нял  наконец, что спичек в доме нет. Просить у соседей
счел ниже  своего достоинства, да и  нет никого сейчас, все  либо на работе,
либо, гады, сидят в закуте возле котельной и в домино со Степаном режутся; к
Степану после давешнего сна  стал Соломон испытывать что-то вроде небольшого
страха, ну как и впрямь возьмет он этот самый дубль "шесть-шесть", неприятно
это  себе  представлять,  тем  более,  что дубль  этот  называют доминошники
"гитлер". Опять влез пушкинист в пальто и,  ни о  чем не думая,  как  бы под
наркозом, побрел на угол за спичками.
     Спичек на углу, однако же, не оказалось: баба в  табачном киоске на его
просьбу  ответила  сатанинским  смехом,  -  их в  Свердловске  уже  давно  в
свободной  продаже  не было, все теперь, говорят, с  родной Бийской  фабрики
куда-то за границу идет, а импортные иди достань,  испорчены у нас отношения
с теми, которые спички  делают. Так что иди,  пахан,  либо  в винный,  там в
порядке общей очереди  две коробки  на нос, либо в универмаг, там с шампунем
"Мухтар" для  собак и  с "шипром"  и еще с чем-то в подарочном  наборе целых
десять коробок дают. Соломон ничего  не понял: какие собаки?  Но  снова, как
под наркозом, побрел  куда-то в указанном направлении, не чувствуя, что идет
он все медленнее и что воздуха вокруг становится все меньше. Знал он  сейчас
только одну цель в жизни: купить спички.
     Добрел  пушкинист до винного,  узнал, что  спички  есть,  на  рыло  две
коробки  дают,  даже  три,  если  к  ним плитку  шоколада  "Сказки  Пушкина"
возьмешь, а будешь  ли, дед, третьим?.. Соломон даже  головой не мотнул, сил
не было, и встал в очередь, в которой  тоже, конечно, были разговоры, но все
на одну  тему:  хватит или  не хватит,  потому  что цену повысили,  шесть  с
копейками  уже непереносимо, скорей бы царь был, хотя пять  с копейками тоже
не  сахар,  но  все  же легче. Соломон  ничего этого  не слышал, поле зрения
сужалось, слух  почти уже  отказал старику,  воздух  отчего-то исчез совсем,
снова вспыхнуло в сознании произнесенное громовым голосом артиста Царева:
     Ничего не знают Мойры
     О печалях...
     И тогда воздух исчез окончательно, остался лишь узкий и тесный коридор,
по которому  помчался Соломон навстречу  брезжущему вдали свету,  а там, как
сейчас совершенно точно знал Соломон Керзон, его уже ожидал  Пушкин с  целым
рядом не очень, пожалуй, приятных вопросов, на которые придется отвечать без
всяких экивоков и ссылок на французские оригиналы.
     Врач "скорой помощи" долго и нудно  ругалась с директором магазина, что
два покойника за три месяца в  одной и той же очереди - это все-таки перебор
явный, тут,  впрочем, несомненный паралич сердца,  но докладную она напишет,
не  нужна  ей никакая  "Сибирская",  своего спирта хоть  залейся  и  он чище
гораздо,  и пусть директор  пойдет  и свечку поставит, что  этот покойник  -
еврей,  а тот  -  в  нетрезвом виде  был,  ну,  ладно,  пусть опять торговлю
открывают,  ладно, ладно,  если  третий  покойник  тут  же будет, то  она за
последствия  не отвечает, процент умираемости  на нее, чай, ложится, а не на
директора... Бурча и ругаясь, врачи  погрузили бренные  останки  Соломона  в
нутро ветхой  своей  машины и отбыли  к моргу, где пушкинисту предстояло дня
три  пролежать в холодильнике  до востребования родственниками. Единственным
родственником, которого  сумели отыскать, оказался муж племянницы покойного,
уважаемый  человек  В.П. Глущенко,  тревожить  которого  сейчас  было  никак
нельзя,  он  вчера ответственных  товарищей  в  центр проводил, а  покойнику
ничего не сделается, он в холодильнике.
