иятным голосом говорил юноша. - Родом я
из Любеча, боярский сын...

- Ты - боярский сын?! - удивленно воскликнул Неждан, оглядывая бедное
одеяние собеседника. - Знаешь что, рассказывай сказки другим.

- А вот послушайте, что со мной было, тогда и увидите...

Неждан недоверчиво ухмыльнулся, а Родион продолжал:

- Отец мой умер рано, я у него был один сын. Он оставил матери большое
богатство и много холопов [холоп - человек, находившийся в зависимости от
господина, близкий к рабству. Женщина-холопка называлась рабой]. Жить бы я
мог в мирских утехах, но не видел вокруг себя правды. Мы с матушкой жили в
богатых хоромах, одежду носили из дорогих паволок [паволока - дорогая
ткань], ели на серебре, стол был уставлен яствами, где только птичьего
молока не хватало. А холопы ютились в тесных избенках, спали вповалку на
холодном полу и, окромя куска черного хлеба, не видели иной пищи... На всю
жизнь запомнился мне случай: впервые, чуть не младенцем, понял я, сколь
тягостна доля наших рабов. Повела меня нянюшка гулять, и как-то, отбившись
от нее, забежал я на скотный двор. Что я там увидал! До сих пор сердце
горит, как вспоминаю. Около свиного корыта стояли на четвереньках мальчишки
и девчонки в скудных отрепьях и, отпихивая поросят, выхватывали из пойла
куски пареной свеклы. Посмотрели бы вы, други мои, с какой жадностью они их
глотали!..

В голосе Родиона послышалось рыдание. Пересилив себя, боярич продолжал:

- На ту беду, появился на дворе тиун. А он всегда ходил с плетью. И, как
завидел несчастных ребяток, принялся их той плетью охаживать по спине, по
плечам, по чему попало. Распаляясь гневом, управитель кричал: "Да как вы,
холопье отродье, смеете у барского скота куски из горла вырывать?!" Я
заплакал от горя и стыда, и так меня нянюшка увела со двора. С тех пор стал
я втихомолку носить холопам еду от нашего стола для детишек. Да еще помогал
слугам в многотрудных их заботах...

- Ой! - воскликнул Зоря с глазами, круглыми от изумления. - Ты это делал?

- А почему бы нет? - спокойно возразил Родион. - Разве я не такой человек,
как они? Христос сказал, что для него "несть еллин и иудей, раб и свободь
[нет грека и еврея, раба и свободного]".

- И мать тебе такое позволяла? - продолжал допытываться Неждан.

- Нет, - тихо отозвался юноша. - Матушка сведала о моих делах от слабых
духом доносчиков и жестоко меня наказала. А мне наказание было в усладу,
ибо знал я, что страдаю за правое дело.

Неждан и Зоря слушали нового знакомца с великим удивлением.

- Матушка запретила мне водиться с холопами, - продолжал Родион.

- "Твое ли там место? - говорила она. - Ты знатного рода, боярич, и не
должен дружить с черным людом". Но не восхотел я пользоваться мирскими
благами, когда бедствует меньшая братия моя. Сбросив богатую одежду и
облекшись во вретище [вретище - убогое платье], пристал я к богомольцам,
кои отправлялись странствовать по святым местам.

- И долго ты, Родя, ходил? - спросил Неждан.

- Нет, недолго, - ответил юноша. - Уйти далеко мне не пришлось. Матушка,
прознав о моем побеге, послала погонь, прибила меня и некое время держала в
оковах на хлебе и воде, заточенного в погребе. И там сидючи, я славил
господа, ибо сравнял он меня с самыми последними на нашем дворе...

Зоря и Неждан с почтительным страхом смотрели на знатного юношу, который,
отвергнув земные блага, шел на муки из-за святой любви к страдающим
собратьям.

Родион продолжал:

- Видя таковое мое упорство, матушка выпустила меня из погреба. Тогда я
тайно покинул родительский дом и пришел в Киев, чтобы здесь принять
иноческий сан. Мнится мне, что токмо в обители найду я праведное житие. В
обители все равны перед господом, ни единый человек не угнетает другого и
не возвышается над ним. В обители не гонятся за мирскими богатствами и
суетной славой и в тишине славят создателя...

