а  раб не давится  -- не созрели  еще обективные предпосылки
для  отмены крепостного права в  России, даже  до декабристов ой как далеко.
При  чтении  Чехова меня  всегда интересовал  вопрос: а что делать если раба
нет?  Ведь  свобода  --  категория внутренняя. Может, он потому  из  Алексея
Орлова не давится, что его там не было? Это как поиски черной кошки в темной
комнате при ее отсутствии там.
     Для подтверждения рабской сущности Алексея  Григорьевича Радзинский все
время  приводит  выдержки  из его  писем Екатерина II,  кончающихся словами:
"Вашего  Императорского  Величества всеподданнейший раб". Автор,  как  дитя,
радуется   простейшей   литературной   находке  --  совместить   официальную
формулировку с  описанием внутренней сущности человека. Между тем перед нами
всего  лишь обязательный элемент эпистолярной культуры того  времени, ровным
счетом ни к чему не обязывающий человека штамп. Позволим себе напомнить, что
еще  недавно  в  паспорте  у  большинства из нас  было написано:  "гражданин
Советского Союза", но это не значило, что все гражданами являлись.
     Реальный  А.Г.  Орлов  был   государственным  человеком,  политиком,  а
политика,  как известно, не знает морали.  В этом состояла его сила, в  этом
крылась и слабость. Граф остро чувствовал политическую опасность,  возникшую
в связи с  появлением в Европе самозванки, за спиной которой стояли довольно
влиятельные круги: Версальский двор, польская конфедерация, орден  иезуитов,
римско-католическая  курия.  Ведь недаром  же  командующий  целой  эскадрой,
человек  располагавший значительными  военными  средствами, не смог устроить
тривиальное    похищение    осторожной   авантюристки,   а   в    отсутствии
организаторских  способностей  графа   трудно  заподозрить.  Чтобы   усыпить
бдительность  охранявших  Тараканову   заинтересованных  лиц  и  вызвать  ее
собственное  доверие, Орлову  пришлось разыгрывать  комедию  с ухаживанием и
страстной  любовью.  Обольстить  женщину,  увезти  из  безопасной  Италии  и
передать в  руки злейших врагов в России -- неблагородная роль. Хотя оба:  и
Орлов, и авантюристка  -- играли в одну и ту же игру  и любили  друг друга с
одинаковой долей  "искренности", есть моральный порог, через который Алексей
переступил.
     Жаль его? Да.  Он  будет мучиться,  т.  к. похищение княжны Таракановой
ляжет на его честь грязным пятном, и даже уйдет  в отставку. Сам, а не как у
Радзинского,  по  воле  Екатерины  II. Кстати,  время этой  неожиданной  для
императрицы отставки,  которая, судя  по  сообщениям иностранных дипломатов,
так  оскорбила  ее, близка  ко  времени  появления  первых  слухов о  тайном
венчании Екатерины II и  Г.А. Потемкина. Если Алексей, столько сделавший для
несостоявшегося брака императрицы и Григория Григорьевича,  уловил слухи  об
этой "семейной тайне", его обиду не трудно  понять. Он уступил царицу брату,
охранял, пока мог, их счастье, а она... она вышла замуж за другого.
     Заметим, отставка  по собственному желанию, отставка, которую буквально
бросают в  лицо  императрице,  не есть акт  холопского поведения. Цену  себе
Орловы знали.
     Итак, Алексей Григорьевич удалился в Москву, а  вскоре увез к себе сына
Александра, которого  многие в публике действительно  считали  сыном  княжны
Таракановой.  Конечно,  для образа,  выстроенного  Радзинским, важно,  чтобы
Алексей всю жизнь вспоминал ту женщину, т.е. погубленную им самозванку, и не
находил успокоения.  Именно в этом граф  признается Екатерине II во время из
последней  встречи:  "Не  могу,  -- говорит  он  на  предложение императрицы
подыскать ему  жену. --  После нее -- все. Жену  взял, думал получится. И --
ничего! Все пустое... Будто  опоила она меня. Забыть ее  не могу... Вот ведь
как оказалось-то: во всю жизнь только ее и любил...".
