стороннего глаза,  был  почти
весь ясен Рампалю, местами даже слишком. Рудбекию сам  жрать не идиот, нешто
не  помню, во  что  можно  превратиться,  если  в  ней раздвоенные  лепестки
попадутся?  Насчет  подарков дяди  - это потом  можно  будет  через  формулу
прикинуть. Но  самый печальный  вывод  напрашивался  сходу: скандальный  его
опорос, как и все последующие приключения, был уже известен командованию. Он
не  виноват,  позора  никакого,  но  сплетен не  оберешься и анекдотов тоже.
Ехидно подумал Рампаль, что  отольются коллегам его  слезы: добрая  половина
страдала в секторе-гареме  теми же недомоганиями, что  и  он, и, стало быть,
если вовремя  им всем аборты не сделать, то к Рождеству  можно ждать от  них
при первой же трансформации в женскую особь многочисленных  ягнений, окотов,
опоросов, щенений, отелов, яйцекладений и икрометаний.
     Так или иначе, все инструкции  были приняты: те, что к сегодняшнему дню
устарели, ибо  предсказывали  вчерашний  день, бывший  в момент предсказания
завтрашним,  были приняты  к сведению, прочие  -  к  исполнению.  Инструкция
"телесно  возвысить владычицу  новой России", иначе  говоря,  отослать  Катю
Романову в горы, на Алтай, кажется, на  Телецкое озеро, как сама она Рампалю
сказала,   инструкция   эта   устарела   буквально   вчера.   Когда   ветхий
старичок-дезинфектор  только еще  позвонил  в  дверь  романовской  квартиры,
Митька  закатил вой  до  небес,  шерсть  на  нем  встала дыбом,  и  весь  их
дальнейший разговор происходил  под аккомпанемент  дикого, непрекращающегося
собачьего  скандала: зверь чуял оборотня  и не желал  принимать во  внимание
благие намерения такового.
     -  Крыс, мышей,  клопов, тараканов, жучка  мучного?  -  скучным голосом
вопросил старичок через цепочку.
     -  У нас  потравили  уже, - ответила  Катя и  хотела закрыть  дверь, но
старичок опередил ее:
     - Плохо, значит, потравили, соседи жалуются, что ползет от вас.
     - Сами они  ползут, не просыхают  по  две недели,  - буркнула  Катя, но
цепочку сняла. Старичок вошел в прихожую, поставил свой скучный чемоданчик и
таким же скучным голосом внезапно объявил:
     - Екатерина Власьевна, письмо у меня для вас.
     - Васильевна, - машинально сказала Катя и испугалась: - Какое письмо?
     - Васильевна, - миролюбиво согласился старичок и продолжил: - все равно
ведь   Вильгельмовна,  но   раз  уж  ваш  покойный   батюшка   три   раза  и
вероисповедание,  и метрику, и  национальность  менял,  так  ли  важно? -  и
протянул  Кате  письмо  в  незаклеенном  конверте.  Катя  запахнула  халатик
поплотнее,  зачем-то  оторвала  от конверта  край и  извлекла  письмо сбоку.
Быстро-быстро прочла  она  тот  немудрящий  десяток  фраз,  который  накатал
будущий  император  на  вырванном из  тетради  листке  круглым своим,  почти
школьным почерком. Косяками  они  ходят, что ли, дезинфекторы эти?  Давешний
запомнился  ей  очень хорошо, Митька  тогда тоже  выл, но  нынешний  годился
прежнему в отцы, сходства во внешности она по близорукости не усмотрела.
     - Так как же мучного жучка?.. - спросил дед, берясь за чемоданчик.
     - Откуда у вас это письмо?
     - От супруга вашего, от Павла  Федоровича, между делом занести  просил.
Там и еще что-то передавал он для вас, не упомню только, захватил ли...
     - Так, может, проверите?
     -   Да  что  проверять-то...  Уж  если  говорить  хотите,  то  хоть  на
кухоньку-то проводите, года  мои не те встояка такие  беседы позволять  себе
вести...
     Катя, охваченная нестерпимой тревогой, провела старичка-дезинфектора на
свою  чисто прибранную  кухню. Странное она  только  что  получила письмо от
мужа, донельзя странное, не понравилось  оно ей  и даже  обидело. Павел взял
какой-то начальственный  тон,  будто  барин  какой,  дворянин  тоже нашелся.
Сперва писал, что пусть,  мол, Катя не беспокоится.  Не  побеспокоишься тут!
Потом писал,  как он ее любит. Видать по всему! И поэтому пусть поверит, что
надо сделать  все,  как он  велит. Писал бы уж  -  приказывает!  Повелевает!
