снулся  генерал  в машину  и  с неохотой
поехал в  Шереметьево.  То  ли нужна эта самая Екатерина, то ли  вовсе  нет?
Спросить было не у  кого, Абрикосов  уже не  изъяснялся ни на  каком.  Но на
всякий  случай  максимальный  минимум  почестей  оказать  полагалось.  А  то
наживешь   еще  осложнения  во  внешней  политике,  баба-то  немка,  хоть  и
алтайско-волжская.  Нет бы царю на  русской  женщине жениться!  Как  хорошо,
когда жена у тебя русская! - подумал Шелковников о  своей собственной Елене.
Правда,  последнее время  она  занималась  чем-то  непонятным.  Как  донесли
генералу, она  в  своих  заграницах  открыла тотализатор по поводу перемен в
советском правительстве и  вообще  в  СССР, усиленно  распускала  слух,  что
Старшие Романовы слабоваты, к власти не пройдут, особенно этот Павел Второй,
-  и  принимала ставки  один к четырем.  Зачем ей это? Ох,  непонятны деяния
твоей жены, Георгий, одно хорошо, что за все долгие годы ничем, кроме добра,
они не оборачивались. Так что и копаться в них не надо. Георгий Давыдович со
вздохом вынул из портсигара бутерброд и меланхолично его сжевал.
     Особенно  нехорошо  было  то,  что  аэродромную   встречу   Шелковников
организовал на свой страх и риск. Павел встречать свою невенчанную советскую
жену  наотрез  отказался. Понять его тоже можно, зачем ему жена, когда ему и
так из НЗ бабу высший сорт выдали? Но законную-то  зачем  в шею гнать, зачем
большую  политику осложнять?  На свой  опять-таки страх  и риск  Шелковников
отвел  для этой самой  Кати недурную дачу,  из  числа своих собственных, под
Лопасней, нынешним Чеховым; на даче этой генерал никогда  не бывал, как и на
двух десятках подобных же, но знал, оборудована там особенно сауна, круглая,
масонская, стенки  в ней зеркальные.  Этот тип, которого послали к возможной
императрице сопровождающим, а  по  документам так и вовсе учителем  русского
языка,  он,  кажется,  должен   был  ее  временно   от  императора  отвлечь.
Сухоплещенко подтвердил, что это большой специалист по женщинам. Вот пусть и
расхлебывает.  В круглой  сауне с  зеркалами - все  условия,  можно сказать,
авось дело выйдет расхлебабельное.
     Императрица  и  седеющий  красавец  спустились  с  лодочки,  Ливерий  и
Шелковников приветствовали их братскими лобзаниями. Шелковников отметил, что
бабочка  ничего,  только  мылом от нее  пахнет и  вся в засосах.  Специалист
поработал на  совесть,  ничего  не  скажешь. Пусть и дальше  в  том же  духе
действует   (Джеймс   имел   именно   такую   инструкцию,  в  результате  ее
скрупулезного исполнения  у  Кати,  чуть  только  она  в  сумке дириозавра в
большое  зеркало посмотрелась, появилась мысль, что  в  таком виде  Павлу на
глаза показываться  нельзя - не  приведи Господи).  Ливерий сказал несколько
прочувствованных слов о  том, как он рад приветствовать Екатерину Васильевну
на древней  московской  земле. Еще раз облобызал  ее, хотя она для него была
весьма  стара, с  немного большим  удовольствием  облобызал  типа,  которого
шелковниковское, кажется, ведомство к ней  приставило. Потом его  под  локти
провел вдоль почетного караула, небольшой оркестр лихо грянул старинный марш
композитора Агапкина,  кажется,  или  не  его,  но  все  равно  -  "Прощание
славянки".  В общем, правильно марш выбрали - "Боже, царя храни" играть  еще
рано. Да ведь  и с гимном  вопрос еще не решен,  Боже, сколько всего еще  не
сделано! Хотя почему - "Прощание славянки", ведь то, что сейчас происходит -
это  скорее встреча немки... Наконец официальная  часть закончилась. Катю  и
Джеймса пихнули в специально для них заготовленный ЗИЛ и услали в зеркальную
сауну. Ливерий  отправился стоять в почетном карауле,  - вождя как-никак еще
не упокоили,  - а Шелковников поехал домой.  Чувствовал  он  себя усталым  и
неуверенным. Какого черта он встречал эту  бабу? Станет Павел с ней по новой
сходиться, как же... С тоской подумал Шелковников,  что и  с еще одной бабой
очень  скоро возиться  предстоит. Группа,  изучавшая  родственников Павла  и
готовившая  на  них  всякие  досье вплоть  до инфарктных  фабул,  наконец-то
отыскала   в  городе  Керчи   немолодую  мать-одиночку   по  имени  Алевтина
Туроверова,  сынок  которой носил очень  многозначительное имя Иван Павлович
Романов,  ходил в девятый класс русской школы и  очень неохотно был  признан
Павлом в качестве незаконного сына. Таковую Алевтину должны были доставить в
Москву  в ближайшие  сорок  восемь  часов, и для нее  уже  приготовлена была
другая дача Шелковникова, под Егорьевском. Если так дальше пойдет, то дач-то
хватит ли на  всех? А, плевать, можно будет кого-нибудь инфарктировать, если
не хватит.
