колесо в колесо.
Жокей Леды делает отчаянные усилия, чтобы подать своего скакуна вперед, но
напрасно... Аврора оказалась впереди! А Леда из последних сил тянется за ее
колесницей. Последние минуты бега Евмений просидел с закрытыми глазами - он
знал, что проиграл. Ризничий быстро подвел итоги отчаянного состязания.

- За тобой пять тысяч семьсот номисм, благочестивейший Евмений, - сказал он
с любезной улыбкой на жирном безволосом лице. - Срок уплаты, как всегда,
неделя.

- Я уплачу вовремя, превосходительный Архилох, - прошептал Евмений.

Он шел со стадиона сгорбившись, точно на плечи ему пала невыносимая
тяжесть, а ризничий, начитанный человек, насмешливо бросил ему вслед:

- Quod licet Jovi, non licet bovi! [латинская пословица: "Что подобает
Юпитеру, не подобает быку". У нас такой смысл имеет пословица "Не в свои
сани не садись"]

Глава четвертая. В ПОГОНЕ ЗА НАСЛЕДСТВОМ

Евмений ехал домой, а в голове его неотвязно вертелась мысль:

"Пять тысяч семьсот номисм... Пять тысяч семьсот... Где их взять? У меня
только тысяча. Надо доставать почти пять тысяч золотых. Я никогда еще не
делал такого крупного займа у Андрокла. Даст ли он? Но все равно придется
попытаться..."

Протоиерей хорошо знал неумолимый нрав Архилоха. Он не окажет никакого
снисхождения неисправному должнику и, не взирая на его высокое общественное
положение, смешает его с грязью.

"Я пойду к Андроклу, - решил священник. - Если я разорюсь, он потеряет все,
а я должен ему не менее десяти тысяч номисм..."

Евмений даже не знал точной суммы своего долга ростовщику!

На другое утро, едва дождавшись времени, когда открываются эргастерии, он
появился в квартале Аргиропратия и прошел в кабинет ювелира по особому
ходу, известному избранным клиентам. Каморка Андрокла была невелика, с
одним окном, забранным прочной решеткой. Из ее убранства выделялся стальной
шкаф с хитроумной системой запоров, известной только хозяину.

"Пошарить бы в этом шкафу", - мелькнуло в голове Евмения.

Ростовщик поднялся с любезной улыбкой, совсем не шедшей к его совиному
лицу.

- Чему обязан удовольствию видеть твое благочестие? - спросил он.

- Уж не принес ли ты часть долга? Это было бы очень кстати - мои дела за
последнее время сильно пошатнулись. Совсем нет выгодных заказов, а
содержать челядь стоит недешево.

И хотя Евмений знал, что у ростовщиков в обычае жаловаться на плохие дела,
сердце у него защемило. Мямля и запинаясь, протоиерей изложил свою просьбу.
Андрокл даже присвистнул: он в самом деле был изумлен.

- Пять тысяч номисм! - воскликнул он. - Все мое имущество не стоит этого.
Но зачем тебе такая огромная сумма, благочестивейший?

- Я вчера проигрался Архилоху на бегах! - мрачно признался протоиерей.

- Архилоху? Хранителю императорской казны? - уточнил ростовщик. - Я
искренне сочувствую тебе. Придется заплатить.

- Я и сам знаю, но где взять столько?

Андрокл заговорил с притворным сочувствием:

- Я бы рад помочь тебе, благочестивейший, и, говоря откровенно, уж
как-нибудь наскреб бы эти пять тысяч... Но под какое обеспечение?

- Мои драгоценности, мои лошади, рабы... - начал Евмений.

- Э, все это пустяки. Начни продавать, ничего не выручишь. Да, кстати,
почтеннейший Евмений, знаешь, сколько ты мне должен?

- Только приблизительно, - признался влахернец.

- Я тебе скажу точно. - Ростовщик, пощелкав ключами в замочных скважинах,
достал из шкафа пачку векселей и взглянул на итог: - Четырнадцать тысяч
шестьсот номисм.

Евмений как-то обмяк и чуть не упал с кресла.

- Четырнадцать?! Но когда же? По моему счету, я за все время унес от тебя
не более шести...

- А рост? Ты забываешь рост, почтеннейший! Золотые монеты не даром
путешествуют из одного кошелька в другой, они обрастают жирком, хе-хе-хе!

- Где же выход? - пробормотал священник.