     Должны разочаровать читателя.  Помимо  счастливого, но короткого брака,
оставившего на руках у графа  маленькую дочь Анну,  Алексея Григорьевича еще
ожидали  большие   любовные  перипетии  скандально-бытового  характера,   за
которыми история с  княжной Таракановой сама собой отходила на дальний план.
В  Москве Орлов встретил  даму на  30 лет моложе его  самого, М.С. Бахметеву
(урожденную княжну  Львову),  и они  полюбили  друг  друга.  Бахметева  была
замужем. Муж  ее  унижал и  обижал. В конце концов  бедная  женщина решилась
бежать из дома и искала спасения  под покровительством у Орлова. По  законам
того  времени муж  мог с полицией требовать выдачи жены. Алексей Григорьевич
вопреки  закону и  мнению света решил предоставить убежище любимой женщине и
заступиться за нее.
     Поселившись в доме Орлова, Бахметева занялась воспитанием Анны, которая
называла  ее  "голубушкой-сестрицей",  и  очень  привязалась  к  ней.  Новая
возлюбленная  графа была  невероятно активной женщиной: она  шила, разводила
коров, делала сыры,  устраивала  Алексею Григорьевичу бурные сцены из-за его
попыток оказать  ей материальную помощь  -- ведь  она считала себя финансово
независимой. Словом, старость Алексея Орлова не только не была  одинокой, но
и не  отличалась  гробовым спокойствием. Ему  и помимо призраков, как  это у
Радзинского, было  кого пригласить к  себе  в  гости. Например, княгиню Е.Р.
Дашкову с целью примирения на старости лет.
     Но все это не находит отражения в книге Радзинского, поскольку прямо не
относится  к  злоключениям  самозванки. Зато любой факт, который может  быть
притянут за  уши к  основной линии, не проходит мимо  внимания автора.  Даже
смерть  несчастного  Григория  Григорьевича,  сошедшего  с ума после кончины
горячо любимой жены,  увязывается в романе с  тотальным орловским раскаянием
по поводу похищения Таракановой. Этот  страшный эпизод  заслуживает внимания
читателей.  В  момент  короткого  просветления  измученный  Григорий  просит
Алексея дать ему яд. А потом...
     "В  парадной зале дворца сидело за круглым столом пять братьев Орловых.
Лакеи  неслышно подавали  блюда. В молчании  шла  трапеза.  Наконец Григорий
поднялся и сказал:
     -- Ну  пора, ваши сиятельства, господа графы.  А я меж вами был  князь.
Давай, Алеша, из твоих рук.
     Алексей молча протянул ему кубок с вином.
     -- Спасибо, уважил. -- Он взял кубок и залпом осушил его. -- До дна, --
засмеялся он и поставил кубок на стол".
     Не стану возмущаться нелепостью  выдумки  об  отравлении,  подхваченной
Радзинским у самого недостоверного поставщика жареных  фактов на европейский
дипломатический стол Г. Гельбига. Излишне напоминать также, что самоубийство
-- тяжкий грех, а Орловы были православными. Скажу только о страшном чувстве
пустоты,   которое   возникает  после  прочтения  подобных   строк.   Словно
соприкосновение с текстом мертвит душу, убивает не только героев...
     Как  рыбе  разговаривать  со  скворцам? Что скажут камни ветру?  У  них
разный  язык. Нарисованная Радзинским картина не может быть ни опровергнута,
ни  подтверждена,  потому  что  это  не  исторический  документ,  а  сложный
культурный  концепт, который принимается или отторгается читателем на уровне
подсознания.   Есть  одна   линия  восприятия  России:   Радищев,   Чаадаев,
Чернышевский,  Белинский...  Есть   другая:  Хомяков,  Аксаков,  Киреевские,
Леонтьев, Данилевский, Страхов,  Достоевский, Розанов, Ильин... Почему одним
мило то, что ненавидят другие? Любой ответ  на этот вопрос покажется слишком
примитивным.
     Алексей Григорьевич Орлов не был ни холопом, ни нравственным калекой, а
эпоха,  породившая столь  сильный,  самобытный  характер, отличалась  редкой
жизнеспособностью.


1000 И 1 НОЧЬ КНЯЖНЫ ТАРАКАНОВОЙ

     В моей любви для вас блаженство?
     Блаженство можно вам купить.
     Внемлите мне, могу равенство
     Меж вами я установить.