Уложить,  мол,  все  необходимое  и  на  полгода   уехать  к  самым  дальним
родственникам на Алтае - если на  Телецкое не  хочется ехать,  то  можно и к
Веточке в Славгород, но там он за нее спокоен не будет, лучше все-таки найти
или тетку Марту,  или  тетку Марию, или тетку Гизеллу, ту,  помнишь, которая
масло  делает. Откуда  он  их всех только вспомнил! Работать она, мол, пусть
работает, преподаватели везде нужны, но лучше пусть не  работает, нет больше
у  Романовых  такой  необходимости,  столько  за  гравированный  рис  решило
заплатить министерство, что за  всю жизнь не истратить, аванс выдали и он ей
часть  посылает, остальное сам привезет. Он, мол,  сам  в Горноалтайск,  или
куда она решит, за ней приедет. Враль проклятый!
     Страшное  подозрение   шевельнулось   в  душе  Кати:  муж  сбежал.  Она
догадывалась,  что  какой-то  роман когда-то у Павла был, и какая-то женщина
могла бы  на  ее законного мужа предъявить кое-какие права; она  даже знала,
как  зовут эту женщину  - Аля. Алевтина?  Алена? Неужто муж  просто решил от
нее, от Кати, откупиться? Да  и деньги-то где?  Позабыв про то, что  в кухне
чужой человек сидит, и про то, что  Митька  уже воем изошел  и кашляет, Катя
рванулась в кабинет мужа, рывком открыла письменный стол, копнула в бумажках
и сразу успокоилась.  Сберегательная книжка с отцовскими наследными была  на
месте, с нее  Павел  не снял  ни копейки,  -  знать бы  Кате, сколько усилий
стоило Джеймсу уломать Павла не снимать этих денег, не прятать, не увозить с
собой, попросту бросить их. Значит,  не  сбежал. Неужто и правда рис нынче в
такой  цене?  Знала бы,  не кормила  бы Митьку в тот раз,  за который  Павел
обиделся.  Надо, пожалуй, и еще рису запасти.  Вон  какие  чудеса.  Да,  где
деньги?
     Вот только  на  Алтай  ехать не  хотелось. Катя  вернулась  в  кухню  и
увидела, что старичек-дезинфектор  тихо дремлет, выложив  на кухонный столик
перед собой невероятно толстую  пачку  мятых рублей  и трешек, еще несколько
пятерок лежит в стороне и одна десятка.
     - Это вам, - уютно сказал старичок. - Меня Павел Федорович и помочь вам
уехать  уполномочил, у меня знакомство  на вокзале  есть,  я  там  тараканов
морил. Только чтоб вы сами решили, куда поедете, чтобы  свободная ваша воля,
значит, была.
     Катя  машинально сгребла  деньги,  заметив  грустный  взгляд  старичка,
поколебалась  и  протянула  ему  сиротливую  десятку,  как  двадцать  копеек
почтальону за  телеграмму  давала.  Старичок  кивнул и быстро взял:  Рампаль
всегда и во всем был экономен.
     - Так вам билет взять?
     - Вот еще, не поеду я  никуда... - начала было Катя и вдруг осеклась. -
Не волнуйтесь, я сама возьму, вещи вот на вокзал только...
     - Да я помогу вам, вы не глядите, что я старенький такой. Я еще охо-хо!
     -  Вижу, что хо-хо. А  в  школе  меня  кто  отпустит, это он отчего  не
подумал?
     - Ох, простите,  запамятовал, старость все-таки!.. - дезинфектор выудил
из ветхого  пальтишка  бланк  заверенной телеграммы,  с какой-то совершенной
чепухой из Кировограда, - но выглядела телеграмма очень солидно  и подлинно.
Катя  вспомнила,  что и  самого  Павла отпустили  по такому же,  - да и кому
сейчас французский  преподавать, старшие классы  на  картошке! - Зовут меня,
кстати, Петром Герасимовичем.
     - Может, чайку согреть? Или еще чего-нибудь, у нас осталось...
     -  Благодарю вас,  еще  чего  -  ни в коем случае,  вредно мне, возраст
проклятый. Я ведь только с виду, понимаете  ли, охо-хо, а на самом деле годы
проклятые...
     - А Павла вы откуда знаете?
     -  А я и не знал раньше, познакомился только вот. Я  Федора Михайловича
знал, по фронту мы с ним дружили, а теперь вот встретился... с могилкою... -
на глазах старичка выступили неподдельные слезы.