     Родственников  у  пенсионера, таким  образом, пока  что  не имелось,  и
чуть-чуть не  докатился цвет  российской пушкинистики до похорон за казенный
счет, однако же не зря, оказывается, проповедовал Соломон Пушкина, принеся в
жертву даже священный субботний  отдых. Благодарные члены  семинара  забрали
его из морга к вечеру того же дня, прибрали и положили в клубе фабрики имени
Пушкина, - у  директора  клуба  даже и разрешения никто спрашивать  не стал,
просто аннексировали малый зал под что хотели: хочешь, жалуйся, даром, что в
штатском. Плакат  и музыку оформили через военкомат, покойник  был как-никак
боевым капитаном в отставке, что еврей был  - так даже хорошо, раз уж теперь
покойник,  а  приятный  был  все  же  человек,   сколько  сплетен   забавных
рассказывал, прямо вспомнить одно удовольствие. И как венец всех мероприятий
- уже от своей конторы, от других бы не оформили - дали семинаристы некролог
в местную газету. Именно поэтому появился некролог  в  печати  до  нелепости
быстро,   утром  следующего  дня,  из   некролога   свердловчане  узнали   о
скоропостижной  кончине  члена  партии   с  такого-то  года,  и  еще   члена
социалистических  писателей  с какого-то  другого года, и  о соболезнованиях
непонятно какой семье,  и тому  подобное.  В  числе свердловчан, потрясенных
этой горестной вестью, - а было таковых, прямо скажем,  очень мало, - имелся
член партии с другого года, более раннего, однако не член писателей, но тоже
видный  литературовед -  Леонид Робертович  Берцов.  Человек  этот  был  хил
плотью, но неистов духом.
     И вместо того, чтобы пойти в этот самый клуб, - а главным образом из-за
того, чье имя клуб носил, имени этого  Берцов без рвотных содроганий слышать
не мог,  - чтобы попрощаться с другом-врагом, полез  престарелый хвостововед
на  антресоли,  выудил  оттуда  бережно  запакованную  в  опилки и в  старый
портфель втиснутую  бутыль керосину, с прибавками некоторых особо активных и
горючих веществ. И если менты еще не опечатали выморочную квартиру Соломона,
то все дальнейшее должно  было сойти гладко, ибо ключ к Соломоновой квартире
Берцов подобрал давно, именно на такой вот счастливый случай, да и просто на
всякий  пожарный случай. Когда-то он мечтал из  керзоновского архива  просто
выкрасть все материалы по Хвостову. Потом Соломон,  как-то раздухарившись за
чаем, хвастанул, что никому и никогда не понять ничего ни в его  архивах, ни
в картотеках, - так, мол, мудрено это все у него устроено, - не по алфавиту,
не  по годам, а как-то там исходя из числовых  значений букв, а уж какие там
он буквы использовал, это  он  и  на смертном одре никому  не расскажет. Так
решил  отомстить  Соломон своим  неблагодарным современникам и  потомкам.  В
прошлом старый Берцов был сапером, воевал,  впрочем, недолго, тяжкое ранение
получил  совершенно неважно  куда, но опыт  работы с  зажигательными смесями
все-таки  имел.  Квартира,  на  его  счастье,  оказалась  пока  что  еще  не
опечатанной, но участковый мог явиться в любую минуту, и нужно было спешить.
     От пола до потолка шли книги, сами стеллажи тоже были  деревянные. "Вот
хорошо-то",  -  подумал  хвостововед.  Он  совершенно  не  желал, чтобы  его
многолетняя работа и вообще вся жизнь из-за двух слов какого-то  там негра с
пейсами шли кому бы то ни было "под хвост". Угрызений перед памятью Соломона
Керзона  он  тоже  не  испытывал:  напечатал  покойник  до  фига,  а что  не
напечатал, то,  стало быть, и не должно печататься  вообще. Берцов прошел на
кухню; там, на  краю  газовой плиты,  обнаружил он  тот самый  чайник,  ради
разведения огня под коим пустился покойный пушкинист в  свой последний путь.
Ученый друг  залил в чайник часть  горючей  смеси и  стал аккуратно поливать
Соломоновы книги  и  бумаги. Остаток разлил  по полу, еще специально влил по
стакану  жидкости  в  каждый  ящик  письменного  стола.  Искушение  поискать
хвостовские бумаги Берцов подавил  в самом начале. Вообще  человеком  он был
твердым и решительным, все, что  решал - исполнял, во что верил - в то верил
безоговорочно  и  безоглядно, угрызения  совести  были неведомы  ему даже  в
тридцатые годы, - поэтому он, кстати, даже и не сидел ни разу.