     Одно, конечно,  хорошо:  вождь помер  в  срок, не зажился.  А Заобский,
попавший  в  новые  вожди,  уже  тоже  получил  первых пол-инфаркта, даже  в
почетном карауле еле-еле отстоял, а  сейчас полеживал себе в Кремлевке,  где
за жизнь его можно было вполне поручиться -  в отрицательном  смысле, потому
что вторые полфабулы предъявят  ему  по первому сигналу, подкузьмили беднягу
дочки-матери, тоже мне, Монтеня по-древнееврейски начитался.  Нет, и вправду
хорошая вещь - инфаркт. У кого  там сыночка в Лондоне за ножку, у кого дочку
в  Лас-Вегасе за место более существенное,  у кого сестру  жены в Чикаго  за
вымя - вот,  глядишь,  и  все тип-топ.  Вправду хорошая вещь. Скорей  бы  уж
монархия  была,  надоело  в заместителях  ходить.  "Канцлер  Шелковников", -
произнес  про  себя генерал  то,  что через полгода  хотел  услышать  из уст
государя, хорошо бы сразу после коронации. На душе  потеплело. Тогда генерал
ткнул в спину  сидящего на  переднем  сиденьи Сухоплещенко и  тот  выдал ему
бутерброд  с красной  икрой из  запасного портсигара - свои  генерал уже все
съел.
     Тем временем  на аэродроме все еще стоял везлеевский почетный  караул и
оставались  еще  кое-какие  приближенные  Шелковникова,  кому  волей-неволей
пришлось вызывать ремонтные бригады: дириозавр стоял на  пяти опорах, шестая
явно  нуждалась в ремонте,  а пять неповрежденных как-то подозрительно  были
утоплены в бетон под тяжестью исполина.  Никто  не воспринимал его как живое
существо, и  было это дириозавру очень  обидно.  Несколько раз подъезжали  и
уезжали  прочь  пожарные машины,  ничего тут  не горело, а  трапов высотой в
двести  метров еще не имелось,  короче, без собственного  желания дириозавра
добраться до его брюха и прижатой к нему шестой ноги не было возможности.  И
вот  после  третьей   пожарной   неудачи   зажужжало  что-то  в  воздухе,  и
приземлилось  прямо  под  брюхо ящеру.  Сокольник  Ильич  Хиврин  сумел-таки
посадить строптивую пилу.  И незамедлительно сгрузил порядком надоевшего ему
бесконечными  обмороками  пассажира. К  месту  его посадки  быстро  подрулил
открытый "газик". Когда Миша Синельский, все  еще  в проклятой канге-колодке
на ногах, открыл глаза, он увидел над собой на фоне синего весеннего неба  и
серебристо-стального    брюха    дириозавра    -    склонившееся    бледное,
сосредоточенное, такое чрезвычайно знакомое лицо.
     -  Капитан  Синельский...  прибыл  в  ваше  распоряжение,  -  прохрипел
простуженный   Миша,  пытаясь   встать.   Аракелян,  впрочем,  узнал  своего
незадачливого  подчиненного,  которого  уже  много   месяцев  подозревал   в
дезертирстве и других гнусных делах.
     - Сам прибыл? - спросил полковник, недоверчиво глядя на колодку.
     - Служу Советскому  Союзу! - невпопад выпалил Миша и попробовал встать.
Ноги его не удержали, он повалился на полковника. Тот брезгливо отодвинулся,
и Миша рухнул прямо на руки гориллам из подоспевшего караула.
     - Это мы посмотрим - кому ты служишь, - процедил Аракелян сквозь зубы и
бросил охране: - унести!
