ру мало"? Не к теще на блины
явились, к грекам едем, а они - народ осмотрительный. Ватагу нашу они в
город не впустят, а жить мы будем за стеной, в монастыре святого Мамы [так
обычно называли русские святого Мамонта]. Подворье такое есть для иноземных
купцов и их челяди. И как приедем туда, от ихнего эпарха, сиречь
градоправителя, придет человек. Наш старейшина предъявит ему княжую
грамоту, где написано, сколько в нашем караване людей. Ежели окажутся
лишние, то греки с нами торговать не станут, а будут писать нашему князю,
почему-де в нашей грамоте неустойка...

- Ой-ой-ой! - вскричал Неждан. - Так это же на полгода дело?

Светлана боязливо спросила:

- А у нас княжая грамота есть?

- Есть, голубка, есть, не беспокойся. Не в первый раз в Царьград приходим.
А распорядок такой установлен еще по договору нашего князя Игоря, прадеда
Ярославова, и было это без малого сто лет назад [это было в 944 году]. Вот
какие дела-то, ребятки! - закончил Ефрем.

Светлана и Зоря совсем приуныли.

- Так, может, нам в город, к матушке, совсем и не попасть? - тихо спросил
юноша.

- Не печалься, - успокоил его купец. - Мы по приезде списки даем на тех,
кто нам помогать в торговле должен, чтобы их в город пускали. Ну вот я вас
троих и запишу: тебя, Светлану, Угара.

- А меня? - робко спросил Неждан и покраснел.

- Ладно, и тебя, - согласился Ефрем.

- А про меня ты уж, верно, совсем позабыл? - обиделся Митяй.

- Что ты, сынок, - усмехнулся купец. - Ты мой самый главный помощник, ты
первый в списке будешь.

- То-то же, - буркнул успокоенный мальчик.

И вот уже совсем близко полуостров между Пропонтидой и Золотым Рогом, где
раскинулся великий город, красивейший в мире.

Русские суда взяли вправо, так что город остался у них с юга.

Царьград величаво возвышался на семи холмах. Быть может, их было и не
столько, но в древности число "семь" считалось священным, и летописцы
старались приспособить топографию главнейших городов мира к этому числу.
Так и Рим гордо именовал себя "семихолмным", а впоследствии и Москву
считали расположенной на семи холмах, и поэт писал: "Сколько храмов,
сколько башен на семи твоих холмах!"

Почти на самом мысе, ближе к югу, возвышался белокаменный императорский
дворец, поднимаясь от берега в гору. Он был соединен крытыми переходами с
гаванью Вуколеон. Но эта гавань была не для наших скромных мореплавателей -
она предназначалась для императорских кораблей. Далее виднелся златоглавый
дворцовый собор, за ним снова ярус за ярусом палаты и великолепные церкви,
и все подавляла грандиозная София с устремленным к небу огромным куполом -
нетленное чудо света, предел человеческих мечтаний...

Да, не было в мире города более пышного по внешнему виду, чем сверкающий
белизной Царьград. И русские, впервые попадавшие в него, говорили, что Киев
по сравнению с ним кажется очень скромным городом.

И снова вдоль берега тянулись храмы, палаты, дворцы. Вот поднимается
массивный громадный замок Петрион, а там вдали виден дворец
императора-летописца Константина Багрянородного, и уже на самой границе
города стоит великолепная церковь Влахернской божьей матери и рядом
Влахернский дворец - вторая резиденция византийских императоров.

Даже бывалые гребцы Ефрема не могли оторвать взоров от чудесного зрелища и
часто сбивались с такта, замедляя ход лодей.

- Да, вот это город! - воскликнул восхищенный бродник Угар. - А что там
внутри? Наверное, умрешь, как посмотришь!

- Внутри он намного хуже выглядит, чем с моря, - заметил Ефрем. - Там и
плохоньких домишек не оберешься, только сей час они не видны из-за стен,
дворцов, церквей...

Угар сомнительно покачал головой.

Миновав оконечность городской стены, русские суда плыли еще версты три,
пока кормчий Хрисанф не отдал приказ поворачивать к берегу. За пристанью,
которая мало чем отличалась от киевских, начиналось городское предместье,
где и предстояло жить ватажникам в подворье при монастыре святого Мамы.

