елира. Новгородец побелел от ярости. Ему захотелось
крепко выругаться, но он заговорил спокойно:

- Как прикажешь понимать твои слова, почтенный Андрокл? Ты отказываешься
продать Ольгу? Напомню тебе: у нее двое родных детей, а ты сам говоришь,
что жестоко разлучать мать с детьми.

- Кажется, ее дети достаточно взрослые, чтобы обходиться без материнской
заботы, - сказал аргиропрат.

- Не твое дело судить об этом! - разразился новгородец. - И ты не имеешь
права нарушать закон! Всякий раб имеет право на выкуп, и ты это знаешь. Я
пойду с жалобой к эпарху.

- Не спеши, почтенный Ефрем! Я ведь не отказываюсь уступить Ольгу. Все дело
в цене. Я назначаю сто номисм.

- Сто номисм?! - вскричал пораженный новгородец, услышав требование
Андрокла. - Так дорого не продавался ни один раб в мире, даже одаренный
многими талантами.

- Теперь такой случай будет, если ты не пожалеешь казны, - ядовито
усмехнулся Андрокл. - Всякий товар ценится по его спросу. Я вижу, тебе
очень хочется купить эту красивую невольницу, и назначаю свою цену.

- А любовь твоего сына к Ольге ты оцениваешь в сто номисм?!

- Да, я ставлю ее именно в такую цену, - издевательски ответил ювелир. -
Сто номисм - деньги, а мальчик утешится через неделю.

- Теперь я буду думать о твоем предложении! - вскричал Ефрем и в гневе
оставил эргастерий.

Грек пришел в отличное настроение: он удержит в своем доме любимую няньку
Стратона, а если русский купец решит раскошелиться, ему, Андроклу,
достанется хороший барыш.

Все русские на подворье святого Мамы были возмущены бесчестным поведением
Андрокла, а отчаяние Зори и Светланы невозможно описать. Разбивалась их
светлая мечта избавить мать от тягостного плена, вернуть ее на Русь, снова
зажить всей семьей. Напрасно Угар пытался утешить их, внушить им хотя бы
слабую тень надежды.

В эти трудные дни Светлана особенно оценила чуткость и деликатность
Неждана. Он не выказывал свою любовь, не совался с ненужными утешениями, а
только издали смотрел на девушку грустными и преданными глазами, готовый
пойти для нее на какую угодно жертву.

- Любый... - беззвучно шептали губы Светланы.

Да, за долгие дни путешествия девушка в полной мере оценила беззаветное
чувство Неждана и поняла, что ему, только ему одному может она отдать свое
сердце.

Родные Ольги и сама она сознавали, что сто золотых даже для Ефрема -
огромная сумма, и вряд ли он при всей своей доброте решится ее выложить.
Это означало бы для него завершить долгий и трудный поход без прибыли. И
такими жалкими представлялись Зоре и Светлане те три или четыре гривны
серебра, которые они могли бы предложить ему в возмещение расходов.

Глава седьмая. МАТЬ И ДОЧЬ

Зоря получил от купца Ефрема крепкий нагоняй за свой смелый замысел
похитить мать из дома Андрокла и тайком увезти из Византии. А через
несколько дней в голове Светланы родился план, который показался ей легко и
просто осуществимым. Она решила предложить себя Андроклу в рабыни вместо
матери.

Узнав об этом, потрясенный Зоря воскликнул:

- Да ты с ума сошла, Светланка! Такое выдумать!..

Девушка принялась горячо убеждать брата.

- Ты только подумай, Зорька, - говорила она, - какое горе будет бате, если
мы вернемся из дальнего нашего похода без матушки.

- А без тебя? - возразил юноша. - Каково ему придется?

- У него, Зорька, останешься ты. Нас, детей, у бати двое, а матушка одна.

Сраженный таким доводом, Зоря долго молчал. Потом нерешительно спросил:

- Разве не страшно тебе идти в неволю такой молодой?

- Страшно, Зоренька! - всхлипнула Светлана. - Ой, страшно... Да матушке еще
страшнее оставаться здесь. Ведь уж два года томится она одна, а после того
как нас повидала, ей плен будет горше смерти...

Зоря начал сдаваться. Но ему все же казалась дикой мысль, что Светланка
станет рабыней. Светланка, его сестренка, которая всегда была рядом с ним,
сколько он помнил себя, с которой он дрался и мирился десять раз на дню,
когда они были маленькими. Эту Светланку придется оставить невольницей в
доме злого Андрокла - урода с глазами совы, с черствой душой...