     Дириозавр тем  временем  окончательно  обиделся  на  полное  отсутствие
врачебной  помощи,  да и  просто на невнимание  к  себе. С  трудом распрямив
пришибленную  ногу, он медленно поднялся на  задние конечности и нацелился в
зенит. Он их пожалел,  он не хотел показывать им вертикальную  посадку.  Ну,
так они увидят вертикальный взлет!
     Ударил ветер,  и  сверкающая на солнце стальная  сигара  оторвалась  от
земли.  Зачарованные радары успели отметить  лишь  то, как медленно всплыл и
стал удаляться от Москвы в юго-западном направлении секретный  дириозавр.  И
никто  не  уследил,  как  вслед за ним оторвалась от  поверхности  аэродрома
маленькая  вибрирующая козявка. Никакого приказа их  преследовать  никто  не
имел, обстреливать  - тем более.  Счастливый,  разгрузившийся  от пассажиров
Рампаль имел теперь право немного полетать на воле. Его верная рыбка-лоцман,
тоже  избавившаяся  от   лишнего   груза,  конечно,   расстаться  со   своей
бронированной любовью не могла и последовала тем же курсом. Выйти из  образа
дириозавра  Рампалю  было  далеко  не  просто,  да и  приказа пока не  было,
напротив,  имелось предсказание,  что  в этом  облике  он  пробудет довольно
долго.
     Бетон аэродромного  покрытия  в пяти местах приземления  лап дириозавра
был  проплавлен на  шесть-семь метров, ямы уже стали заполняться водой, да и
вообще большая часть  взлетного  поля  взбугрилась, растрескалась,  пришла в
полную  негодность. Нет,  не приспособлены еще  советские аэродромы к приему
столь высоких, столь увесистых гостей!..
     Время  было   уже   обеденное,  и  Аракелян   подъехал  к  особняку   в
Староконюшенном, когда с кухни еще разносился дух печеной осетрины, это было
одно  из  немногих блюд,  за которые  в собственном изготовлении Тоня  могла
ручаться.  Другим готовить  для Павла  она  так и не доверила,  и несчастный
кухонный  мужик Абдулла  даже у  себя дома обедать перестал - столько раз на
дню  заставляла Тоня большими  дозами  дегустировать его свою стряпню. Ежели
после двойной порции Абдулла оставался жив, то остатками Тоня кормила Павла.
По сей день никто отравить Павла не пытался, поэтому Абдулла начал толстеть,
но  рыба ему еще  не  надоела, все-таки это был родной волжский осетр. Павел
хозяйственность Тони тоже очень  одобрял, сейчас он как раз отобедал и, лежа
в постели,  мелкими  глотками пил кофе.  Он уже был извещен  о том, что Катя
вызволена из алтайских джунглей, но видеться с ней пока что никакого желания
не имел, других дел хватало. Последние месяцы не просто  отбили у него охоту
возвращаться к  супружеской жизни  с  Катей, не в  постели  тут  было  дело,
столько-то он  в  бабах  после деревенской практики разбирался, что любую  в
должный сок  взялся бы  возвести, была  б нужда. Нет,  отчего-то дело было в
Тоне. Отчего-то  Павлу хотелось не  делить себя сейчас надвое,  не  отдавать
никому ничего из того, что  могло достаться Тоне. И все-таки Катя оставалась
ему,  хоть  и  невенчанной,  но  женой.  Пусть другого вероисповедания...  а
впрочем - сам-то я какого? Павел вдруг засомневался; а  крещен ли он вообще?
Ох, ведь и не  член партии к  тому же... Господи, сколько же еще неурядиц! А
тут  бабы еще, бабы, вон, Ваньку  откопали, тоже  в окошко не выкинешь,  а с
Алей  каково спустя  шестнадцать лет встречаться -  ведь и не узнаю, поди...
Одни неприятности с бабами да с детьми. Только и утешения, что Тоня, Павел с
нежностью посмотрел на дверь, в которую она только  что  вышла, унося пустой
поднос,  и обнаружил на пороге Аракеляна. Нежность во взоре императора мигом
угасла:  этот  кавказский  полковник раздражал  его своей  нерасторопностью,
неловкостью, нечеткостью.
     -  Осмелюсь  доложить:  Екатерина   Романова  препровождена  вместе   с
литератором Федуловым на  правительственную дачу,  - отрапортовал полковник.
"Ну и  что?" - ответил ему Павел взглядом. Полковник помедлил и  добавил:  -
Будут ли дополнительные распоряжения?