Зоря и Неждан молчали. Они невольно прониклись чувством уважения к
боярскому сыну. Но Неждану жаль было Родиона. Сам он с малых лет бывал у
дяди и насмотрелся на монастырскую жизнь. Неждан знал, что она совсем не
такова, как ее представлял себе Родион. Однако, не желая разочаровывать
нового друга, сын оружейника сказал:

- Коли намерен ты в монахи постричься, идем с нами. У меня родной дядя -
инок Георгиевской обители. Мы с Зорей у него грамоте учимся. Может, он тебе
пособит.

Родион обрадовался:

- Вы учитесь грамоте? А можно мне с вами? Я много знаю из писания, но
только по памяти, а хотел бы сам читать священные слова.

Неждан усмехнулся про себя и подумал: "Вот еще любитель грамоты нашелся.
Пожалуй, дядя меня отпустит, хватит с него двух учеников".

Вслух он сказал:

- Дядя - старик добрый, всякому рад услужить.

Ворота в это время открылись, и толпа ожидавших ринулась в город. Переждав
сутолоку, трое юношей пошли в монастырь. Родион оказался приятным
собеседником. Как и его новые друзья, он любил городки и лапту. В этих
играх все участники были равны: побеждала ловкость, а не богатство и
знатность.

Отец Геронтий встретил ранних посетителей приветливо. Узнав от племянника,
кто такой Родион, монах накормил голодного юношу и приказал ему снять
вериги, чтобы зажили раны. Геронтий смазал их лампадным маслом.

- Зачем ты носишь эту цепь? - спросил у Родиона старец.

Юноша признался:

- Надел я ее, чтобы легче в монастырь попасть. Увидит настоятель, как я
плоть свою умерщвляю, и более снисходителен будет к моему прошению.

Даже строгий Геронтий улыбнулся этому наивному признанию.

"Глупый отрок, - подумал он. - Сколь мало ведома ему жизнь, коли думает он
таким подвижничеством склонить к себе сердце нашего игумена Симеона".

- Я постараюсь, - сказал монах, - чтобы тебя и без этого самоистязания
приняли в нашу обитель.

Родион низко поклонился отцу Геронтию.

Зоря с нетерпением ждал, когда начнется урок. И он поспешно, с большой
гордостью, выложил учителю все свои знания, повторил выученные буквы и даже
написал стилосом на бересте слова, которые ему удалось сложить.

Наставник был поражен.

- Ах, сколь утешно видеть такое непритворное рвение к науке! - воскликнул
он. - Великих успехов жду от тебя, чадо!

Зато Неждан огорчил дядю. Отвечая урок, он спотыкался, как ленивая лошадь,
везущая тяжелый воз. А когда Геронтий принялся бранить его за нерадивость,
парень взмолился:

- Освободи ты меня, дядя, от этой маеты! Смотрю я на проклятые крючки, и
все будто ладно. Отвел глаза, а они из головы вылетели, как век там не
бывали. Не способен я к книжному учению, хоть убей. Да и не манит оно меня
совсем. Уж если сказать по правде, просился я только ради Зорьки, это он
меня уговорил.

Неждан смущенно умолк.

Старик покачал головой.

- За откровенность хвалю. Правдивая речь всегда меня радует, даже если не
по нутру она мне. И вижу: родной ты мне по крови, да не родной по духу. Вот
кто мне родной по духу! - И он ласково положил руку на темные кудри Зори,
багрово покрасневшего от радостного волнения. - Что ж с тобой делать,
Василий? Будь по-твоему. Видно, не дозрел ты до книжного ученья, большая
для него сила духа нужна. Недаром сказано мудрыми людьми: "Корень учения
горек, а плоды его сладки". До плодов-то еще далеко, а корня ты попробовал,
и он отбил у тебя охоту.

Неждан козлом запрыгал по тесной келье. Старик смотрел на него с улыбкой.
Выслушав робкую просьбу Родиона поучить грамоте и его, летописец охотно
согласился, раскрыл псалтырь на первой странице и начал показывать Родиону
буквы.

Но урок неожиданно прервался. В дверь постучали. И после уставных слов в
келью вошел нарядно одетый княжеский гридень [гридень, или гридь, -
дружинник князя]. Почтительно поклонившись Геронтию, юноша подошел к нему
под благословение, а потом сказал:

- А я к тебе, отче святый, опять от князя Ярослава Володимировича. Зовет он
тебя к себе.

- Какая там во мне нужда случилась? - спокойно спросил монах.

- Гонец к нему прискакал от брата, от Мстислава Володимировича, с
посланием. Наш князь, прежде чем ответ дать, хочет с тобой посоветоваться.

- Идем, чадо, коли так.

