та  ощипал  болтавшуюся у  него  под  пупком
хризантему.  Еще  не  дождавшись  дощипывания,  генерал  нетерпеливо  вызвал
предиктора. Сильно помрачневшее лицо голландца не сулило ничего хорошего. Не
интересуясь вопросом Форбса, он заговорил.
     -  К  вашему сведению, генерал,  личная  коллекция Хорхе  Романьоса уже
насчитывает двадцать один метеорит, попадание которых без вреда для здоровья
выдержал организм президента. Ваш  - двадцать второй, через  час уже будет в
витрине. Кстати, когда вы засылали кобр  в личные апартаменты президента, он
инспектировал сиротский зубоврачебный  приют  в городе Эль Боло  дель Фуэго.
Вообще, если желаете постичь настоящую  суть личности президента  Романьоса,
незамедлительно разгадайте значение  культовой картины,  висящей  за  спиной
президента  в его  зеркальном  кабинете. А сейчас,  генерал,  прошу  меня не
тревожить. Поэкономьте  федеральные средства:  каждая минута  моего  времени
стоит американскому  налогоплательщику почти пять миллионов  долларов. Всего
доброго, генерал. - Экран погас.
     Форбс  надолго  задумался.  Его  рука  уже приготовилась  совершить над
пультом очередной  десяток  сложных манипуляций,  дабы  немедленно явились в
кабинет  все маги и колдуны и сию же  минуту разгадали значение таинственной
картины  в логове  Романьоса. В этот миг  из коридора донеслись удивительные
звуки: топот, грохот,  хрюканье,  потом  уже много  что  претерпевшая  дверь
Форбсова кабинета была высажена тяжким ударом - будто слон лягнул - и внутрь
стало  быстро вваливаться весьма  неординарное общество. В кабинет  к Форбсу
явилась смешанная  группа  чертей и свиней.  Черти были  зеленые,  с рогами,
копытами и хворостинами, и было  их  семеро. Свиньи были тоже  обыкновенные,
розовые, все сплошь западноевропейской породы ландрас, не особенно крупные -
их было двенадцать.  Где-то за ними в  проломленных  дверях  мотался О'Хара,
всем своим видом демонстрируя, что все это чертовское свинство есть свинская
чертовня и ничто другое, он-то и хотел бы не пустить их  к генералу, но ведь
форс-мажор,  фактор  непреодолимой  силы  он  же,  семь   чертей  на  одного
суеверного  ирландца  как-то  многовато,  о  двенадцати свиньях  и  говорить
нечего, хоть разжалуйте  меня, а  я не устоял. Форбс  обозрел ввалившийся  к
нему кошмар, и прежде других чувств было у генерала оскорблено обонятельное:
взволнованные переменой обстановки, свинки немедленно стали гадить, и у всех
обнаружился обильный понос.  Удушливый  запах  тропических цветов, шедший от
одеяния полинезийца, лишь усугублял омерзительность запаха. Кто-то из свинок
уже  ел гардину, закрывавшую декоративное  окно кабинета,  -  на самом  деле
смотрело оно в тысячефутовую  каменную  толщу, еще кто-то  с хрустом  отгрыз
лопасть  вентилятора,  -  а на  него Форбс возлагал последние  надежды,  еще
кто-то  яростно принялся  чесаться о  ногу  генерала; других  заинтересовали
цветочные гирлянды, облачавшие волшебника, но  тот ловко всплыл под потолок;
свиней   это   лишь  раздразнило,  и  они  принялись  подпрыгивать,   норовя
орхидею-другую все-таки  слопать. Форбс, конечно, многое в жизни повидал, но
его слегка затошнило.
     Еще худшее  зрелище являли  собою черти. Были  они  болотно-зеленые,  с
кариозными  рогами, с  репьями  в  хвостовых кисточках. Судя  по  очертаниям
фигур,  было  тут  три чертовки  и четыре черта, из них  старший -  грузный,
грязный и к  тому же в дымину  пьяный. Черти повалились  в кресла  по  углам
кабинета, кому-то места не досталось,  он попытался устроиться на ковре, уже
покрытом изрядным слоем свинячьего навоза. Толстый черт  остановился посреди
кабинета, яростно хлестнул себя по ногам хвостом - и отдал честь. Выговорить
он не мог ни слова.