     -  Не  будут,  -  соизволил  ответить  Павел  и   отвел  глаза.   Мысли
переключились  на  другое, на  все  более занимавшие его  внешнеполитические
темы, сейчас - на Финляндию. Тем временем Аракелян решил откланяться:
     - Честь имею.
     - Имейте, если есть, - бесцветным голосом ответствовал Павел.



10
     Всякому голову мучит свой дур.
     Г.СКОВОРОДА. ПЕСНЬ 10

     В мире  же тем  временем чего только не напроисходило.  Не где-то, а  в
совершенно  точно   известном  месте,  в  очень  северном  городе,   в  полу
традиционного  гренландского  иглу отворилась  входная дверь,  в  полупустой
ледяной  зал,   обсуждавший  государственный  бюджет  на  ближайшие  полдня,
поднялся малорослый  и толстый инуит, - так называют себя эскимосы, - хорошо
всем  известный  катекет Сендре  Упернавик, он вытащил  за  собою  огромный,
выкрашенный в красный цвет гарпун. Упернавик, видимо, временно забыв, что он
катекет, то  есть человек, по-гренландски образованный, подошел к  трибуне и
спихнул  с  нее докладчика  в допотопном  пенсне.  С размаху водрузил  он на
трибуну  гарпун,  так  что  острие  его, очень хорошо  заточенное  и  чем-то
демонстративно  обагренное,  ясно дало  присутствующим знать  о  наступлении
новой  эпохи в жизни  государства. "Все!  -  гаркнул катекет на литературном
инуитском.  - Довольно  инородческой шлюхократии! - катекет многозначительно
поводил гарпуном. - Пора возродиться нашему национальному самосознанию, духу
великой Арнаркуагссак! Мы,  инуиты, внесли столь исполинский вклад в мировую
культуру  и  науку,  что не  можем  дальше  терпеть  дискриминацию  в  своем
собственном доме! Совершенство наших жилищ  поражало взоры жалких европейцев
тысячу лет назад!  Десять  тысяч лет  назад, когда  европейцы  и  азиаты еще
воевали  голыми зубами,  мы уже изобрели винт! Наш гарпун,  винтовой китовый
гарпун,  пронзавший  морского зверя  сто тысяч  лет  назад,  да пронзит ныне
загривок   мировой    шлюхократии,   да    станет    он    символом   нашего
сверхнационального возвышения над другими неполноценными нациями!" Под общее
гробовое молчание  собравшихся  президент Эльмар  Туле, преступно бежавший в
эмиграцию  под  предлогом  похорон дружественного,  то  ли  нет, вождя,  был
низложен,  а на  его место  безгласно  избран  великий национальный  катекет
Сендре Упернавик. Немедленно был  изменен  и  национальный флаг, теперь  над
зданием парламента развевался новый - красный гарпун на красном фоне; взамен
прежнего гимна, - а  прежде пели на  мотив  куплетов Эскамильо:  "Тюленебой,
смелее в бой!" - Сендре Упернавик лично сложил народную  песню: "Да  взлетит
инуит!"  Ряд недоубежавших  членов  семьи прежнего  президента  спасался  на
территории  сальварсанского  посольства,  каковая по сальварсанскому  обычаю
была  оборудована  искусственным  климатом,  почему и  произрастали  на  ней
невиданные в заполярных  краях  фламбойяны; вот  на их-то ветках  более  или
менее комфортно и разместились политические беженцы  в ожидании нелегального
вывоза.   Однако,  сколь   ни   скорбно   констатировать   сей  факт,   даже
переименование страны  в Социалистическую Демократическую Республику Калалит
Нунат  экономических  проблем страны не разрешило:  великий северный  сосед,
иначе  говоря,  та  страна,  в которую  из  Гренландии  можно попасть,  если
долго-долго ехать на  север, а потом  еще дальше, хотя и  признал этот сосед
новое гренландское  правительство, но дружественную руку ему протянул как-то
очень странно  - совершенно пустую, как бы даже лодочкой, пригорошней вверх.
Главное природное  богатство молодой  развивающейся  страны,  ее  знаменитый
ископаемый лед,  как прояснилось в первые  же  дни президентства Упернавика,
было не только  целиком запродано Сальварсану,  но даже  и  тот лед, который
намерзнет в  ближайшую тысячу  лет на  место  уже  имеющегося и  подлежащего
вывозу, оказался  тоже запродан, и тому  же покупателю. Прекратить  поставки
льда  в Сальварсан дальновидный эскимос не  пытался, он был членом масонской
ложи  и  довольно  точно представлял, на  чьи  деньги  она  существует.  Тем
временем бывший  расово неполноценный президент Эльмар Туле, спешно схоронив
лучшего друга гренландского  народа под кирпичным забором с зубчиками, столь
же спешно бросился  в Сальварсан за  помощью - он был отнюдь  не первым и не
последним, для  кого Сальварсан оставался единственной надеждой на спасение.