     Поговорили  еще. Катя  все более успокаивалась, не нравилось только то,
что поручение передать письмо и деньги Павел дал дезинфектору:  вдруг  узнал
об  обстоятельствах,   при  которых  приходил  прежний.  На  всякий   случай
рассердилась  на  Романа  Денисовича. Заодно  и  на  Павла. Разом захотелось
уехать.
     - Вы вот что, Екатерина Власьевна, - сказал ей гость на прощание.  - Вы
поживите там себе, Паша-то  как освободится, так вас сразу  отыщет. Ему ведь
каждую рисинку отдельно сдать надо, много времени потребуется.
     - Да как он меня отыщет, если знать не будет, где я?
     - Будет, будет,  непременно  будет  знать, не  волнуйтесь.  А в трудную
очень минуту, если у вас такая случится, помните, Екатерина Власьевна, нет у
человека  лучшего друга, чем  стакан этой самой,  которую я  по возрасту  не
потребляю, к  сожалению.  Если очень  трудно станет,  вы его,  этот  стакан,
примите. И очень скоро полегчает.
     Пропустив  последний  совет  старичка мимо  ушей,  Катя села  вечером в
барнаульский поезд. Одной Романовой в делах Рампаля стало пока что меньше.
     И  вот теперь Жан-Морис  Рампаль  выполз из-под груды тряпья, под  коей
ночевал. Холод досаждал  ему нестерпимо.  Согреться водкой или  любым другим
спиртным было при этом категорически невозможно, он пребывал в образе старца
Федора  Кузьмича, любая,  даже совершенно лечебная доза спиртного возвратила
бы  ему истинный облик,  который если и  не был так опасен, как беломедвежья
шкура,  то все же таил в себе шанс на неприятности - а ну как  опознают  как
раз те, кому не надо. Танькина квартира, хотя и не виделась ему  в кошмарных
снах о разжаловании за публичную телепортацию, как Джеймсу, а даже напротив,
вспоминалась не без некоторой приятности, тем не менее  делала его подлинный
облик небезопасным. Кто его знает, что за тип тогда вломился?
     Ответ на этот вопрос Рампаль получил, когда перевернул личную страничку
в  бюллетене  предиктора.  Вчера от усталости он этого  не сделал. А сегодня
перевернул -  и даже  согрелся. Кровь заструилась  по его  старческим  жилам
бурно, как у  красной девицы, и прилила к лицу. Такого срама не было с ним с
тех самых пор, когда во  Вьетнаме, собираясь явиться вьетконговцам в  образе
дедушки  Хо,  он  по  ошибке  съел  воробьиное  гнездо  вместо ласточкиного,
превратился  в  котел   с  вареным  рисом,  едва  не  был  сожран  голодными
партизанами,  спасибо,  бомбежка  началась,  с   каким  трудом  после  этого
Бустаманте удалось его расколдовать, какой был позор! Теперь же оказывалось,
что все эти  милые люди, с которыми он  выпивал, закусывал и еще  чем-то там
занимался  в доме на Большой Молчановке, были капитанами и лейтенантами КГБ!
Чутьем слышал  тогда Рампаль, что идет по следам Джеймса, но где же было его
чутье  на  КГБ?  Рампаль  вспомнил, что никак  не  мог  тогда  избавиться от
атавистических реакций, видать, больше принюхивался к  Таньке-женщине, чем к
Таньке-лейтенанту! Рампаль поклялся, что еще  покажет ей лебедя! Целое озеро
лебедей! Хотя она-то чем виновата, это  ее работа, а ты сам виноват, - ругал
себя Рампаль, кипятя чай на Джеймсовой  плитке, не грузинский второго сорта,
как Джеймс  по бедности,  а хороший краснодарский из  Москвы,  но залить  ли
сраму глаза даже самым лучшим чаем? Рампаль снял  с плитки чайник и поставил
вариться  пельмени:  сейчас  он   питался  только  ими:   с  одной  стороны,
способствует  поддержанию  удобного  и благообразного старческого облика,  с
другой -  очень  экономно  и  на  вкус  после  будильников,  морских ежей  и
гранитогнейсов совсем приемлемо.
     Покуда  варились  пельмени, Рампаль  достал  огрызок карандаша  и  стал
расшифровывать последнюю строку послания предиктора:
     "И  немедля вкусить от семени льна,  от медвежьего уха, от дубовой коры
совокупно с тремя граммами серебра".