     -   Отставить!   -   рявкнул   Форбс,   прекрасно   понявший   значение
происходящего. Мог бы, пьяный мерзавец,  в кабинете начальства наваждения  и
не  делать.  Гаузер послушно  отставил,  комната  заволоклась дымкой,  через
мгновение  и  он, и  шестеро  других  чертей  предстали  перед  генералом  в
натуральном  виде.  Оглядев  всех  семерых,   Форбс   пожалел,  что  отменил
наваждение: в качестве чертей московские "семеро пьяных" были похожи хотя бы
на чертей. В качестве людей они оказались еще хуже.
     Группа Гаузера потратила несколько месяцев, бродя по селам вокруг озера
Свитязь  и  собирая  детишек Рампаля, нагуливавших  сало для рождественского
убоя в польско-украинских  селах. Свинок пришлось частично украсть, частично
купить; если хозяин упирался и не отдавал боровка ни  за какие деньги,  имея
при этом во дворе полдюжины злющих псов - там приходилось являться под видом
голодных  антимоскальских  партизан,  инспекторов  рыбнадзора,  ну а  в двух
случаях  просто   взять  усадьбу   штурмом,  кое-кого  даже  и  перестрелять
ненароком.  В спешке  свиней  набралось  до  шести  десятков,  и  лишь после
проверки  соком  рудбекии,  один  запах которой  способен  повергнуть любого
оборотня  в  обморок, а  для простой свиньи  даже приятен, выделилась дюжина
подлинных  детей  дириозавра.  Остальных  сорок  девять  хрюшек  оборотистый
Герберт  Киндзерски   отвез  от  греха  подальше,   в  город  Чертков  -  на
Тернопольщине,   что  ли  -  и  в  базарный  день  распродал.  Потом  семеро
свитезянских   чертей   вооружились   хворостинами  и  неторопливо   погнали
оклемавшихся  от  запаха   проклятого   растения  "золотой   шар"  свиней  в
Закарпатье, к венгерской границе. Венгерский Гаузер знал как родной; ругался
на нем даже без алкогольного заряда, и границу группа легко одолела, так  же
не спеша доковыляли  до самого Будапешта. Там Гаузер рассчитывал  с  помощью
обычного  наваждения  погрузиться на  самолет  американской  авиакомпании  и
убраться в Штаты,  где  все само  собой образуется и не нужно будет за всеми
этими трахаными чертями  приглядывать.  План его  удался вполне, таможенники
поступили,  увидев   их,   по-разному:   одни  пошли   опохмеляться,  другие
протрезвляться,   третьи   запили   по-черному,   четвертые   записались   к
психоаналитику на прием. Таможенным собакам Гаузер сделал особое наваждение,
обонятельное,  человеку  необъяснимое.  Такое,  чтобы  псы  всего  лишь  нос
воротили. Они и отворотили, Гаузер приказал Герберту бросить к  лешему мешок
с  пустыми бутылками, все равно их в Штатах не принимают, и топать по трапу.
Щедро обгадив трап, свиньи и черти погрузились в "Боинг-747", а на следующий
день получили возможность обгадить богатую почву Соединенных Штатов Америки.
     Встретивший  группу  Мэрчент  убедился  в  худших  подозрениях:  группа
Гаузера спилась окончательно. И, хуже того, кто-то из баб чуть не стал поить
водкой  свиней,  а ведь любая мощная  доза алкоголя  превратила бы свинку  в
половонезрелое человечье существо, доверять присмотр за коим группе  зеленых
чертей было  бы  крайним безрассудством.  Необходимость  в русском  языке  у
группы давно  отпала, но организм Гаузера требовал все больших и больших доз
алкоголя,  и  теперь для общения  с  майором нужен  был  еще  и переводчик с
русского.  Отчаявшись  что-либо сделать самостоятельно, Мэрчент запихнул всю
чертовски-свинскую группу  в грузовой самолет и  отправил в штат Колорадо. И
вот теперь, стоя посреди кабинета  генерала Форбса в хламиде, некогда бывшей
благородным мундиром американской армии, Гаузер  решительно не мог вспомнить
ни  одного  слова  по-английски  и  лишь  с  отчаянием  бормотал  русские  и
венгерские  ругательства.  Спутники  его  были немногим  лучше,  а  навозу в
комнате  все прибавлялось. Кто-то из  свиней уже вывернул паркетину-другую и
пытался выкопать  из-под дубовых  досок  хоть  что-нибудь  -  скорее  всего,
желуди. А еще одна свинка отгрызла  горлышко  у заветной бутылки в баре и  с
аппетитом всосала полпинты доброго старого бурбона.