- Очевидно, только в сундуках твоего дяди, сакеллария Гавриила, - подсказал
Андрокл. - Но преосвященный Гавриил крепок, хвала создателю, и, надо
полагать, протянет еще много лет.

В душе Евмения начала возрождаться надежда. Глядя прямо в круглые птичьи
глаза собеседника, он прошептал:

- А если бы дядя умер на этих днях?

- Тогда в ожидании, пока тебя утвердят в правах наследства, я бы открыл
тебе неограниченный кредит.

- Преосвященный Гавриил очень плох! - неожиданно твердым голосом молвил
протоиерей. - Я с часа на час жду известия о его блаженной кончине. Прощай,
почтеннейший Андрокл!

И Евмений оставил эргастерий ювелира. Дома его ожидал старик Фома, келейник
сакеллария Гавриила. По приказу Евмения он еженедельно являлся к протоиерею
с докладом о здоровье сакеллария и о всех его действиях, которые могли бы
интересовать племянника. Был как раз очередной день.

Евмений провел келейника в свою спальню, тщательно закрыл дверь, опустился
в мягкое кресло.

- Говори! - сказал он.

- Благодарение господу, - радостно начал старик, - здоровье преосвященного
Гавриила значительно пошло на поправку! Он думает, что скоро выйдет из
дому.

Вся кровь прихлынула к полным щекам Евмения. Казалось, толстяка вот-вот
хватит удар.

- Что с тобой, благочестивейший? - испугался Фома. - Тебе дурно? Сбегать за
водой?

- Не нужно! - был резкий ответ. - Стой и слушай! Насчет здоровья аввы [авва
- отец] Гавриила наша общая мать церковь имеет свои соображения, и в эти
соображения не входит его выздоровление.

- Но как же, благочестивейший...

- Молчи! - яростным шепотом прервал собеседника Евмений. - Молчи и
повинуйся, если не хочешь, чтобы твоя душа отправилась в ад!

Старик стоял, трепеща от страха.

Евмений достал из потайного шкафчика флакон с прозрачной жидкостью. Немного
успокоившись, он подал флакон келейнику.

- Будешь пускать в пищу авве Гавриилу по пять капель утром и вечером...

- Но, благо...

- Ни слова! Весь грех в этом деле святая церковь берет на себя, а тебе твое
послушание зачтется в высшую добродетель. Но помни! - Протоиерей грозно
помахал пальцем перед лицом Фомы. - Если ты обманешь и не выполнишь моего
повеления, тебя постигнет отлучение от церкви, и удел твой будет с
изменником Иудой!

Старик прикоснулся губами к кресту, висевшему на груди священника, и
прошептал:

- Клянусь! Я все сделаю по твоему приказу!

- Передай авве Гавриилу мое величайшее сыновнее почтение и преданность!

Старик Фома вышел шатаясь.

...Через три дня сакелларий Гавриил "в бозе почил", как выражались
придворные льстецы. Ему были устроены торжественные похороны.

На похоронах присутствовала вся знать Константинополя. Десятки священников
и монахов шли со свечами и пели поминальные молитвы. Дьяконы кадили
ладаном, и сизый благовонный дымок подымался к жаркому южному небу. Первым
за гробом следовал "убитый горем" племянник, единственный родственник
усопшего, влахернский протоиерей Евмений. Друзья и знакомые выражали ему
сочувствие, а про себя думали: "Вишь, прикинулся... Попала лиса в
курятник!.."

Имущество Гавриила было опечатано.

Евмений получил от ростовщика Андрокла пять тысяч номисм, подписав
обязательство на десять. Долг протовестиарию Архилоху был уплачен в срок, и
вельможа снисходительно похвалил протоиерея.

- Сыграем в следующий раз, благочестивейший? - игриво спросил Архилох. -
Фортуна изменчива, как женщина, и, быть может, это золото снова вернется к
тебе!

Если бес азарта вселился в душу человека, он не покинет ее до его смерти.

- Сыграем, превосходительный Архилох, - ответил влахернец.

Глава пятая. ВИЗАНТИЙСКИЕ ОРУЖЕЙНИКИ

Во многовековой истории Византийского государства было мало мирных
периодов. Почти всегда на границах империи или далеко за ее пределами
велись то оборонительные, то наступательные войны. Византию окружали
многочисленные сильные соседи: ей приходилось отражать натиск болгар и
славян, фракийцев, персов, арабов и многих других племен и народов.