     Кто к торгу страстному приступит?
     Свою любовь я продаю.
     Скажите, кто меж вами купит
     Ценою жизни ночь мою?
     А.С. Пушкин. "Египетские ночи"
     Книга Радзинского о княжне  Таракановой --  не первая встреча публики с
этим образом. И если большинство читателей, не будучи историками, не знакомы
со  специальными   работами   А.А.  Васильчикова  "Семейство   Разумовских",
объясняющей  происхождение фамилии "Тараконовы", или В.П. Козлова  -- "Тайны
фальсификации", подробно разбирающей  поддельные завещания русских монархов,
которыми   оперировала  "авантюрьера",  то  уж   популярное  изложение  дела
самозванки в труде П.И.  Мельникова-Печерского и  роман Г.П. Данилевского на
тот же сюжет, читали очень многие.
     Эти литературные произведения  трактуют  образ "авантюрьеры" совершенно
по-разному: обаятельная обманщица, схваченная  с поличным, или заслуживающая
сочувствия фантазерка, сама  попавшаяся в силки большой  политической игры и
искренне  верившая  в свое "царское  происхождение".  Одаренному  литератору
Радзинскому   легко   удается   сочетать    оба   эти   на   первый   взгляд
взаимоисключающие образа. Его Алин -- поэтичная  авантюристка, которая легко
переходит  от  циничного  расчета  к вере  в  собственные фантазии.  Она  --
талантливая мистификаторша,  ее  воображение столь ярко, что  порой  молодая
дама сама теряет грань между выдумкой и реальностью.
     "Она  говорила  и  в  это  верила  --  Она  всегда   верила  тому,  что
выдумывала...
     Все общество рассаживается в черные  с золотом гондолы.  Гондолы плывут
по  каналу,  провожаемые  криками толпы...  Принцесса поднимается гондоле и,
сверкая огромными раскосыми глазами, начинает свой вечный рассказ...
     --  ...Заточили  в Сибирь...  отравили...  но  Господь...  и  тогда  по
завещанию матери...  дядя мой Петр Третий... до моего  совершеннолетия...  Я
верю, господа, вы поможете женщине!
     В  воздух  летят  обнаженные  шпаги  французов  и  поляков".  (Все-таки
советуем  перечитывать за собой.  Если  шпаги будут  не  "вскидываться",  не
"взлетать", а "лететь", как шляпы,  они могут попадать в венецианские каналы
или на головы  своим  хозяевам,  так и до  несчастных случаев недалеко.)  Но
вернемся к Таракановой.
     Две   стороны   характера   самозванки:  врожденная  мечтательность   и
вульгарный  практицизм, полное равнодушие  к  чувствам  окружающих  людей --
составляют яркий,  противоречивый образ  мнимой  княжны.  Во время  верховой
прогулки  со  своим  очередным  женихом, князем  Филиппом  Лимбургом,  Алин,
рассказывая о себе, как бы проговаривается:
     --  Я  дитя любви очень  знатной особы, которая поручила некой  женщине
воспитать меня. Ни в чем  я не имела отказа. Но... вдруг перестали приходить
деньги на  мое  содержание.  Оказалось, моя  мать умерла.  И  вот  тогда эта
женщина продала меня  богатому  старику... О,  как я  обирала его!... -- Она
взглянула на  страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась.  --  Мой Телемак, ты
плохо образован. То, что я сейчас говорила, я прочла в книге  моего любимого
Аретино...
     Никто не интересовался  чувствами красивой девочки,  проданной богатому
старику,  и, поднявшись  из  грязи, Алин  словно мстит  всем,  кого  страсть
повергнет к  ее  стопам.  "Авантюрьера" не просто  равнодушна  к любящим  ее
людям,  она расчетлива и  жестока с ними,  ей доставляет наслаждение унижать
преданных ей мужчин, как бы  подтверждая тем самым свое господство над ними.
Один из  поклонников  мнимой  принцессы, маркиз  де Марин,  рассказывает  де
Рибасу,  как стал интендантом  самозванки: "Она  предложила  мне, блестящему
вельможе  самого блестящего двора в мире,  стать мальчиком  на  побегушках у
неизвестной  женщины с неизвестным прошлым!  И я... я бросил замки на Луаре,
бросил все, что имел. Я подписал ее векселя на чудовищные суммы.  И следовал
за ней повсюду!".