Управитель подворья - юркий грек Серапион, с бегающими черными глазками, с
курчавой бородкой, встретил русских приветливо. Для него начиналось лучшее
время года: иноземные купцы щедро оплачивали его услуги. Онфим сразу же
вручил ему две золотые монеты и попросил поскорее известить эпарха о
прибытии первого русского каравана. Без подачки Серапион даже с этим
несложным делом мог тянуть несколько дней.

Зоря и Светлана изнывали от нетерпения. Как им хотелось прорвать все
преграды, устремиться в город, найти родимую, обнять ее. Но - увы! -
приходилось подчиняться здешним порядкам.

Серапион разместил приезжих в обширных каменных корпусах подворья с
открытыми галереями, с многочисленными балконами. Люди каждой лодьи
разместились по соседству.

Товары были перенесены в амбары, и каждый купец закрыл дверь своим замком.
Но, не полагаясь на эту предосторожность, приезжие выставили у амбаров
стражу - вооруженных кметов. Они должны были нести охрану круглосуточно,
потому что царьградские мошенники были очень ловки, и не раз случалось, что
товары исчезали из складов с закрытыми дверями.

Когда закончились все хлопоты по размещению людей и переноске товаров,
четверо молодых и с ними Угар отправились к городу. Присутствие Угара было
кстати: бродник умел немного объясняться по гречески. Этому он научился от
грека, вместе с которым терпел печенежскую неволю.

Шесть главных ворот вели в столицу Византии. С севера на юг они шли в таком
порядке: ворота Серебряного озера, Харисийские, ворота Святого Романа,
ворота Пиги, Пятибашенные и, наконец, Золотые, почти у самой Пропонтиды.

Наши герои прошли вдоль всей стены Феодосия [она была построена при
императоре Феодосии II (408-450) в V веке нашей эры] и пытались проникнуть
в каждые из шести ворот. Тщетные усилия! Сторожа сразу обращали внимание на
их чужеземный вид, спрашивали разрешение на вход. Угар и его спутники с
досадой уходили прочь.

Зоря и Светлана с завистью смотрели на вереницы пешеходов, совершенно
свободно входивших в город и возвращавшихся оттуда. Переодеться бы на
греческий лад, смешаться с толпой... Но где ее возьмешь, греческую одежду?
Да вряд ли это и помогло бы. Дерзких выдали бы белокурые волосы, голубые
глаза, высокий рост. Славян нетрудно было сразу различить среди невысоких
ромеев [византийские греки официально называли себя ромеями, то есть
римлянами, и самая их империя во всех дипломатических сношениях именовалась
Ромейской] со смуглыми лицами, черноволосых. А к славянам в Византии было
настороженное отношение: там помнились лихие набеги киевских князей.

Вот почему для русских купцов были учреждены очень строгие правила: они
должны входить в город без оружия, группами не более пятидесяти человек, и
притом только в сопровождении греческих провожатых. Зато им разрешалось
торговать беспошлинно, и во все время пребывания в Царьграде они получали
от города "месячину", то есть полное содержание, но на срок не более
полугода.

Съестное выдавалось и на обратный путь, и, помимо того, русские имели право
бесплатно получать вместо изношенных новые паруса, канаты, якоря... Купцы
широко пользовались этим правом. Иной из жадности набирал столько всякого
корабельного имущества, что люди с трудом размещались на переполненном
судне.

- Ничего, до Березани перебьемся, - посмеивались предприимчивые торгаши, -
а там продадим все это добро византийцам. Лишняя гривна серебра кошель не
продерет...

Угар и его молодые спутники, проходив у городской стены несколько часов,
вернулись, что называется, не солоно хлебавши.

Глава вторая. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Начались деловые хлопоты. Онфим ежедневно по нескольку часов проводил в
переговорах с чиновником эпарха, назначенным для надзора над караваном.
Чтобы этот чиновник не создавал препятствий и не придирался к мелким
неточностям в княжеских грамотах, пришлось и его одарить золотом. Да и
только ли крупным начальникам давались взятки! Всякая мелюзга тоже тянула -
если не золото, то серебряные монеты.