     Форбс увидел то, чего ждал, но не в своем же  кабинете и не в окружении
обгадившихся  свиней,  пьяных чертей и  болгарского шпиона, да еще с висящим
под  потолком  полинезийцем,  увитым  в гирлянды  тропических  цветов. Возле
дверцы кабинетного  бара, там,  где  только что нагличала молодая, упитанная
хрюшка, сидело  и орало чумазое и голое человечье дитя  - женского, кажется,
пола.  Для  обратного  перевода в  антропоморфное состояние  из  зооморфного
оборотню обычно требовался стакан виски.  Но на  исходной ступени  в прежние
годы были известны лишь оборотни мужского пола, способные трансформироваться
в женщин, - чем и пользовался Аксентович-Хрященко, пока его самого к делу не
приставили.   А  сейчас   впервые   в   жизни   Форбс  увидел  возникновение
обортня-женщины! Лишь в китайских  легендах имелись прямые указания  на  то,
что они существуют, но до сих пор  институту Форбса не удалось завербовать в
сектор  оборотней ни единой  женщины-лисы,  не говоря о более  редких видах,
Порфириос  даже полагал,  что они  вообще вымерли,  как  трилобиты.  Женщины
всегда были так нужны! Порфириос... Сердце генерала защемило. В душе он даже
не очень осуждал  престарелого дезертира, который добрался через Бразилию до
Сальварсана, превратился в огромную толпу и ввалился в державу Романьоса, во
все  тридцать  тысяч  глоток  требуя  политического убежища, которое  подлый
президент  старику  и предоставил. Форбс  надеялся, что  эта  орава хотя  бы
усложнит жизнь  президенту, но ничего подобного,  из Порфириосов  получились
превосходные армадильовые  гаучо, иначе говоря, пастухи  броненосцев. Раньше
само присутствие Порфириоса вселяло покой в  Форбса.  Теперь его присутствие
вселяло  покой  в  исполинских   ленивцев  -   но,  увы,  в  недружественном
Сальварсане.
     Итак, бывший завсектором трансформации ныне пас броненосцев,  а  Форбсу
до  поры  до  времени  предстояло  пасти  свиней,  будущие бесценные  кадры,
племенной фонд оборотней. Генерал, игнорируя даже загаженность своего пульта
связи, вызвал секретарей Бустаманте.
     -  Всех  - на площадку  молодняка! - бросил  он и отключился:  ясно как
день, что  весь  институт  уже  знает  о  том, что  у  главного  случилось в
кабинете.  Сейчас  -  все по  инструкциям. Временно  нетрудоспособную группу
"семеро  пьяных"  -  в профилакторий,  на  отдых,  Гаузера -  представить  к
следующему званию и курсу лечения от алкоголизма. Верховному магу Бустаманте
- заняться свиньями,  приготовить их  к половой зрелости, переоборачиванию в
кинозвезд   и   направлению   на  дальнейшее   оплодотворение.   Завсектором
трансформации Аксентовичу-Хрященко -  приготовиться к  оплодотворению, выбор
кинозвезд  оставить на его усмотрение, но лишнего разнообразия не допускать,
с  Б.  Б.  и  Целиковской  у  него  выходит  почти всегда,  а  с  индийскими
кинозвездами пусть даже и не пробует больше, возраст свой все-таки учитывать
надо. Предиктору...
     Ну,  ясновидящий сам  дает инструкции, а откуда они у  него  - неважно.
Самому  генералу Форбсу...  Что, собственно говоря, в  данный  момент должен
делать  лично Артур Форбс,  бессменный руководитель Института Форбса? Где на
этот счет инструкция?..
     Спасаясь от тропической  вони разгромленного кабинета, генерал вышел  в
коридор.  Какая  удача,   что   он   так  и  не   скинул   с  плеч  выданную
медиками-ирокезами шкуру гризли: и  обгрызли,  и обгадили свиньи  именно ее!
Форбс  с отвращением сбросил шкуру с плеч - в покинутый кабинет. Толпившиеся
в коридоре лаборанты быстро юркнули  кто куда мог. Попадаться на глаза шефу,
пережившему явление чертей и свиней,  никому  не хотелось. Древний  китаец в
душе   генерала  тоже   куда-то  спрятался:  видать,  и  ему   не   хотелось
подворачиваться под горячую руку Форбсу, не понимающему: что именно в данный
момент должен делать он  сам?  Но какая-то  неповоротливая  фигура  в  конце
коридора все же  маячила. Форбс  присмотрелся к фигуре  и не поверил глазам.