     Длинные  ряды выводов из пресловутой формулы с трудом выкарябывались на
мятой бумаге, пальцы,  старческие все-таки, гнулись плохо.  Когда же Рампаль
получил  конечный  вывод, карандаш вовсе  выпал из них,  и  на  какой-то миг
капитан  даже  сомлел.  Ему  предписывалось  именно  то,  чего  он с  самого
свитезянского  утра  боялся  больше   всего  на  свете.  Ему  предписывалось
превратиться в женщину! Вообще - как можно было его  после столь длительного
брижитбардового состояния посылать сразу на такое ответственное  дело! Хотя,
вспомнил Рампаль,  мыслей о  поросятках приказано избегать, так что, значит,
новый опорос, тьфу, прости Господи, роды то есть, в женском  облике  ему уже
не грозили. Отпоросился, значит. Начальству, к несчастью, виднее.  Виднее же
всех - ван Леннепу, хотя имел Рампаль малое подозрение, что далеко не всегда
видит предиктор будущее  на  самом деле, что иной раз он плетет что  на язык
придет, пользуется тем, что, раз уж все живут,  руководствуясь исключительно
его  предсказаниями, все  равно все исполнится  в точности.  От расстройства
Рампаль  даже  забыл  высчитать  -  что  там  за  пентаэдры  такие в  письме
предиктора. Все-таки ван  Леннеп  удостоил  его личного гороскопа,  одно  из
важнейших заданий он уже выполнил, даже два: Джеймсу передал все необходимое
и Екатерину Романову из города-таки выпер. Рампаль вздохнул, снял пельмени с
плитки и стал  их есть  прямо из  кастрюльки. Съел,  слегка обжигаясь, потом
аккуратно,  стараясь  не облиться,  выпил жидкость,  даром что  пельмени  из
свердловского магазина, выливать бульон от них было жалко.
     Три грамма  серебра  у  Рампаля  нашлись, конечно: как всякий  кадровый
оборотень, он  имел в запасе на случай необходимости самоубийства серебряную
пулю в  девять граммов,  - значит, только  распилить ее на  три части и одну
съесть.    Рампаль    вспомнил    глубоко    неприятного    ему   немолодого
оборотня-вервольфа,  по  имени Ванделин  фон  Вермельскирхен,  который носил
таковую  пулю на  шнурочке и многозначительно  начинал  ею поигрывать, когда
получал  неприятное задание. Но где  взять  семена  льна, уши медведя,  кору
дуба? Ответ, как выяснилось, имелся тоже в письме предиктора:
     "Не имея, обрящешь: снизойди до целительных лавок".
     Стало быть, все это продавалось в советских аптеках. Странными, однако,
они  тут  вещами  лечатся.  Все,  что  ли,  только  и  ждут  случая  в  бабу
превратиться? Хотя да,  здесь же нет слаще  жизни,  чем  у матерей-одиночек,
понятно... Рампаль  вздохнул, нарядился в  свою зимнюю ветошь и  поплелся по
аптекам в поисках прописанных лекарств.
     Только в  обеденный  перерыв, обойдя к этому времени не менее  двадцати
аптек,  собрал Жан-Морис  Рампаль  все  ингредиенты. Для обретения  наиболее
дефицитного компонента,  льняного семени, даже пришлось наваждение делать, в
ревизора превращаться. Еще  пока недостачу нашел  -  час потерял,  а  уж как
поить стали, так и вовсе нехорошо вышло, насилу отвертелся больной печенью и
еще чем-то, насилу деньгами принять согласился,  и семенем льняным, конечно.
Когда  же  выбрался из той  проклятой аптеки, обнаружил,  что так и держит в
руке стакан, граненый причем, водки полный. Рампаль зашел в ближайший двор и
спрятался за  помойкой, съел  припасенный пельмень, снова стал кем надо - ни
дать ни взять  старикан-алкоголик  за  спрятанным стаканом  пришел,  таковой
налицо к тому же. Похолодало, потемнело, и понял Рампаль, что водку выливать
ни в коем случае нельзя. Раньше семи сегодня к Софье лучше было не соваться,
по имеющимся сведениям, Виктор Глущенко мог оказаться дома, после семи  же у
него было  предпраздничное собрание, так что три часа оставалось  свободных.
Их полагалось  использовать с толком.  Рампаль аккуратно поставил  стакан  в
карман, и, придерживая, чтоб  не расплескать, направился  во двор к Соломону
Керзону, где старики играли в домино и дворник мел последние листья.