Ромеи мало напоминали своих великих предков эллинов, когда-то остановивших
грозную лавину персидского нашествия и подаривших миру великие произведения
литературы, науки, искусства. Низшие классы населения были задавлены
непосильными налогами, прозябали в нищете и бесправии. Высшие жили в
неслыханной роскоши, гнались за наживой и властью.

Между лицами, близкими к престолу, императорская мантия служила предметом
жестоких раздоров. Ни клятвы верности, ни родство - ничто не удерживало
честолюбцев. Сын поднимался на отца, брат на брата, племянник на дядю...

Пока шли приготовления к торгу, Угар и его молодые друзья с утра брали
челнок и плавали по Золотому Рогу, любуясь беломраморными громадами зданий,
поднимавшимися уступами по склонам холмов. Но много интересного можно было
наблюдать и в заливе. Берега в точном смысле этого слова там не было. На
протяжении целых сорока стадиев [около шести километров] тянулась сплошная
пристань, уставленная иноземными кораблями, носы которых были втянуты на
сушу, как делалось тогда при длительных стоянках.

Сотни кораблей и лодок сновали по оживленным лазурным водам Золотого Рога.
Вот плывет многовесельная галера, под шелковым балдахином которой важно
развалился вельможа. Его наряд поражает великолепием, доступным только
царьградским богачам. Греки запрещали иноземным купцам покупать ткани
дороже пятидесяти номисм за штуку [штука - определенное количество материи,
свернутой в рулон], гордо заявляя, что только ромеи имеют право на такую
роскошь. А рядом скромный рыболов в смоленом челне склонился над удочками и
таскает ставридку и кефаль на обед семье.

Две лодки с подвыпившими молодыми людьми устраивают гонки, сначала
шуточные, но потом азарт заставляет забыть осторожность, и одна из лодок
врезается в борт тяжело нагруженного купеческого нефа и перевертывается.
Растерявшихся гуляк вытаскивают из воды при общем смехе зрителей.

А там какой-то монах с длинной седой бородой, с молитвенником, как видно,
спешит на требу - он подгоняет гребца, сидящего на корме с веслом в руках.

Безоблачное небо, лазурь моря, сверкающий Царьград, разукрашенные лодки и
галеры, шутки и смех пассажиров... Но Зоре, катавшемуся в челне, было не до
веселья. Перед ним был город, такой близкий и такой недоступный; и в этом
городе, тоскуя, ждала их мать.

Все пристани охранялись от иноземцев так же тщательно, как и городские
ворота. Не раз челнок наших героев подплывал к гранитным ступеням, но
бдительность стражи была неизменна. Подкуп не мог помочь, так как закон
сурово карал нарушителей безопасности города - вплоть до смертной казни.

Вскоре наши герои заметили, что около их челна все время держится лодочка с
гребцом и пассажиром, который пристально их разглядывает.

- Не иначе, как это соглядатай - сикофант по-ихнему, - сказал Угар.

Бродник был прав. Сикофант Левкипп, пользовавшийся в царьградской охранке
славой одного из лучших сыщиков, заинтересовался подозрительным челноком,
крутившимся по заливу и часто подходившему к пристаням. Левкиппу стало
ясно, что славяне хотят незаконно пробраться в город.

"На этом можно заработать", - решил сыщик.

И он велел страже на двух-трех пристанях притворно согласиться на взятку и
пропустить пришельцев. А потом явится Левкипп, поднимет шум, и русским
придется порядком поплатиться.

Но, к его досаде, славяне не полезли в расставленную для них ловушку, а
плавать по Золотому Рогу никому не возбранялось.

Прошло пять томительных дней, и наконец все дела были улажены, разрешение
на торг получено, указан рынок, на котором русские могли продавать свои
товары, составлены списки торговцев и их челяди.

Русские шли к большому рынку, расположенному близ церкви Святых Апостолов.
И здесь Угар убедился в правоте новгородского гостя, утверждавшего, что
Царьград внутри совсем не так великолепен, каким представляется с моря.

- Да, у нас в Киеве улицы чище, чем здесь, - заметил Угар.

- И у нас в Новеграде тоже, - подтвердил Ефрем.