Неторопливо, как-то покачиваясь - то ли от геморроя, то ли от  плоскостопия,
-  навстречу  генералу  двигался  одинокий,  немолодой,  полноватый  студент
мормонского колледжа. Это был дезертир Порфириос, но потряс генерала не факт
появления дезертира, а то, что Порфириос был один. Генерал-то отлично  знал,
что  плоть  престарелого человека-толпы  давно  уже  не уменьшается  даже  в
полдюжины тел, а сейчас по коридору брел именно один Порфириос.
     Генерал  остановился.  Не дойдя до  него  на  три шага,  остановился  и
Порфириос, он поднял глаза  от предмета, который перед этим разглядывал,  от
пластинки-гиганта в ярком  конверте. Порфириос  густо  покраснел и  виновато
улыбнулся. Генерал повода для улыбок не видел.
     - Мэтр Порфириос... Вы - Порфириос? - спросил он в упор.
     - Кусок его... - пробормотал мормон. - Простите, это не из Шекспира, но
именно кусок...
     - Так вы - не весь Порфириос?
     - Не весь...
     - А весь где?
     Мормон вовсе покраснел и потупил взоры.
     - В Сальварсане? - снова в упор спросил генерал.
     Мормон  вновь  ничего не  ответил -  и без того все было понятно. Этого
Порфириоса не имело смысла даже брать под стражу: невозможно арестовать одну
тридцатитысячную часть человека, не прослыв при этом  идиотом. Генерал слыть
идиотом не хотел и решил сделать вид, что ничего вообще не произошло.
     - Рад видеть вас, мэтр Порфириос,  - сказал Форбс, -  чем обязан вашему
визиту? Вы ведь  как-никак  на покое, а  Колорадо  - не  ближний свет,  да и
климат у нас... сами знаете. Так чем обязаны?
     -  Заехал  вот,  купил.  Хочу  автограф  попросить, -  мормон  протянул
генералу конверт с пластинкой, - замечательно он свистит!
     Эту  пластинку Форбс  в подарок  получил. Вампир Кремона  на  этот  раз
аранжировал  для своих просверленных зубов старинные русские  военные марши.
Первым на  диске  помещался, само собой, тот марш, который дал название всей
пластинке:   "Прощание   славянки".  С  конверта  смотрела   довоенная,  еще
прижизненная  фотография  Кремоны.  Таким  Форбс  его   никогда  не   видел,
завербован вампир  был уже  после гибели под  бомбежкой. Мальтиец был  хорош
собой.
     - Что ж, мэтр Порфириос, кланяйтесь от меня... остальной вашей части.
     Мормон ухватил пластинку, кивнул, поспешил прочь.
     - На кой  черт им  славянки? - пробормотал генерал,  провожая  оборотня
взглядом.
     В душе генерала  вновь наступил покой.  Ну, прошел  рабочий день  как в
сумасшедшем доме: но ведь только так и может быть у  этих европейцев. Пора в
Китай. Хотя бы в тот, что в кабинете.



17
     Шерин да берин, лис тра фа.
     Фар, фар, фар, фар...
     АЛЕСАНДР СУМАРОКОВ
     ХОР КО ГОРДОСТИ

     "Хороший   подарок   наступающему    всенародному   празднику   сделали
селекционеры Крайнего Севера. Ими выведен новый сорт озимой пальмы. Поэтому,
несмотря  на позднюю  осень, клумбы  и  газоны нового московского  зоопарка,
строящегося  руками  специалистов из братских  стран,  еще до начала близких
торжеств  украсят пышные  изумрудно-зеленые  пальмовые ковры...  О  новостях
спорта..."
     Рванул  ветер,  полуоткрытая дверь обезьянника затворилась,  и  новости
спорта  остались за ней -  там,  где  у  мастеров  из братской императорской
Японии  на  штабеле  метлахской плитки  вещал  транзисторный  радиоприемник.
Старики этого не  заметили; погруженный в  неизбывную  свою, удивительную по
нынешним  временам  меланхолию граф  Юрий Арсеньевич  Свиблов-Щенков  только
уронил слезу в прутья стоявшей у его ног клетки, а молодой голенастый петух,
в клетку  помещенный,  эту  слезу зачем-то склевал. "Ничего,  не  отравится,
слеза у  Юрки нынче жидкая идет",  -  подумал Эдуард Феликсович Корягин, вот
уже   две   недели   как  принявший   на   свои  плечи   бремя  титула  хана
Бахчисарайского.  Ни графу,  ни хану  было  сейчас  не до новостей советской
науки и советского  спорта,  пусть даже эти новости касались газонов и клумб
того самого московского  зоопарка, в  обезьяннике  коего в данный момент оба
старика горевали, изнывая под гнетом насильно всученных титулов.