В эпоху нашего рассказа ромеи еще хорошо помнили походы славянских князей
Олега, Святослава, Владимира. По преданию, Вещий Олег даже прибил свой щит
к вратам Царьграда, чтобы ознаменовать славную победу над греками. Совсем
недавно, в 1018 году, Император Василий II усмирил Болгарию и включил ее в
состав империи. Чуть не на памяти стариков был отвоеван у арабов остров
Крит [в 961 году].

Естественно, что в такой воинственной державе производству оружия уделялось
большое внимание, и царьградский цех оружейников был едва ли не самым
важным и многочисленным. Эргастерии оружейников насчитывались в столице
многими сотнями, но число работников в каждом из них было невелико.

У каждого оружейника была своя узкая специальность. Самиатеры ковали и
точили мечи, кинжалы, наконечники для копий. Лучники выпускали боевые луки,
но стрелы для них изготовлялись в других эргастериях. Разные мастера делали
щиты и боевые доспехи.

Были специалисты по производству осадных машин: катапульт и баллист,
"черепах", которые в разобранном виде следовали за войском в обозе и
собирались под стенами осажденного города.

На совершенно особом положении находились мастера "греческого огня".
Снаряды с "греческим огнем" обладали необычайно высокой температурой и
зажигали все, что могло гореть. Они применялись при осаде крепостей и в
морских боях, где начисто уничтожали вражеские корабли. Но нельзя было
позавидовать тем, кто эти снаряды производил: они жили за крепкими стенами
на положении пленников. Состав "греческого огня" держался в строжайшей
тайне, и потому те, кто этот состав знал и, следовательно мог продать
секрет его изготовления врагу, лишались свободы и получали ее в лишь в тот
день, когда их везли на кладбище...

Неждан хорошо помнил свое обещание отцу побывать в мастерских царьградских
оружейников и вызнать их секреты. Обязанностей по рынку у Неждана никаких
не было, и с самых же первых дней пребывания в Царьграде юноша решил
осуществить свое намерение. Но не так-то легко оказалось это сделать.

Понятно, что Неждан во время своих скитаний по городу обращал внимание
только на те эргастерии, где производились боевые доспехи. Ни самиатеры, ни
лучники, ни делатели стрел его не интересовали. Но, завидев в окне
мастерской кольчугу или панцирь, юноша входил в эргастерий и, пользуясь тем
немногим запасом греческих слов, какие успел усвоить, просил принять его
подмастерьем.

И всегда его встречал отказ, а когда он уходил, его провожали
подозрительные взгляды хозяина. У каждого мастера были свои маленькие
тайны, и он берег их как зеницу ока.

Наконец после нескольких дней бесплодных попыток Неждану повезло. У
оружейника Ксенофонта заболели сразу два подмастерья, а надо было выполнить
срочный заказ на панцири для императорской гвардии. Ксенофонт ухватился за
предложение чужестранца с радостью. Неждан честно предупредил мастера, что
проработает у него не больше двух недель, а потом ему надо будет
возвращаться на Русь.

- Ладно, ладно, - сказал Ксенофонт, - поработай хоть две недели, а там мои
подмастерья поправятся. Да ты умеешь ли работать по нашему делу? -
спохватился грек.

Вместо ответа Неждан взял неоконченный наплечник и ловкими ударами начал
придавать ему надлежащую форму.

- Вижу, дело тебе знакомое! - радостно воскликнул Ксенофонт.

Неждан начал работать. В эргастериях византийских мастеров рабочий день
продолжался все светлое время суток, летом по четырнадцать-пятнадцать
часов. Но, к огорчению грека, Неждан проводил за работой гораздо меньше
времени - ведь он приходил с людьми Ефрема значительно позже солнечного
восхода и должен был покидать город до заката. И, однако, даже за более
короткое время работы парень успевал сделать не меньше других подмастерьев.
Да при этом он еще старался подметить, нет ли у греков каких-либо особых
приемов, которые было бы полезно перенять. Но таких приемов не оказалось.
Больше того, Неждан заметил с тайной радостью, что греческим мастерам
далеко до работников его отца, а уж про то, чтобы им потягаться с
искусством Пересвета, и речи не могло быть. И еще одно открытие сделал
парень: подмастерья Ксенофонта внимательно приглядывались к его работе и
старались подражать его приемам.