Под надзором приставленных к ним надсмотрщиков русские двигались плотной
толпой. Некоторые несли на плечах тюки с дорогими шкурками, другие катили
тачки с громоздким товаром. Ромеи сторонились, обмениваясь язвительными
шутками насчет костюмов и обличья русских. Но не многие из славян понимали
греческую речь, и только вспыльчивый Угар бледнел от злости и сжимал
кулаки.

Люди Ефрема миновали огромную городскую цистерну, собиравшую дождевую воду
с крыш зданий. Около нее стояла длинная очередь женщин с амфорами и
кувшинами. Царьград плохо снабжался водой, и русские впоследствии узнали,
что очередь прекращалась только глубокой ночью, когда по улицам становилось
опасно ходить из-за воров и разбойников. А в засушливые времена у цистерн
случались жестокие распри и драки, вплоть до смертоубийства, когда
кто-нибудь пытался прорваться не в свой черед.

Пройдя под стеной Константина, наши оказались на рынке, где русским
торговцам были отведены места под навесами.

Зорю и Светлану томило страшное нетерпение. Однако, с великим усилием
подавив свои чувства, они стали раскладывать по прилавкам товары.
Сострадательный Ефрем понял их настроение.

- Идите к матери, - сказал он, - и возьмите с собой Угара. Он греческую
речь разумеет, да и Ольге родня.

- Тятя, я тоже пойду! - вскинулся было Митяй.

Но купец строго сказал:

- Останешься! Сей день тебе там делать нечего. Вдругорядь пущу.

Надсмотрщики уже не следили за русскими. Вечером они примут группу и счетом
выведут за ворота, а смотреть за людьми весь день было немыслимо. Наши
герои беспрепятственно оставили рынок и двинулись по городу.

Угар то и дело расспрашивал прохожих, как пройти на Псамафийскую улицу.
Миновав Амастрианский форум (они не знали, что поблизости находится
эргастерий Андрокла, где можно было встретить Ондрея Малыгу), Угар и его
спутники повернули направо, на улицу, пересекавшую форум Быка и форум
Аркадия, и вышли за стену Константина. Они оказались в той части города,
которая называлась "Эксокионий", то есть "За колоннами". Она обстроилась в
более поздние времена, чем восточная, огражденная стеной Константина.

К своему великому облегчению, путники узнали, что улица на которую они
вышли, как раз и есть Псамафийская. Она шла параллельно берегу Пропонтиды,
и на небольшом пространстве между нею и морем теснилось множество церквей и
монастырей: монастырь святого Георгия, Псамафийский, Студийский, святого
Диомида, церковь святого Эмилиана...

Дом Андрокла должен был находиться совсем близко. Угар задавал вопросы
прохожим, и те указывали пальцем вдоль улицы. И вдруг страшная тревога
овладела Светланой и Зорей. До сих пор они думали только, как пробраться в
этот недоступный город, и им совершенно не приходила в голову мысль, что
положение их матери могло измениться с того времени, как она послала
письмо. Ведь почти год прошел с той поры, и мало ли что могло случиться!

Может быть, их мать продана другому владельцу или заболела и умерла?.. Зоря
и Светлана почти бежали. Угар едва поспевал за ними.

А вот и дом Андрокла. Угар спросил седого негра, дремлющего у ворот, здесь
ли русская пленница Ольга. Негр ответил на ломаном греческом языке:

- Ольга? О, хороший Ольга, он здесь!

Светлана и Зоря не знали греческого языка, но поняли ответ и с радостным
воплем ринулись во двор, перепугав старенького привратника.

А Ольга, из самого гинекея услыхав крик, уже бежала навстречу детям.

Глава третья. СКАЧКИ

Солнце едва перешло за полдень, как из всех регионов Царьграда народ
повалил на ипподром. Оживленные разноязычные толпы зрителей заполняли
стадион.

Наравне с другими спешил к открытию скачек протоиерей церкви Влахернской
богоматери Евмений.

Высокий, осанистый, с багровым от жары лицом, в дорогой фиолетовой рясе и с
золотым крестом на груди, привыкший повелевать, он властно шел через толпу.