     Графа томило сейчас на  белом свете все, а хана - непристроенный петух.
После  освобождения  из ливийской  тюрьмы несчастного  люксембуржца Корягин,
согласно данному обещанию, вынужден был принять достаточно громкий, хотя  ни
к чему  не обязывающий титул хана Бахчисарайского,  титул мусульманский,  но
император заявил, что в его державе любой титул почетен и не имеет отношения
к  вероисповеданию.  Юрий  Александрович  Щенков,  тоже   согласно   данному
обещанию, превратился  в Юрия Арсеньевича Свиблова: только и  выклянчил, что
возможность позади  своего  имени добавить привычное  "Щенков", но  уж  зато
впереди  имени  пришлось добавить  очень  боязное слово  "граф".  Тем  самым
последние  препятствия  к  коронации   устранялись,  великий   князь  Никита
Алексеевич   согласился  почтить   своим  присутствием  коронацию  внучатого
племянника. Невероятный поезд приволок князя вместе со всем его семейством в
Москву,  теперь  князь  намеревался  нанести  визит   вежливости  последнему
Свиблову,  но  компетентные  органы  надеялись,  что  у князя на  это деяние
времени не хватит, ибо его  рабочий день в Москве сразу оказался загружен до
предела. Резиденция последнего Свиблова теоретически имела место в родовом и
наследном  селе  Свиблове,  но  была  еще не  вполне  отстроена;  почти  всю
территорию  имения  отвел высокочтимый  граф под зоопарк, и,  коль  скоро их
сиятельству  угодно  именно  так,  таковой  зоопарк должно  было  отстроить,
заселить и  озеленить,  пусть  даже при помощи  новейшей  советской  пальмы,
выведенной  в  селекционных  лабораториях  Его   Императорского   Величества
Крайнего Севера.
     Свиблово,  древнее поместье  столбовых дворян Свибловых, получивших  из
рук  государя  Иоанна  Шестого еще и  графское достоинство,  располагалось в
самом  деле  на крайнем  севере  -  на  крайнем  севере столицы. Именно туда
пришлось переезжать  тварям  зоопарка,  что теплолюбивыми  животными принято
было,   понятно,  без  большого  восторга,  например,   всемирно   известной
московской  коллекцией крокодилов. В  прежние  годы покойный Моссовет  сулил
зоопарку переезд на юг Москвы, в благодатные поля  Битцы, только  отдали еще
тогда же, при  Советах, эти  благодатные поля под  застройку жилыми башнями,
увы, некому  оказалось вступиться  за  наследные права, выморочной оказалась
Битца:  последний  боярин  Яков Захарьевич  Битца сложил голову на  плахе  в
опричнину царя Иоанна Четвертого вместе с  небезызвестным  Вяземским: нашел,
видите ли,  время укорять царя  за  любовь к  бритобратцу какому-то. Кто был
этот бритобратец -  неведомо, но если это броненосцы назывались в те времена
так - то, видать, царский был броненосец, а боярин на него глаз положил, ну,
царь голову боярину и отрубил, броненосец, если он царский, то уж только для
царя. Для последнего в роду графов Свибловых, - а с ним род, увы, должен был
угаснуть,  но  хорошо, что  хоть  последний  в  роду  увидел своими  глазами
торжество  справедливой монархии, -  для  Юрия  Арсеньевича броненосцы  были
делом привычным и любимым. Вот уже больше четверти века он ими в  московском
зоопарке заведовал. Тихие  были времена, и вдруг кончились они в  одночасье,
пришлось принимать  в  принудительно-личное  владение  это  свое злосчастное
родовое имение, восемьдесят  шесть с половиной  гектаров неосвоенной  земли,
местами под зоопарк вовсе непригодной. Одних только жилых  хрущобин  сколько
снести пришлось, прости Господи, а булочных-кинотеатров!..
     Сейчас что справа, что слева, что со всех других сторон были в Свиблове
почти одни сплошные котлованы, рытвины и бечевки на колышках. Возведен был и
шестиметровый  забор  вокруг всей  территории,  от  коей  по личной  просьбе
правительства  должен был граф отрезать себе еще и кусок  земли  под будущую
резиденцию. Отрезал,  хоть и жалко было, неудобицу в гектар, в таком  месте,
что зоопарку совсем уж ни к чему не годилось, разве что шалаш там поставить,
привычный по  таежным временам, вся разница,  что л