     Считанные  секунды  понадобились  ему,  чтобы  приладить  к  Соломонову
телефону хитроумное приспособление: звонок, все рано чей - и запланированная
искра прыгнет  в чайник  с остатками горючей смеси, а  там уж и вся квартира
запылает, как факел. И тут Берцов бросился наутек вниз по лестнице, не ровен
час позвонит кто-нибудь,  чтобы спросить  о  времени гражданской панихиды, -
тогда  и похорон  не понадобится, но  уже ему,  звезде  хвостововедения.  Из
ближайшего  автомата, отстранив трубку  как можно  дальше от уха,  позвонил.
Потом  нажал на  рычаг и  спокойно пошел домой, дело было  сделано.  Теперь,
пожалуй,  можно  и  нужно   было  идти  прощаться  с  покойным.  Через  час,
прифарфорившись   по   мере  умения,   направляясь   к  известному   каждому
свердловчанину  дому культуры им. А.С. Пушкина, - куда, впрочем, могли еще и
не пустить, - не удержался,  сделал  крюк и  прошел мимо  Соломонова дома. У
ворот стояли две  пожарные  машины  и одна  милицейская,  -  видать, милиция
виновного  подобрала. Берцов совсем  успокоился и  пошел в  клуб.  Его  туда
пустили. Хоронить Соломона должны были завтра, видать, с немалыми почестями.
Берцов решил, что и на похороны тоже пойдет. Он больше не чувствовал никакой
обиды  на покойного,  в душе его была тишина. Теперь  нужно было браться  за
переработку состава тома "Библиотеки поэта". Час настал.
     В  эти самые  минуты  тишина была и  в  другой  душе. Принадлежала душа
молодому  милиционеру,  старшине-участковому Алексею Трофимовичу Щаповатому.
Всего третий месяц  занимал он свой ответственный пост в местном  дэ  пэлиис
стейшн, отделении  милиции то есть, а вот уже сумел поймать одного виновного
прямо  у себя на  участке. Для продвижения по службе успешная ловля виновных
была нужна ему  позарез.  Список возможных преступлений на  своем участке он
давно уже прикинул, - но происходило все время не  то, чего он ждал, и никто
не  хотел  с ним  фолоу ми ту  дэ пэлиис  стейшн ту клиэр  ап дыс куэсчн.  К
примеру,   казалось  Алеше,   что   будет   у  него  на  участке   групповое
изнасилование, он к нему и готовился. А  случалось вместо этого то,  что  из
магазина  No  53 происходило массовое  хищение линолеума,  который,  кстати,
вообще не собирался идти в  продажу,  так что молодцеватые ребятки  из УБХСС
немедленно Алешу  оттирали. Афронтили. Потом ждал он, что нетрезвый  частник
собьет  старуху. А вместо этого  совершенно трезвый третий  секретарь обкома
въезжал в витрину. Тут уж ай эм сори, ю мэй драйв он, само собой разумеется.
Ждал он, к примеру, наглого ограбления инкассатора ну прямо среди бела  дня.
А  вместо  этого  какая-то  богатырского  сложения  и  весьма  на  его  вкус
привлекательная  женщина  - это на прошлой неделе было - набивала  морду ему
самому  ранним-ранним утром,  притом  совершенно  неизвестно  за  что,  так,
похоже, из общей нелюбви к милиции, да еще не  просто била, а приговаривала:
"По  сусалам! По мордасам!" Стрелять в нее было не из чего, а сопротивляться
небезопасно, зашибет еще безнаказанно.  И опять ай эм сори... А ведь человек
Алеша был  не простой, он был человек олимпиадный: прошлым  летом  стерег  в
Москве  какую-то   важного   правительственного   значения   тумбу,   пьяных
дружинников  по  подъездам   раскладывал,  чтобы  враги  не  опознали,  если
наткнутся. Потом назад в  Свердловск возвратили, но воспоминаний осталось на
всю жизнь.  Йес,  бат  оунли  уыз дэ  пээмишн  ов  дэ инспектар  о  дэ коот.
Последняя  фраза  была,  впрочем,  не  из  той  оперы:  страницы  насчет  "в
медвытрезвителе"  и "в случае ареста"  были из  его  разговорника беспощадно
вырезаны,  не по рангу это  ему было. Только кусок от "ареста"  по-английски
остался, но запретный плод сладок, это все Алеша как раз вызубрил, остальное
в   памяти  угасло   как-то,   а   это   -   нет.   Увы,   вот  преступления
нераскрывабельного все никак не выходило и  никак. Куандо  эста авьерта  эль
маусолео?