     Впрочем, о  Соломоне  у Рампаля  представление было довольно смутное, к
нему этот персонаж отношения не имел, ибо на престол претендовать не мог. Во
дворе Керзона интересовала Рампаля только изредка проходящая к дяде Софья, а
более того - известный  китайский разведчик  Хуан Цзыю,  о способах, целях и
средствах  работы  которого  давно  знали  в  ЦРУ  и по  первому же  запросу
предоставили информацию институту Форбса. Других серьезных китайских шпионов
в  Свердловске  не  было, поэтому  приходилось  ожидать  действий со стороны
имеющегося, - странно было бы надеяться,  что Китай  будет бездействовать  в
деле  реставрации Романовых.  Хотя Форбс и не верил  ни в какой Китай, кроме
древнего,  но  пожал  плечами  и приказал  Рампалю всемерно дезинформировать
Хуана.
     Старец  шел  прихрамывая и по  сложившейся уже  привычке глядя  в  лица
встречных. Прошел квартал, другой, все так  же бережно придерживая в кармане
полный стакан, - возле магазина извивалась очередь, нетрезвый рабочий уцепил
старца за локоток и доверительно зашептал: "Отец, давай с тобой на двоих", -
Рампаль  с  трудом вырвался, слегка  плеснув внутри кармана - и окаменел.  В
очереди за тем  же  самым напитком стоял - пронеси, Господи!  -  его  старый
знакомый,   капитан  Михаил   Синельский,  явно   прибывший   в   Свердловск
опохмеляться.  "Все, что ли, в  Москве выпил?" - подумалось  оборотню. Ясно,
что  капитан   оказался  тут  неслучайно  и   нейтрализовать  его  следовало
внимательно.  Правда,  бюллетень ван Леннепа  ничего такого не  обещал,  но,
возможно, Мише и Рампалю уже не суждено было вступать в контакт; ясное дело,
Синельский никогда не узнал бы в ветхом старикане своего бойкого и  широкого
в  кости  московского собутыльника. Рампаль понял,  что может выполнить  два
задания одним махом, и пошел к доминошникам.
     Игра в этот  день  во дворе  Соломонова дома была уже в полном разгаре,
новому  игроку,  если  только  он  не  приносил  "кости"  с  собой,  светила
перспектива ждать своей очереди и два часа,  и  три. Но в кармане  у Рампаля
было мощное оружие,  к  тому же  раза два он  здесь  уже  ошивался,  к людям
приглядывался,  кое-кого знал по именам.  Выбрав  удобный  момент,  старичок
подошел к  другому старичку, кривоватому  и  вечно  дергающему веком  Борису
Борисовичу, и доверительно прошептал на ухо:
     - Пусти поиграть-то, милай. Стакан поставлю.
     - С собой он у тебя, что ли...- начал Борис Борисович, но осекся, повел
носом,  быстро нагнулся, принял под столом из рук  Рампаля полный  стакан, а
дальше произошло нечто, непонятное даже оборотню, - Борис Борисович не донес
стакана  до  рта, а содержимое его  исчезло, и лужи на земле не образовалось
никакой. Рампаль поглядел на старика с недоверием.
     -  То-то, голова. Мы уж  год  прямо  желудком.  Оперированные  мы.  Ну,
садись, голова, играй, раз делать не хрена, я пошел на боковую...
     Старичок Петр  Герасимович не стал спорить, перехватил кучку "костей" и
сел на место. В партнеры к тому самому полоумному Степану, без которого, как
он знал, никакой карамболь китайской разведке не подкинешь.
     Петр  Герасимович  забавно тряс старорежимными  бакенбардами,  давая на
стол,  как  ему казалось,  "сильную  кость", но зарубая при этом  ход своему
партнеру. Старик оказался разговорчивым, еще недавно  он жил в Москве, а вот
теперь переехал в поселок  Шарташ к сыну, а сын весь день  на работе,  вот и
скучно  ему,  вот  и  решил  он с  хорошими  людьми  время провести.  Старик
проигрывал нещадно, но  партнер,  которого  он  гробил  с  каждым  ходом, не
сердился, скорее откровенно  ликовал, ловя  каждое слово этого ветхого деда,
свежего  человека.  Дед повествовал  об интимной жизни  московских эстрадных
блях, главным образом Аллы  Пугачевой и Людмилы  Зыкиной, - насчет последней
кто-то  заикнулся, что она,  мол,  уже  в летах, но его осадили - зато у нее
талия в порядке, а ты сам что ли  мальчик маленький, так закрой уши, - и еще
о каком-то  московском  капитане  КГБ,  бывшем  своем соседе  по имени Миша,
который, хотя и наследник российского  престола, о чем почему-то докладывает
каждому встречному-поперечному,  но все  равно выше капитана пойти не может;
Степан ликовал  и губами шевелил, чтобы лучше запомнить все то, что  сегодня
же,  сейч