Но мать? Матушка, за которую он отдал бы всю свою кровь по капле? И тут
Зоря высказал робкое предположение:

- Послушай, Светланка, может, он меня возьмет?

Девушка горько улыбнулась, услышав такую нелепость.

- Нужен ты ему! Нет, уж если он согласится на мену, то только чтобы я пошла
заместо матушки. Я стану нянчить этого постылого Стратошку...

Глаза девушки блеснули ненавистью. Бесконечная любовь и нежность к матери
заставили Светлану считать неповинного мальчика причиной всех их бедствий.

Своим планом дети Ольги поделились с Ефремом. Новгородец не удивился, что
дочь хочет отдать себя для спасения матери, но сначала он усомнился в том,
что Андрокл согласится на обмен.

Однако потом, глядя на стройную синеокую красавицу с длинными русыми
косами, новгородец подумал: "Судя по тому, что мне рассказывал дед Малыга
про этого любителя женской красоты, он, пожалуй, с охотой возьмет дочку
вместо матери..."

Светлане купец посоветовал не торопиться с исполнением своего намерения.

- Бог даст, может, еще и передумает этот кровопийца, - сказал Ефрем. -
Такое дело, как ты задумала, сделать можно скоро, да переделывать долго.

Когда о замысле Светланы узнал Неждан, он был поражен, как громом.

- Ты решилась на такое... на такое! - Парень запинался и не мог сразу
выразить свои мысли. - Остаться здесь?.. Не увидеть Киева... родины!..

- А матушка? Ей можно остаться?..

И в этих словах Светланы прозвучала такая великая и преданная любовь, что
Неждан не мог ничего возразить.

Целых два дня бродил он мрачный и задумчивый, а потом, вызвав Зорю и
Светлану в укромное место, глухо произнес, потупив глаза в землю:

- Ладно, коли так, я тоже остаюсь в Царьграде!

- Неждан! - ахнула девушка, а Зоря молча схватил руку друга и крепко пожал
ее.

- Что - Неждан?! - с непонятным ожесточением крикнул юноша. - Я уже
восемнадцать годов Неждан! Как сказал, так и сделаю. Неуж одну тебя покину
у этих проклятых ромеев? Пойду работать в мастерскую Ксенофонта - он меня с
радостью возьмет. А там, может, и сам мастером стану и... выкуплю тебя, -
совсем тихо закончил Неждан.

- Родной мой, ненаглядный! - Девушка с плачем обняла Неждана. - Ты не
останешься в Царьграде, ты вернешься к своим! Хватит того, что одна я буду
горевать на чужбине...

Наконец, все трое больше не могли переносить неизвестность и в тот же вечер
открылись Ольге.

Перед царьградской пленницей мелькнула неожиданная возможность получить
свободу, но какой ценой!

О конечно, Андрокл с радостью пойдет на обмен и, быть может, даже даст
большую придачу. Но пусть оно будет проклято, это золото!

Ольга крепко прижала дочь к груди, а потом отстранила ее и, глядя прямо в
ее заплаканные глаза, сурово сказала:

- Слушай меня, Светлана! Что ты задумала, на том спаси тебя бог, но этому
вовек не бывать!

- Матушка! - вскинулась Светлана. - Разве не хочешь ты увидеть батю? Наш
родной Киев? Тихий Днепр? Быстрый Черторый?!

- Видит бог, хочу, доченька, но я прокляла бы сама себя, если бы купила
свободу ценой твоей гибели! Я вижу, Неждан крепко и верно любит тебя. И я
благословляю вас, если его родные примут тебя в свою семью... (Неждан
покраснел.) А мне, видно, век здесь вековать, в горькой неволе...

Напрасны были все старания Светланы уговорить мать. Ольга не могла принять
жертву дочери.

Глава восьмая. СУНДУК АВВЫ ГАВРИИЛА

Влахернский протоиерей Евмений развил лихорадочную деятельность. Чтобы
поскорее вступить в права наследства после дяди, он сыпал золото направо и
налево, подкупал судейских чиновников и писцов из канцелярии эпарха, с утра
до вечера толкался в патриарших покоях, жадно ловя всевозможные слухи. И он
мрачнел день ото дня: слухи ходили самые неблагоприятные. Говорили, что
сакелларий был вообще милостив к бедным, а в последнее время
благотворительность аввы Гавриила не имела пределов.