     И никак. В прошлую субботу показалось Алеше отчего-то, что будет на его
участке пожар, в результате преступного поджога. Хотя уже по опыту знал, что
воспоследует из такого предчувствия какая-нибудь пошлая драка, да поломанный
нунчак на месте преступления, - но приготовился все-таки, составил список по
своему  участку, записал всех ответственных за противопожарную безопасность.
Итс элауд, его участок, что хочет, то выясняет. И тут - во вторник уже всего
лишь только! - на  тебе, настоящий  пожар. Алеша помчался по вызову,  словно
красный петух по соломе. Пожарные прикатили, правда, еще раньше: после того,
как у  них вся пожарная часть выгорела  и сами они еле живые остались -  вон
какие шустрые стали.  Выгорела всего одна квартира, хозяин только что умер и
наследников нету,  кажется; ну, как  водится, еще  и  перекрытиям урон  и  у
соседей банки с вареньем полопались, иска гражданского  будет сколько-то, но
немного. Так что злостный поджог  налицо, виновного потом найдем, а пока что
есть ответственный. Поглядел Алеша Щаповатый в свои списки - и чуть не взвыл
от восторга, потому что очень не любил он всяких бурят-казахов, счеты у него
с ними личные были. Рожа казахская, нагулянная  на русском сале, конечно же,
немедленно была разыскана, - тем более, что Хуан затушил пожар практически в
одиночку еще до приезда пожарных, как  раз выходил из подъезда с  обгоревшей
метлой,  когда  его  арестовали.  Мало того,  что  на двух ставках советской
кровью  питается,  так  еще,  гадюка, уже  три  года  как  ответственный  за
противопожарную безопасность. Упоенный Щаповатый сдал  дворника конвоирам, а
что для него, в высокий  этот момент  его короткой и бедной триумфами жизни,
были  вопли  дворниковой  сожительницы,  неприятно  непривлекательной  бабы,
которая ему, как-никак официальному лицу, чуть в морду ребенком не швырнула,
а сдачи ей, увы, не дашь, она чуть не на  восьмом месяце, и  третье дите под
ногами крутится, и все  косоглазые, гады, во размножаются, скоты, мало того,
что стоит у  них торчмя день  и ночь с русского сала, да  не просто стоит, а
все  на баб на русских! А у Алеши  в последние  месяцы были, кроме служебных
неудач,  еще  и сексуальные, лечиться  пришлось тайком, от  этого его злость
только усугублялась.  Ничего,  в ближайшие часы  эта желтая  харя узнает  на
себе,  какая  большая,  какая благоустроенная следственная  тюрьма  в городе
Свердловске,  главное, в каком она районе хорошем, в  самом  центре  города,
хоть подследственному это, пожалуй,  даже и все равно. Пусть посидит, гнида,
все меньше  детей настрогает. Там  ему самому  детей  заделают, вон, хрупкий
какой,  гнида. Со злорадным удовлетворением возвратился комсомолец Щаповатый
на свое служебное место и стал думать: что такое  может приключиться  на его
участке на следующей неделе. И намечталось ему почему-то, что  не произойдет
здесь вообще  ничего.  Пожалуй, это могло  предвещать что угодно,  вплоть до
убийства, отягченного  частичным  расчленением  трупа,  но он всегда  привык
исходить из  начальной версии и пошел  в  служебный  туалет прикидывать: как
долечил он то,  что лечил, и готов ли  к тому, чтобы внеслужебно  отдохнуть,
или нет. Получилось не  очень  утешительно,  выходило, что  не совсем он еще
этот отдых заслужил. Но сил терпеть никаких не было, Алеша  пошел звонить из
автомата, - по  другому телефону с  таким  делом  он звонить  никогда бы  не
рискнул.
     У  автомата пришлось ждать. Кто-то большой и бородатый голосил в тугой,
видимо, микрофон трубки:
     - Рувим - Осип - Моисей - Аарон - Натан - Осип -  виза... Так что пусть
подают на въезд, как раз по срокам очередь подойдет, вернутся, большое  дело
тогда заведем...  Да не будет  никакой  процентной нормы... Черты  оседлости
тоже... Да передавали же, ты радио  слушаешь  или вообще никогда?.. Соломон,
Лев...
     Наконец, тип закончил. Алеша вошел в автомат и дрожащим  пальцем набрал
заветный номер. Никто не ответил. Может быть, так оно  и лучше. Надо сначала
выздороветь. Отчего это бабы липнут к косоглазым?