"Эге, вон оно куда дело-то пошло! - злорадно думал Неждан. - Я собирался у
вас поучиться, а вы на меня глаза пялите..."

Но особенно развеселил Неждана случай, происшедший через несколько дней
после того, как он приступил к работе в эргастерии Ксенофонта.

Мастер с большим торжеством внес в оружейню кольчугу и воскликнул:

- Вот, достал редкостную вещь! Если нам удастся делать такие же по этому
образцу, наше заведение станет первым в городе.

Неждан едва подавил крик изумления: кольчуга была из мастерской его отца!
Парень узнал это по меткам, которые ставил на своих изделиях киевский
оружейник. Да и без меток Неждану ли было не знать отцовскую работу!
Очевидно, грек купил кольчугу у Ефрема: тот привез несколько доспехов,
приобретенных у Пересвета.

Ксенофонт был наблюдателен: по загоревшемуся взору Неждана он догадался,
что русский юноша имеет какое-то близкое отношение к принесенным доспехам,
и льстиво заговорил:

- Быть может, ты, друг Василий (Неждан назвался своим крещеным именем,
более привычным для греков), поучишь нас, как делать такие изумительные
вещи? Я знаю, эта кольчуга из твоей страны...

Неждан едва не расхохотался. Вот как! Он шел сюда за секретами
производства, а теперь должен выдавать свои! Нет уж, этого не будет. Не
поможет он, Неждан, чужеземцам перенять русскую славу, русскую честь.

В этот вечер все подворье святого Мамы хохотало над греками, задумавшими за
дешевку перехватить русское мастерство, и заодно добродушно подшучивало над
Нежданом, который пошел за шерстью, а чуть не вернулся остриженным.

На следующий день Неждан, махнув рукой на заработанные деньги, не явился в
эргастерий Ксенофонта. Он долго ходил по улицам Царьграда, приглядывался к
кольчугам, выставленным в окнах оружейников, и твердо убедился, что все эти
кольчуги русского производства.

"Ромеи не умеют делать кольчуг", - с этим отрадным известием Неждан
вернулся в русский лагерь.

Глава шестая. ПЕРЕГОВОРЫ О ВЫКУПЕ

Прошло две недели с того дня, как Зоря и Светлана в первый раз побывали у
матери. Ольга не сразу признала Угара в могучем незнакомце с окладистой
бородой и густыми висячими усами. Встреча Угара и Ольги была радостная. А
на детей Ольга не могла налюбоваться: так они выросли и изменились.

Родные пробыли у Ольги очень долго, и на рынок им пришлось бежать. Не явись
они к вечерней поверке, Ефрему бы грозили большие неприятности. К счастью,
они поспели вовремя, и только грузный Угар долго еще пыхтел и отдувался.

Оправдываясь перед новгородцем, Угар сказал:

- Прости, друг, ошибка вышла. Сам понимаешь, первый раз... Разговору-то
было... А слђз... Вдругорядь будем осмотрительнее.

В последующие дни на Псамафийской улице побывали и Неждан, и Митяй, и
кормчий Хрисанф, и начальник стражи Лютобор, и сам Ефрем, и даже многие
гребцы и воины с "Единорога" и других лодей. В караване знали и любили
обходительных и услужливых Зорю и Светлану, и всем лестно было посмотреть
на их мать, которая в постылом плену не растерялась и сумела подать
весточку о себе на далекую родину. Это нашествие посетителей произвело в
доме Андрокла большое впечатление. Русскую пленницу, строгую и серьезную
женщину, державшуюся с большим достоинством, рабы и прежде уважали. К Ольге
постоянно обращались за советами, ей первой показывали покупку, стараясь
услышать от нее похвалу. Ольга мирила поссорившихся и утешала обиженных.
Словом, киевлянка была общепризнанной совестью двора.

Но теперь, когда ее посещали не только просто одетые славяне, но даже воины
в блестящих латах и сам богатый гость Ефрем, рабы преисполнились еще
большим уважением к Ольге. Иные уже почтительно именовали ее госпожой,
полагая, что ей недолго осталось прозябать в доме Андрокла.

Понял это чутким детским сердцем и пятилетний Стратон. Прижимаясь к няньке,
обхватив ее ручонками, он сердито кричал:

- Никому не отдам мою маму! Пусть эти чужие не ходят сюда! Мама моя, моя!..