Маленький президент  принял его в зеркальном кабинете, выслушал внимательно,
помолчал  долго,  а  потом  тихо-тихо  сказал:  "Вот  как  раз...  Федерация
Клиппертон-и-Кергелен третий месяц... просит разрешения войти в Сальварсан в
качестве  провинции... Ну, провинции слишком уж...  Разве колонии...  Ну, не
так грубо,  пусть заморской территории... Словом, брат мой, мне кажется, что
вам  причитается,   во-первых,  пожизненное   почетное   звание   гражданина
республики  Сальварсан,  это  для  приличия...  Во-вторых,  пост губернатора
территории  Клиппертон-и-Кергелен... В-третьих, двенадцать раз в день четыре
двойные порции коктейля "Доминик",  каждая с кубиком льда вашей исторической
родины, он будет доставляться вам на специальных самолетах  шесть раз в день
прямо из ресторана... Ну и порция протертых бобов с арахисовым маслом трижды
в день  тоже..." - президент  пошевелил над зеркальным столом  мизинцами,  и
потрясенный  метис увидел в отражении, как Романьос  заключил его в объятия,
тогда как на самом деле президент и с места не двигался, лишь слегка косился
через плечо на картину с изображением жреца в черной сутане и  с музыкальным
инструментом, давая понять, что аудиенция закончена,  вопросы  исчерпаны,  и
спорить  ли было Эльмару Туле,  когда  вместо сомнительной чести быть  самым
северным  в  мире  президентом он получил  то, о  чем  и  мечтать не смел, -
почетное  гражданство прекраснейшей  в мире страны, президентский коктейль и
президентские же бобы с арахисом. Меньше чем через  час его  самолет прямо с
аэродрома Сан-Шапиро взял курс на Клиппертон, да заодно уж и на Кергелен.
     Но это  было далеко не единственное и, конечно, не самое знаменательное
из событий, учинившихся на белом свете в эти исторические дни. Происходило и
многое другое, в частности, чего только не творилось с островами, которые ко
времени  описываемых  событий   почти  во  всех  океанах  от  большого   ума
подобивались независимости,  вне зависимости, нужна им была таковая или нет,
понезависимствовали годок-другой, и теперь видели сны наяву о том, как бы от
нее,  распроклятой,  избавиться.  Иные  из  островов  подумывали о постройке
большого корабля, чтобы погрузиться на него и уплыть  куда  глаза глядят,  -
однако  же  глазам  тоже никуда смотреть не  хотелось, до того было тошно  в
цепях  независимости.  Другие  подумывали о  покупке  какого-нибудь крупного
самолета -  чтобы  погрузиться на него  и улететь ко  всем чертям  собачьим.
Самые же  дальновидныискали вариантов создания какой-нибудь федерации, лучше
добровольного присоединения  к любой державе из числа небедных. В деле этого
предварительного объединения островные  лидеры возлагали главные надежды  на
челночную   политику   знаменитого   скандинавского   путешественника   Хура
Сигурдссона. В послевоенные годы  Сигурдссон  очень разбогател на получившей
всемирное  признание  гипотезе:  он  предположил, что  все  западные  народы
происходят прямиком от народов восточных; хорошо нажившись на гипотезе, он с
помощью  трех  наиболее  верных  сотрудников  срубил  в  Калифорнии  большую
секвойю,  выдолбил  ее, спустил  на  воду  и  поплыл  в  ней на запад, решив
доказать,  что туда можно не только плыть, но и  доплыть. Вскоре он оказался
так далеко на Западе, что это уже был Восток, сперва Дальний, потом Ближний,
все  возможные  гипотезы  Сигурдссон  уже  доказал, но остановиться  в своем
неуклонном доказательстве он  уже  не мог,  секвойя у  него была крепкая, он
провел ее Магеллановым  проливом  и пошел на второй виток. Потом на третий и
на четвертый; Хур  перестал приставать к берегам материков, а посещал только
Богом  забытые  острова,  иной  раз  останавливался  на  них  на зимовку,  в
продолжение которой давал тысячи интервью перелетным журналистам, а по весне
- если только н