     Очень скоро  Лхамжавын Гомбоев получил свои два года строгого режима, а
на следующий день Люся родила ему очередного  наследника.  Со зла поклялась,
что в ЗАГСе запишет его Маоцыдуном, но там ее послали  лечиться и без спросу
записали Денисом - сказали, имя сейчас самое модное. А ей-то что до  моды  с
уже  тремя? И кто  за ним,  за дураком этим,  в лагере теперь присмотрит? Он
ведь, глупыш, думает, что он китайский шпион.  А в самом-то деле он работает
на подпольный  центр  маньчжурского  правительства в  изгнании.  Пекин о нем
понятия не имеет. Но дворником  Люсю, конечно же, оформили очень быстро, где
их  теперь раздобудешь,  нету  дурней  метлой  махать.  И донесения  Степана
потекли прежним каналом в прежнее место, - хотя, конечно, конспирация теперь
стала уже не та, разве будет уважающая себя шпионка  работать напрямую? Да и
неинтересные это стали  теперь  донесения,  с  тех пор,  как  лысый  жидовин
загнулся. Вообще без жидов на свете неинтересно, на кого  еще пакости разные
спишешь? На муссонов  еще,  говорят, можно, но они  ж разве вправду есть? На
жидов лучше. Это Люся усвоила.
     И когда только Маньчжурия наведет во всем этом порядок?



4
     Она никогда не брала деньгами, а только вещами.
     ТАЛЛЕМАН ДЕ РЕО
     ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

     И с желудком тоже вовсе не все в порядке было.
     Все  тебе в порядке не будет:  начальство вместо  нормальной  четвертой
алкогольной формы  норовит  прописать шестую.  Это значит бутылка  чистой  в
день, а оно  уже лишнее, с этого не  похмелье наутро, а черт знает  что, как
опохмелишься, так получается сразу седьмая алкогольная форма, а за это сразу
же выговор, а за что? И как Танька  терпит? Но она-то железная, да и моложе,
как  мужика  увидит, сразу трезвеет,  -  научиться бы. Платят неплохо. Но то
плохо, что  раз в месяц все  деньги  сразу, попробуй  рассчитать,  когда  из
казенного питья все время перелезаешь в  свое: уследишь разве? В контакты по
службе вступай с кем велят, а как вступишь  не с кем велят, так тебе выговор
за  блядство,  даже если не в рабочее  время, и вычеты. А ей поспать  бы.  И
придатки тут тебе, и печень, и  пломбы  ставить  надо, а за  какие  радости,
спрашивается, кроме  как если мужик  хороший  выдастся? А когда он последний
раз, хороший-то, выдавался - она уж и  не упомнит. Вот был тот, Жан который,
что все норовил попугая подарить и требовал, чтобы курить бросила.  Красивый
был, только его террористы пять лет  тому назад  угнали.  Боливийцы иной раз
бывают ничего,  из  южноамериканцев  они лучшие мужики, хотя  они же и самые
дикие. Теперь мулата какого-то на среду прописали, фиг его там знает, только
бы мытый был. И желудок вот к тому же.
     Кураги бы  или  чернослива хорошего. Вымыть, даже кипятком запарить,  и
сразу полкило  натощак:  сытно  и для здоровья. Тоня  порылась в кошельке  и
обнаружила, что денег там нет совсем. Очень удивилась, куда  все подевалось,
ведь рублей  пятнадцать должно бы  еще  остаться.  И  прямо  под  ногами,  в
окурках, заметила угол трешки. Вытряхнула, значит, в бодуне. Пришлось смести
мусор к середине комнаты и перебрать. Оказалось там больше, чем ожидалось, а
именно - шесть трешек и до черта меди  с позапрошлых разов. Рублей двадцать,
так что и черносливу можно,  и бутылку для себя, и еще чего-нибудь. Оделась,
в коридоре споткнулась о стремянку, ни за что ни про что обматерила испанца,
- потом самой стыдно стало, - и пошла  на Палашевский рынок. Там оказался не
то обеденный перерыв, не то санитарный  хрен, пришлось  ехать на Центральный
на тридцать  первом  троллейбусе.  Чернослив  там  точно  должен  быть,  его
советские  люди вообще  норовят в магазине  купить, но она тебе не советские
люди,  у  нее желудок  и  работа в алкогольной форме. Допиться  бы  до белой
горячки, чтобы уволили. Да только вот Жан с попугаем все-таки был. Фигли же?
     Мало  хорошего  было  в  ее  по сей день  чистой биографии,  а все-таки
биография  еще была, чин-то имела Тоня всего только лейтенантский. Это когда
второй комплект звездочек на погонах  к линьке готовится -