Монах накинул ветхую верхнюю ряску и уже подошел к двери, когда вспомнил о
ребятах.

- Вы, отроки, ждите меня здесь, коли желаете, а лучше идите с богом. Может
статься, я у князя долго пробуду.

Он благословил ребят и ушел в сопровождении гридня, а Зоря не мог
опомниться от великого изумления. Так этот смиренный инок, запросто
обучающий его грамоте, дружески с ним обращающийся, советник князя! Он идет
к могучему властителю Киевской Руси, как в свой дом, и видит в этом
привычное дело...

Долго еще Зоря, приходя к Геронтию, не мог освободиться от сознания, что
инок - человек особенной, необычайной судьбы. И юношу невольно сковывало
смущение, которое ему не скоро удалось побороть.

Глава третья. ...А ПЛОДЫ ЕГО СЛАДКИ

Прошло два месяца. Приближалась осень, и пути двух друзей, Неждана и Зори,
неожиданно разошлись. Про Зорю можно сказать, что он создан был для учения.
Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы побывать у Геронтия в
монастыре. Парень высох и осунулся, зато научился читать за четыре недели,
поразив монаха быстротой, с которой он схватывал нелегкое искусство
"книжного четья".

А у Неждана на уме было уже не книжное учение и даже не развлечения и игры,
которыми он прежде так увлекался. Посещения Стоюнова дома в Черторые,
частые встречи с дочерью рыбака, переживавшей лучшую пору расцвета красоты
и молодости, не остались без последствий. Юноша полюбил Светлану. И это
чувство заставило его по-новому взглянуть на жизнь, задуматься над своим
будущим.

Раньше он, шаловливый, беспечный подросток, жил настоящей минутой, все его
стремления сводились к тому, чтобы поменьше работать и почаще убегать со
двора к соседским ребятам. Теперь новые заботы теснились у него в голове.

"Батя с матушкой не согласятся, чтобы я взял за себя Светлану, - с горечью
размышлял юноша. - Почему я не сын пахаря либо рыбака? Тогда я мог бы
выбирать суженую себе по сердцу... Женят меня на богатой уродине, и майся
целый век с постылой..."

О своем чувстве Неждан боялся говорить не только дома, но и в семье Стоюна.
Он знал, что рыбак отнесется к его любви неодобрительно. Родители Неждана
могли дать согласие на брак сына с дочерью бедняка только из снисхождения
или из благодарности за великую услугу Зори, а Стоюн не примет ни
снисхождения, ни благодарности.

Окружающие с удивлением замечали, как быстро изменился и повзрослел Неждан.

"Совсем жених стал", - думали родители. А Неждан притворился, что его
увлекла рыбная ловля. Каждое воскресное утро, когда Зоря спешил в Киев к
Геронтию, он встречал на реке легкую лодку, в которой Неждан плыл в княжью
вотчину. Парень уверял, что ловить подустов и окуней лучше всего с мыса,
где Черторый вливался в Днепр; отсюда до хаты Стоюна не насчитывалось и ста
шагов.

В течение двух-трех утренних часов молодой удильщик небрежно закидывал
снасть, а сам косился на берег - не покажется ли там Светлана. А потом
бросал удочки, отдавал пойманную рыбу коту, а сам усердно помогал девушке
по хозяйству. Он без устали таскал с реки тяжелые бадейки с водой, ходил на
луг за коровой, в лес за хворостом. И если Светлана сопровождала его, он
был счастлив.

За все свои труды он не ждал иной награды, как только улыбки своей милой,
ее одобрительного слова.

Торжественная минута наступила в келье Геронтия, когда Зоря, склонившись
над летописью и водя указкой по странице, начал читать пересохшим от
волнения голосом:

- "В лето господне шесть тысяч четыреста пятьдесят четвертое Ольга княгиня
с сыном своим Святославом собраша много храбрых воев и поидоша в
древлянскую землю мстити за убиенного князя Игоря..."

А старый монах вспоминал, как в давние годы сам он из другой, старинной
летописи переписывал эти строки о деяниях былых князей и знаменитых людей
Русской земли.

Глава четвертая. ДОБРАЯ ВЕСТЬ

В один из ясных дней в конце сентября Стоюн с сыном развешивали сеть, а
Светлана стирала рубахи. В это время к берегу пристала нарядно украшенная
лодка, на носу которой сидел богато одетый человек средних лет. На нем было
алое корзно [корзно - длинный кафтан], порты из бархата, желтые сафьяновые
сапоги, на голове шелковая мурмолка [мурмолка - шапка]. Это был
новгородский купец Ефрем, возвращавшийся в родной город.