Две страсти владели душой Евмения: он любил задавать пиры и увлекался
азартной игрой на скачках. И трудно сказать, какая из двух страстей была
для него разорительнее. И та и другая заставляли его все чаще заглядывать к
ростовщику Андроклу. Протоиерей уходил от него с кошельком, полным золота,
а в секретном шкафу ювелира к пачке векселей Евмения добавлялся еще один.
Пачка эта так разбухла, что вызывала у ростовщика серьезную тревогу. Он уже
неохотно давал Евмению деньги и приписывал к счетам чудовищные проценты.
Однако самого Евмения это мало беспокоило. Его дядя, сакелларий Гавриил,
тяжко болел и, казалось, вот-вот отдаст богу душу. В ожидании огромного
наследства протоиерей стал еще более расточительным, чем обычно.

Евмений долго осматривал ложи, пока не увидел в одной из них протовестиария
Архилоха - хранителя личной казны императора. Архилох был его постоянным
партнером по азартной игре на скачках. Обрюзглое лицо Архилоха расплылось в
любезной улыбке, когда рядом с ним сел Евмений.

- Опять здесь, твое благочестие? - приветливо молвил Архилох.

- Как и ты, превосходительный Архилох! У нас с тобой одни желания, хотя они
и противоположны. Ты хочешь выиграть у меня, а я у тебя.

Два противника улыбались друг другу, но в их улыбках таился яд.

В царской ложе показался император Роман в пурпурной мантии. Один он во
всей империи имел право носить одеяние такого цвета.

Рядом с мужем села августа [византийские и римские императоры носили титул
августа, священного. Императрица именовалась августой] в золотой диадеме, в
великолепном платье, украшенном алмазами. Их сопровождала толпа придворных.

Распорядители скачек только и ждали появления императора. Из-под арок
показались рысаки, впряженные в легкие колесницы. Наездники были в вязаных
фуфайках разных цветов, в круглых шапочках.

Начался первый заезд. Архилох и Евмений заключили пари. Для них оно было
незначительным: сто номисм. Но ремесленник, сапожник или портной не
заработал бы такой суммы и за три года.

Выиграл Евмений. Кобыла Артемида, на которую он ставил, пришла первой.
Деньги при таких сделках не переходили из рук в руки. Играющие верили друг
другу на слово. Евмений и Архилох только отмечали выигрыш и проигрыш на
вощеных дощечках для письма.

Во втором заезде ставка повысилась до трехсот номисм. Удача на этот раз
пришла к Архилоху. Евмений скрипнул зубами, записывая проигрыш.

- Ничего, фортуна изменчива! - пробормотал он. - Еще поборемся,
превосходительный Архилох!

Только безумие расточителя и отчаянный азарт толкали влахернского
протоиерея бороться с царским ризничим [ризничий - хранитель казны],
который мог почти неограниченно тратить золото своего повелителя.

Ставки росли. Вот они уже достигли тысячи, двух тысяч номисм... Счастье
менялось, но преимущество было на стороне протовестиария. И вот последний
заезд.

- Ставлю на Леду четыре тысячи номисм! - задыхаясь, воскликнул Евмений,
решивший отыграться одним ударом.

Леда, великолепная золотистая кобыла, была фавориткой на многих последних
состязаниях.

- Принято, - небрежно кивнул Архилох. - Мой заклад за Аврору. Аврора,
сильная вороная лошадь, редко выигрывала за последнее время, и, чтобы
поставить на нее, требовалась большая смелость.

Леда сразу вырвалась вперед. Колесница Авроры терялась среди других где-то
сзади.

- Ну, давай же, давай, милая! - бормотал пересохшими губами Евмений. -
Влахернская божья матерь, помоги твоему верному служителю, сто молебнов
тебе отслужу и свечей не пожалею!

Архилох следил за бегом, хладнокровно посмеиваясь.

Начался второй круг. Леда еще держалась впереди, но силы ее истощались. Она
бежала уже не с таким пылом, не так быстро вертелись колеса колесницы. А
сильная Аврора выдвигалась вперед и отставала от соперницы только на
несколько лошадиных корпусов.

- Божья матерь, помоги, помоги! - шептал Евмений. - Погибаю... - По лицу
его катились крупные капли пота, сердце замирало.

Громовой рев толпы потряс трибуны. Голова Авроры сравнялась с хвостом Леды,
потом продвинулась дальше, дальше... Вот они уже идут