     Поскольку  сама Алин  занимается сомнительными  политическими играми  и
живет  за  счет  бесконечных афер,  она просто  не  может  предложить  своим
поклонникам ничего  достойного. И они -- купцы, графы, князья  --  вынуждены
ради  своего  необоримого  чувства совершать  порочащие их  честь  поступки:
лгать,   красть  деньги,  подделывать  документы.   Причем  каждому  из  них
приходится переламывать  себя, чтобы  поступать  таким образом.  Маркиза  де
Марина  она заставляет  сделаться карточным  шулером,  Лимбурга --  посадить
друга в тюрьму  и  т.д. Если ночь  пушкинской  Клеопатры  можно  было купить
"ценою жизни", то ночь самозванки -- "ценою чести".
     Здесь   Радзинский  почти  ничего   нового  не  придумывает.  Материалы
следствия по  делу  Таракановой подробно  фиксируют характер ее отношений со
своим  окружением  и  детально  описаны  еще  Мельниковым-Печерским. Но  вот
характерный  момент: хотя  влюбленные  в  самозванку мужчины тятотятся своей
жалкой  ролью, никому даже в голову не  приходит  от нее отказаться. Почему?
Столь сильно было воздействие на них женских -- чар Алин? Так властно ломала
людей любовь к неизвестной даме?
     Радзинский  отвечает  на  вопрос  именно  в  этом  ключе.  Он описывает
действительно красивую, смелую женщину. Но  для того, чтобы возбуждать такую
фатальную  страсть, одной красоты  мало.  Вспомним, Клеопатра вовсе  не была
красавицей,  но  любовь  к ней  заставила  Антония предать  Рим. Восклицания
героев Радзинского: "Что за  женщина!", "Ну и  баба!" --  не проясняют дела.
Надо искать более глубокие причины.
     Поступки,   совершаемые   мнимой   княжной,  ее   бесконечные   обманы,
вымогательство, чисто деловое  распутство,  о  котором знают все,  кого  она
обольстила и кто теперь беспрекословно  служит ей, не  вызывают симпатии. "Я
тебя не любила, -- говорит Тараканова Орлову во время  последней встречи. --
Я  виновата. Я  любила... что?  Деньги? Нет, я их тратила. Я любила  власть.
Власть над всеми".
     Уже  описав  это,  Радзинский как  бы  "не  дотягивает",  т.е. не может
убедительно  показать  читателю, в чем  же  именно  состоит  секрет  обаяния
"авантюрьеры". А  ведь  секрет  обаяния  самозванки  в данном  случае решает
многие   вопросы.   Чтобы  обяснить  его,  нужно  хорошо   знать  культурные
особенности  того времени. Беда в том,  что, озаглавив свою книгу "Любовь  в
галантном веке" и  легко манипулируя начитанным материалом,  писатель  слабо
владеет внутренним культурным контекстом эпохи.
     Княжна  Алин Эметте, воспитанница  турецкого вельможи, путешествовавшая
по Сибири и Персии, наследница Российского престола... Как это было далеко и
загадочно  для  европейцев  конца позапрошлого  столетия. Названия почти  не
ассоциировались с  реальными  землями,  зато  в  голове всплывал  целый сонм
сказочных  образов далеких, волшебных стран,  которые  помещали в  Азии,  на
Востоке.  Европейская  читающая  публика  того  времени  не  видела  русских
атласов,  зато  с  восторгом  проглатывала  книги   английских   и  немецких
путешественников о далекой  Московии  и  еще более далеких  Персии,  Турции,
Китае...  В   них   встречались   самые  фантастические   подробности  вроде
изобилующей бегемотами реки  Лены  у  Дж. Перри  или  "барашкового  дерева",
которое представляет собой выросшего из  земли живого ягненка  на  древесном
стволе; с  него срывают  шкуры и делают себе шапки  (это только  в России, а
дальше...)   Изображением   подобного  растения  украшены   даже   некоторые
географические карты конца XVII -- начала XVIII в. Словом, Алин была княжной
из сказочной земли -- принцессой грез.