"И это как раз в то время, когда я сорил деньгами на пиры, без счета
проигрывал на скачках, надеясь на дядино наследство, - горько думал
Евмений. - Неужели старик узнал об этом? Но кто, кто мог ему донести? - И
тут яркая догадка озарила его голову. - Фома! Нет сомнения, это Фома!"

Он вспомнил сутулую фигуру келейника, его всегда опущенную голову, висящие,
как плети, руки. Фома казался протоиерею исполнительным туповатым
человеком, покорно выполняющим волю вышестоящих. Но, как видно, было у него
что-то свое, глубок запрятанное внутри.

"Проклятый! Ах, проклятый! Он ненавидел меня и ужалил насмерть!" -
распаляясь, думал Евмений.

Он вызвал келейника к себе. Тот стоял перед церковным сановником в
униженной позе, согнув спину, но чудилось, что в его маленьких светлых
глазах таится едва заметная насмешка.

Евмений завел разговор, стараясь сдерживать себя.

- Скажи, Фома, много золота раздавал беднякам авва Гавриил?

- Много, благочестивейший, так много, что и не сосчитать.

- А ты пытался считать? - ехидно спросил протоиерей.

- Где уж мне, неученому, - смиренно ответил келейник. - Авва Гавриил
поручал мне раздавать деньги беднякам. Я так и делал.

- А ты помнишь, кому давал деньги?

- Забыл, благочестивейший. Да и что толку, если бы помнил, - наивно сказал
Фома. - С этой голытьбы разве вытянешь, они сразу тратят.

Евмений покраснел. Да, этот смиренный монах далеко не так прост, каким
кажется. Он сразу разгадал мысль протоиерея. Но влахернец все же попытался
выжать из Фомы хоть что-нибудь.

- А скажи, - снова начал он допрос, - много золота осталось в сундуке аввы
Гавриила?

- Не знаю, преосвященный всегда доставал деньги сам.

"Лжет! - яростно подумал Евмений. - Он все знает, и он - причина всех моих
бедствий. Но я ему отомщу..."

Он отпустил Фому и в гневе забегал по комнате.

Да, слишком поздно дал он келейнику пузырек с ядом, надо было сделать это
годом раньше. Но кто мог думать, что этот такой исполнительный монах
смертельно ужалит его, гордого Евмения.

Пришел день, которого раньше нетерпеливо ждал Евмений. Но теперь он шел
вступать в права наследства с самыми тяжелыми предчувствиями. Они его не
обманули. Когда патриарший пристав сломал печать в присутствии Евмения и
чиновника из канцелярии эпарха, на дне огромного сундука оказалось десятка
два сиротливо поблескивавших золотых монет. Лежал там и кусок пергамента,
на котором что-то было написано.

- Завещание! - воскликнул чиновник эпарха.

Он взял пергамент и прочитал:

- "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где
воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни
моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо где
сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Евангелие от Матфея, глава 6, стих
19-21".

Чиновники готовы были рассмеяться, но, взглянув на яростное лицо Евмения,
испуганно притихли. А он, сдержав гнев огромным усилием воли, обратился к
ним с принужденной улыбкой:

- Дядя всегда был чудаком. И преосвященный знал, что при моем состоянии я
не нуждаюсь в наследстве. Прошу вас, друзья, разделите между собой эту
малость, - Евмений небрежно кивнул на сундук, - в память об авве Гаврииле.

Чиновники радостно кинулись выгребать монеты, стараясь каждый захватить
побольше.

Через три дня ночью близ дома сакеллария Гавриила келейника Фому нашли
задушенным. Он был маленьким человеком, и дело о его смерти никого не
заинтересовало. Убийство приписали ночным грабителям.

Слух об оригинальном завещании аввы Гавриила быстро разлетелся по
Царьграду, вызвав всеобщие насмешки над его одураченным племянником. Дошел
слух и до ростовщика Андрокла. Тот схватился за голову. И совиное лицо его
перекосилось от ярости.

- Обманул, проклятый! - прошипел ростовщик. - Вот тебе и обеспечение!
Двадцать тысяч с таким трудом заработанных номисм!..