Поднявшись на яр, Ефрем спросил у Зори:

- Где здесь живет рыбак Стоюн?

Сердце Стоюна забилось от неясного предчувствия. И он, склонившись перед
незнакомцем, сказал дрогнувшим голосом:

- Я - Стоюн. Что тебе надобно от меня, господине?

- Я привез тебе письмо из Царьграда от твоей жены Ольги.

- Объявилась! - в безумной радости закричал Стоюн. - Ольгуша объявилась!
Дети, Зоря, Светлана, весточка от матушки пришла!

Зоря и Светлана в восторге обнимались, целовали отца. А он, опомнившись,
робко переспросил:

- Я не ослышался, господине? Ты вправду баял о моей жене Ольге?

- Да, о ней. И ты успокойся, - сказал Ефрем. - Жена твоя жива-здорова. Она
рабыня в Царьграде, но живется ей неплохо.

Рыбак широко перекрестился.

- Слава тебе, господи Иисусе Христе! Кабы знал ты, добрый человек, как мы
горевали, сколько слез пролили... Земно я тебе кланяюсь за добрую весть!

Стоюн поклонился в ноги Ефрему, а тот, растроганный, поднял его.

- Говорю: живет она не худо, - повторил новгородец, - только заела ее тоска
по родной стороне. Да вот вам послание от нее.

И он вынул из-за пазухи свернутую в трубку бумагу.

Лицо Стоюна странно наморщилось, Светлана громко заплакала, а Зоря жадно
схватил письмо.

- Сей час я читать его буду! - глухо пробормотал парень.

Он развернул бумагу и начал медленно читать. Писец Кутерьма был не очень
искусен в своем деле. В кратком письме, написанном каракулями, Ольга
беспокоилась о здоровье мужа и детей, а о себе сообщала, что живет в
няньках у богатого златокузнеца Андрокла на Псамафийской улице и на господ
ни она, ни дед Ондрей Малыга пожаловаться не могут.

Удивленный Стоюн прервал чтение:

- Как Малыга? Да разве он с ней?

- То-то же, с ней, - ответил Ефрем. - Это он меня и разыскал на рынке.
Такой дотошный старичок, бог с ним! Сам-то я - гость [гостями в старину
называли богатых купцов, пользовавшихся особыми правами] из Господина
Великого Новгорода, а звать меня Ефремом. Каждогодно хожу с караваном в
Царьград торговать. Вот там-то и сыскал меня дед Ондрей и упросил письмо
свезти.

Повеселевший Стоюн сказал:

- Рад я этому всем сердцем. Ондрей - разумный человек и плен уж раз
испытал. С ним Ольге легче неволю переносить.

Письмо заканчивалось просьбой не забывать бедных пленников. Вместо подписей
стояли два больших креста. Когда Зоря кончил читать, все долго молчали, а
Светлана схватила письмо и горячо поцеловала кресты - ведь один из них был
выведен рукой ее матушки. Потом девушка, всхлипывая, спросила:

- Как же там родимая? Ты видел ее, дяденька?

- А как же, своими глазами, вот как вас, - ответил Ефрем. - Нянчит она
Стратошку, маленького Андроклова сына. Научилась греческой речи. Мальчишка
любит ее, называет мамой. Вот по тебе она больно горюет, Стоюн. Не знает,
жив ли ты...

- Жив я, жив! - взволнованно воскликнул рыбак.

- Я-то вижу, что ты жив, - сочувственно улыбнулся новгородец, - да Ольга,
горемычная, не ведает.

- Я ей письмо напишу! - горячо вмешался Зоря. - Все-все про нас расскажу.

- А и хорошо, малый, - согласился Ефрем. - Ты сам грамотный, тебе в люди с
просьбой не идти. Кабы Ольга про вас знала, что вы тут благополучны, она бы
легче ждала выкупа.

- А хозяин согласен отдать ее за выкуп?! - вскричал Стоюн, необычайно
взволновавшись.

- Как он может не согласиться, когда у них такой закон есть? - спокойно
возразил купец. - Узнавал я и цены на рабов. Там невольнице красная цена
пять, ну от силы шесть гривен серебра [по весу гривна составляла фунт
серебра (409 граммов). В середине XIX века это равнялось двадцати рублям
серебра, и даже тогда это было порядочной суммой.].