Шумиха в доме, созданная вокруг Ольги, никак не благоприятствовала планам
ее выкупа. Это прежде всего понял Ефрем, понимала и Ольга. Но у нее не
хватало духу сказать сыну, дочери и всем, кто принимал в ней участие, чтобы
они приходили пореже. Ведь видеть их было для нее такой отрадой! И еще
неизвестно, согласится ли продать ее хозяин! И если Ольга останется в
Царьграде, то воспоминания об упущенных часах встречи с родными и земляками
будут для нее очень тяжелы.

У Зори явился дерзкий план. Если нельзя будет выкупить мать, то можно
похитить ее, тайком вывести из города и где-нибудь скрыть до отплытия
каравана. В простоте сердечной юноша поделился своими мыслями с Ефремом.
Новгородец страшно перепугался.

- С ума, что ли, ты спятил, парень! Такие словеса глаголешь! Да знаешь ли
ты, безумное чадо, какая мне за сие кара грозит?!

Ефрем прочитал наизусть статью из торгового договора с греками:

- "Аще убежит раб от греков, пусть будет возвращен, а виновные в сем деле
наказаны будут по закону русскому и закону греческому..." Ты понимаешь ли,
безумный, что ты замыслил сотворить?! - распаляясь, кричал Ефрем. - Мать
твою будут искать у нас, а нашед, с меня возьмут виру, да еще и дорогу в
Царьград закроют, яко нарушителю законов!

Зоря стоял с низко опущенной головой, и вспыльчивому, но доброму Ефрему
стало его жалко.

- Ладно уж, хватит о сем, только выкинь дурь из головы. А я пойду к
Андроклу. Буду говорить с ним об Ольгином выкупе.

Растроганный Зоря крепко поцеловал руку Ефрема.

- Спаси тебя бог, господине!

Ефрем сдержал свое слово. Он пришел к Андроклу на другой же день. Момент
для переговоров выдался неблагоприятный. Незадолго до этого ростовщик
ссудил протоиерея Евмения огромной суммой в пять тысяч номисм, а теперь
сомневался, удастся ли получить с влахернца не только этот долг, но и
остальные займы.

По городу распространились слухи, будто наследство сакеллария Гавриила
совсем не так велико, как предполагалось. Узнали, что старик в последние
месяцы жизни тайно занимался благотворительностью, и немало бедных семей
благодаря авве Гавриилу вырвалось из тисков нужды.

"А вдруг авва Гавриил роздал все свои деньги, и Евмению достанутся пустые
сундуки?" - холодея, думал Андрокл.

Обуреваемый такими мрачными мыслями, ювелир встретил русского купца
недружелюбно. Переводчиком при разговоре служил дед Малыга.

- Приветствую тебя, почтенный Андрокл, достойный член славного цеха
аргиропратов! - начал Ефрем.

- Приветствую и тебя, русский богатый гость, хотя не знаю твоего имени! -
ответил ювелир.

- Меня зовут Ефрем, родом я из Великого Новгорода. У тебя в доме есть
русская рабыня Ольга, и о ней-то я поведу речь.

Хитрый Андрокл сразу догадался, зачем пришел к нему русский купец, но
сделал вид, что не понимает. Новгородцу пришлось разъяснить, что он явился
для переговоров о выкупе Ольги. Намерение выкупить русскую пленницу
возникло у него еще в прошлом году, когда он в первый раз побывал в доме
Андрокла. Теперь появились деньги, чтобы это осуществить.

- Я должен подумать над твоим предложением, - сказал грек. - Посоветуюсь с
женой, узнаю, как вела себя рабыня Ольга и достойна ли она свободы - этого
лучшего украшения человека.

Русский купец отлично понимал, что эти громкие, но пустые слова говорятся с
определенным намерением: поднять цену на пленницу, с которой не желал
расставаться Андрокл. Но Ефрему не хотелось портить отношения с ювелиром, и
потому, сдержав себя, он простился с Андроклом дружелюбно и пообещал зайти
завтра.

На следующий день его ждал жестокий удар. В упор глядя на посетителя
круглыми совиными глазами, грек заявил:

- Я выяснил дело. Оказалось, что русская рабыня Ольга у меня в доме весьма
нужный человек. Она нянчит моего сына Стратона, и он так ее любит, что
называет матерью. А ты сам должен понять, почтенный Ефрем, что отрывать
мать от ребенка - не угодное богу дело.

Малыга перевел слова юв