На самом деле Андрокл выдал влахернцу лишь около половины этой суммы, но
ему теперь казалось, что все деньги он с кровью оторвал от сердца. Он
собрался пригласить Евмения для серьезного разговора, но тот явился сам.
Как обычно, протоиерей пришел по секретному ходу и мрачно сел в кресло
лицом к лицу с ростовщиком.

- Ты, конечно, слышал о моем несчастье, почтенный Андрокл?.. - начал
Евмений.

- О нем знает каждая бродячая собака в городе, - отозвался ювелир. - Я
хотел наговорить тебе много жестоких слов, благочестивейший, но теперь
вижу, что это бесполезно.

- Слова ничего не значат, надо действовать.

- И как же ты будешь действовать? - полюбопытствовал ювелир.

- Нас здесь никто не подслушает? - спросил Евмений, озираясь.

- Мы в безопасности от соглядатаев, как в могиле, - мрачно пошутил
ростовщик.

- Так слушай, Андрокл, - жарко зашептал протоиерей. - Мы оба тонем, и нам
не до любезностей. Я буду с тобой откровенен, как на исповеди. Дело обстоит
гораздо хуже, чем ты думаешь...

На лице ростовщика выразилось беспокойство.

- Видишь ли, у меня был такой план, - продолжал влахернец. - Я решил вести
благоразумный образ жизни, отказаться от скачек и пиров. Моя должность
настоятеля церкви Влахернской божьей матери очень доходна - она дала бы мне
возможность откладывать до пяти тысяч номисм в год...

- Я это знаю, - перебил ростовщик.

- И года в четыре я бы с тобой расплатился. Но... Мне грозит потеря
должности!

- Правда? - ужаснулся Андрокл.

- Да. Двоюродный брат нового сакеллария, протоиерей Феоктист, давно пытался
столкнуть меня, но я держался под защитой аввы Гавриила.

- Ты убил курицу, несущую золотые яйца! - горестно прошептал ювелир.

- В моем распоряжении остается очень мало времени - семь-восемь дней. Как
только патриарх вернется из монастыря святого Фоки, где принимает морские
ванны, новое назначение будет подписано.

- О боже, боже, боже! - простонал Андрокл.

- Не кричи! - протоиерей вплотную приблизился к лицу ростовщика, обдавая
его своим горячим дыханием. - Ты знаешь ризу [риза - накладка на иконе,
изображающая одежду святого. Часто делалась из золота или серебра и
украшалась драгоценными камнями] на иконе Влахернской богоматери? -
прошептал он.

- Ее знает вся империя!

- Во сколько ты ее оцениваешь?

- Она стоит не менее ста тысяч номисм. Там такие алмазы...

- Я ее украду!

- Ты с ума сошел!

- Это для меня единственный выход. Если я попадусь, меня казнят. Но лучше
смерть, чем долговая яма. А ведь ты меня туда посадишь?

- Посажу, - подтвердил ростовщик.

- И вот твоя задача, Андрокл, - продолжал священник. - В пять дней ты
должен сделать поддельную ризу, украсить ее фальшивыми алмазами. Я поставлю
ее вместо настоящей, и подмену не скоро заметят. А когда это выяснится,
пусть отвечает Феоктист! - Он злорадно засмеялся. - Доход мы с тобой
поделим пополам.

Ювелир прикинул в уме, какая сумма ему достанется от этой мошеннической
проделки, и круглые глаза его загорелись жадностью.

"Двадцать, а то и тридцать тысяч золотых заработаю", - думал он.

Евмений снова заговорил:

- А ты сумеешь сбыть драгоценности? Заметь, в Царьграде их не примет ни
один аргиропрат.

- Уж это мое дело! - усмехнувшись, сказал ювелир. - Есть Дамаск, есть
Багдад. За морем наши камешки пойдут за хорошую цену!

Два мошенника еще долго шептались, уточняя подробности задуманной операции.
Условились, что Андрокл на следующее же утро придет во Влахернскую церковь
якобы помолиться, а там тайком снимет размеры и еще раз зорким глазом
мастера осмотрит ризу и запомнит все детали работы, чтобы подделка не
отличалась от оригинала.

Собеседники расстались, довольные друг другом.

Идя домой, Евмений думал: "До того как раскроется это дело (а оно со
временем, конечно, раскроется!), я успею улизнуть из Царьграда. С
богатством можно прожить и у турок и у мавров. И если даже придется
переменить религию, что ж..."