- Шесть гривен серебра! - прошептал Стоюн упавшим голосом. - Экая гора...

Шесть гривен серебра в те времена были большими деньгами. Гривна серебра
содержала сорок ногат. А на киевском торговище давали одну ногату за осетра
или два десятка стерлядей. Вот что означали шесть гривен серебра для
бедного рыбака.

Стоюн совсем пал духом, но тут подняли голос дети. Светлана и Зоря заявили,
что будут работать день и ночь, будут голодать, но скопят деньги для
выкупа, пусть на это понадобится два-три года... Зоря даже решился на
большее.

- Батя, - решительно заявил он, - я пойду к боярину Ставру в закупы! Все
небось гривны две получу.

- В закупы?! На подневольное житье? - Стоюн так посмотрел на сына, что тот
сразу прикусил язык. - В закупы я тебя не отдам.

Юноша покорно молчал.

Появление незнакомца на берегу привлекло много народу. Подошел и знахарь
Агей. Обитатели Черторыя радостно встретили известие о том, что Ольга жива
и прислала весточку из плена. Люди, потерявшие близких во время набега,
утешались мыслью, что, быть может, и их родные объявятся в какой-нибудь
счастливый день. Среди оживленной толпы больше всех шумел и суетился старый
Агей. Хлопая рыбака по плечу, он хвалился дребезжащим голосом:

- Баял ведь я тебе, что Ольга обрящется! По-моему и вышло...

Многие из соседей обещали помочь Стоюну собрать деньги для выкупа Ольги,
если к тому окажется хоть малейшая возможность после уплаты оброка князю
Ярославу.

Стоюн снова приободрился. В его сердце зародилась надежда увидеть жену.

В довершение неожиданностей этого дня Ефрем вынул из-за пазухи скромный
поношенный платок и протянул Светлане со словами:

- Вот твоя матушка прислала тебе свой убрус, носи и помни о ней.

Девушка прижала платок к груди и снова залилась горючими слезами.

- Матушка моя родимая! - причитала Светлана. - Солнышко мое ненаглядное!
Горюешь ты без своих детушек на чужой-чужедальней сторонушке...
Ветер-ветерок, в поле веющий, отнеси родимой мое слово ласковое...
Тученьки, высоко в небе плывущие, расскажите родимой, как тоскует по ней ее
дочь горемычная...

Народ, собравшийся на берегу, уважительно слушал жалобы Светланы, и никто
не пытался ее утешать. По обычаю обрядовый плач нельзя было прерывать.
Когда Светлана немного успокоилась, рыбак обратился к новгородцу:

- Скажи, Ефрем, ты на тот год опять поедешь в Царьград?

- Коли бог пошлет, поеду, - отвечал купец.

- Ежели мне удастся к той поре гривны скопить, возьмешься выкупить жену?

- Али я нехристь какой, чтобы в такой просьбе отказать? - обиделся купец. -
Да откажи я тебе, мне бог удачи в делах не даст.

Стоюн низко поклонился купцу.

- Дай же тебе Христос и все святые счастья и благоденствия за доброту твою!
А я тебя буду ждать, как тяжко больной ждет избавления от болезни, как мать
ждет с войны сына... День и ночь с берега не сойду, все глазыньки прогляжу,
тебя поджидаючи...

Ефрем с улыбкой возразил:

- Небось не проеду мимо. Мое слово крепкое.

Он уже пошел к лодке, как вдруг остановился. Купец вспомнил печальные глаза
Ольги, всю ее скорбную фигуру, когда она вышла провожать его за ворота
Андроклова двора. Нет, надо, обязательно надо утешить Стоюна, подбодрить
его, помоче ему в беде.

И тут новгородец решил, что он может сделать доброе дело без убытка для
себя. Несомненно, это зачтется ему на том свете.

"А может, еще и на этом что-нибудь выгорит, - с купеческой хитринкой
подумал Ефрем. - Недаром же попы в церквах проповедуют, что добродетель не
остается на этом свете без награды".

- Послушай, Стоюн, - сказал он, - тебе шесть гривен серебра собрать за одну
зиму трудно. И вот тебе мой сказ: ежели пошлешь со мной в поход сына и
дочь, я им по гривне серебра за работу заплачу, у меня так положено. Из
Новгорода одним стражем меньше возьму, да и без стряпухи как-нибудь до
Киева доберемся. Сын твой будет стражем. Вон он какой, сохрани его господь
от дурного глаза, могутной да высокий, а дочка стряпать станет.