
как минимум  на месяц, тоже ее поприветствовал. В эти минуты премьер-министр
Канады ощутил себя главой  какой-то банановой республики, где  войны и смены
правительства бывают два раза в день. Не  зря, видать,  президент Республики
Сальварсан  еще  утром  прислал  премьер-министру  подарок:  большую  гроздь
бананов с личной плантации. Министр  сидел, тупо  глядя на  бананы, и уповал
лишь на обещанное предиктором чудо.
     И  чудо было явлено. Под яростными сполохами северного  сияния  дивизии
императора  вышли к  северному берегу  Элсмира,  и  только-только должен был
пойти в эфир указ о  переименовании Моря Линкольна в Моржовое, как это самое
море, с древнейших  времен запертое шельфовыми льдами,  стало разламываться.
Колоссальная трещина рассекла море, словно было оно не Моржовое,  а Красное,
и  предстояло по  нему выйти евреям  из Египта.  Сперва в трещину хлынули  с
севера соленые  воды, в  которых кувыркались немногочисленные нарвалы, потом
вода  замерзла ровной дорожкой, и степенно, с величайшим  достоинством стала
подниматься по ней из  глубин  Ледовитого  океана  невероятная процессия. Во
главе ее  гордо  шагал  прославленный маэстро, дирижер  Макс Аронович  Шипс,
лично тот, который в конце прошлого  лета  последним ушел  под льды Карского
моря,  направляясь  в  Гренландию,  куда  неодолимо  звала  коммунистическая
дудочка  великого  князя  Георгия Никитича,  ныне,  впрочем,  произведенного
Витольдом в  герцоги Инкогнитанские. Полярный ветер взвыл аккордом, вступили
медным  звоном  бьющиеся друг  о друга  льдины,  и над пустынным  берегом  в
исполнении природных инструментов грянул знаменитый  русский марш "Тоска  по
родине". Сияющий, дирижирующий Шипс шел не один, четыре сотни его попутчиков
преодолели весь  путь  по дну  Ледовитого  океана,  они миновали  и  трудную
котловину  Нансена,   и   совсем  невыносимую  котловину   Амундсена,  потом
встретился им  хребет  Ломоносова, они  из чисто  патриотических чувств  его
взяли  штурмом, но из-за этого сбились  с пути  эдак на сорок ме