В опустошенной душе Евмения не было ничего святого. И самая религия
являлась для него лишь средством вести роскошную, праздную жизнь.

Глава девятая. ТАЙНА ЮВЕЛИРА

Эргастерий Андрокла был одним из лучших в цехе царьградских аргиропратов.
Рабочее помещение состояло из трех больших комнат. В первой находился горн
с раздувательными мехами и волочильный стан для протягивания проволоки
разной толщины. Самой тонкой золотой и серебряной проволочкой, похожей на
паутинку, расшивали дорогие священнические ризы и платья патрицианок.

Зал убирался по десяти раз в день; с пола, потолка и стен то и дело стирали
пыль и копоть, которые могли повредить тонкие ювелирные изделия.

Во второй комнате было царство наковален, молотков и молоточков.
Большинство мастеров и учеников Андрокла работали именно в этой комнате.
Отсюда выходили кресты для священников с эмалевой росписью и рельефным
изображением распятого Христа; золотая и серебряная посуда для стола
императора и вельмож, царские короны и раззолоченные ризы, драгоценные
оклады евангелий, браслеты и перстни и еще многое другое, что невозможно
перечислить.

Третья комната с прочной, всегда закрытой дверью была святая святых самого
Андрокла. Сюда его работники могли входить только с разрешения хозяина. В
этом святилище работал сам Андрокл, который обладал изумительным
мастерством. Здесь он выполнял самые ответственные заказы императора и
чужеземных венценосцев, богатейших вельмож.

В мастерской поговаривали таинственным шепотом, что Андрокл частенько
уединяется, чтобы переработать до неузнаваемости краденую золотую утварь,
церковные украшения, купленные по дешевке. Но горе было болтунам, если об
этих разговорах узнавал хозяин.

Вот здесь-то, в секретной комнате, и уединился искусник Андрокл, чтобы
изготовить поддельную ризу к иконе Влахернской богоматери. Он работал с
неослабным рвением с рассвета и до сумерек, отрываясь лишь раз в день,
чтобы поесть. Да и ел он тут же в мастерской.

Андрокл расплющивал золотые пластинки до толщины бумажного листа, вырезал
отдельные части ризы, наносил на них узоры маленьким пробойником, склепывал
детали между собой. Главную ценность ризы представляли бриллианты.

В сейфе Андрокла наравне с настоящими камнями хранилось множество
фальшивых. Многие из них были сделаны так искусно, что различить подделку
мог только опытный глаз аргиропрата. Самой трудной задачей Андрокла было
украсить сделанную им ризу поддельными драгоценностями, расположив их
точь-в-точь, как на настоящей. Цепкий глаз ювелира запомнил и величину, и
форму, и оттенки в цвете алмазов на влахернской ризе. Ему пришлось на
шлифовальном станке менять внешность некоторых камней, чтобы приспособить
их к делу.

Но недаром славился Андрокл своим мастерством не только в Царьграде, но и
далеко за его пределами. Работа у него шла быстро и сноровисто.

Кончая дневную работу, Андрокл все сделанное уносил в келейку,
непосредственно сообщавшуюся с его рабочей комнатой, и прятал в тайник, о
существовании которого не знал ни один человек на свете.

Потом закрывал дверь на хитроумные затворы и в первом зале оставлял
ночевать преданного ему слугу силача Викентия.

И все-таки ночи Андрокл проводил беспокойно. Он просыпался по нескольку
раз, лежал с открытыми глазами и думал. А подумать было о чем. Аргиропрат
понимал, что если задуманное Евмением дерзкое похищение будет открыто, то
его виновникам грозит страшная казнь.

Однако жадность не позволяла ему отказаться от соучастия в преступлении.
Перед ним стояла дилемма: потерять двадцать тысяч номисм или взыскать их,
да вдобавок еще заполучить двадцать или тридцать тысяч. Ставка была слишком
велика, и Андрокл решил не отступать. Он не закончил работу в пять дней -
срок, данный ему Евмением. Уж очень сложное и ответственное было дело.

А утром шестого дня, спеша в эргастерий, ювелир заметил в ближайшем
переулке сикофанта Левкиппа. Сыщик стоял, прислонившись к ставню еще
закрытой свечной лавочки. Он был закутан в плащ, поля шляпы низко
спустились, и все же Андрокл узнал его по проницательному взгляду маленьких
серых глаз, искоса брошенному на ювелира.