     Связь загадочной дамы с Турцией тоже  предавала ей  особое обаяние. Для
европейской  культуры XVI-XVII в. был характерен сильный "ориентализм", т.е.
интерес ко всему восточному, будь то дамский головной убор  -- стилизованная
чалма, в которой щеголяют очаровательные модели  Лами и  Боровиковского, или
тайные мистические общества, пришедшие якобы из Египта или Индии. Сен-Жермен
призывал своих последователей "учиться  у пирамид";  "великим  кофтом", т.е.
представителем некоего коптского  масонства, именовал себя Калиостро. Именно
в   рамках  этого   "ориентализма"   сложилась  традиция  приписывать  всему
загадочному и демоническому турецкие и --  шире --  просто  восточные черты.
Это характерно для  литературы,  музыки,  живописи ХVII -- XIX вв.  Черт или
смугл, или одет как турок, или имеет восточные черты лица. Княжна -- роковая
женщина -- в ее природе силен отпечаток обольстительного демонизма.
     На ту же мысль наводит и подчеркиваемое во всех ее портретах косоглазие
--  отличительная  черта ведьм. Характерно,  что никому,  кроме  священника,
косоглазие  не  помешало   оценить  загадочную  княжну   как  исключительную
красавицу. А вот ксендзу Глембоцкому, не фигурируюшему у Радзинского, именно
эта деталь  в ее облике чем-то не понравилась. "Если  бы не косые глаза, она
могла бы соперничать с настоящими красавицами", -- пишет он.
     Умение  менять образ буквально в мгновение ока,  превращаться в кого-то
другого тоже служит характерной  чертой  человека, занимающегося  магией. "У
нее были не только разные имена,  но, клянусь, и  разные лица! -- говорит  в
начале своего рассказа де  Рибасу маркиз де  Марин. -- Вот ее волосы кажутся
совсем черными и глаза становятся  как уголь -- и она персиянка... Но вот ты
видишь, что на самом деле ее волосы темно-русые, а лицо -- с нежным румянцем
и веснушками. И она славянка, клянусь! А  вот  она  повернулась в профиль, и
этот хищный нос с горбинкой, и этот овал... она уже итальянка, дьявольщина!"
     Алин   --  несчастный  падший  ангел,  которого  каждый  из   ее  новых
поклонников готов поднять из бездны. Но... по  чисто  мифологическому закону
все, что связано с  нижним миром,  несет на себе печать демонизма, не  может
никого возвысить в духовной сфере  --  только в материальной. Поэтому, желая
спасти своего  идола, влюбленные кавалеры и не  замечают, как падают сами  и
оказываются в той же грязи, что и их ночной кумир.
     Но и  это еще не все. Соблазн соприкосновения со сказкой, с  "1000 и  1
ночью"  наяву,  с  феерией  восточного  волшебства,  которое  может  сделать
гонимую, утратившую  престол принцессу обладательницей несметных  богатств и
хозяйкой  огромной  империи, был  слишком велик. Он полностью укладывался  в
культурный  контекст  времени.  Разве  мало было таких принцесс?  Особенно в
России? А сама Елизавета Петровна? А Екатерина? Все казалось возможным!
     К тому же  образ  преследуемой, вынужденной  скрываться и  преодолевать
множество опасностей прекрасной дамы королевской крови нуждался в неизбежном
появлении верного,  сильного и благородного рыцаря, который окажет ей помощь
и  защиту. И они появлялись...  многие верные  и благородные, но не  слишком
сильные рыцари. Вот  тут  ловушка  и захлопывалась. Происходило преображение
героини,  сразу  переводившее  ее на  совершенно другой  уровень  -- уровень
роковой  женщины, дамы пик, о котором  мы уже говорили. А  герой, только что
ощущавший  себя  защитником и  покровителем,  оказывался ее  рабом.  Жалким,
растоптанным и не имеющим силы возражать приказаниям хозяйки. "Она захотела,
и маркиз де Марин превратился в фальшивомонетчика, в шулера... Мне все время
нужны деньги...  только с  деньгами я могу  показаться к ней. Я ненавижу ее,
когда ее  нет. Но она велит --  и  я скачу  в  Рагузу помогать  ей бежать от
долгов. Она --  мое проклятье...  И если вы пришли ее  убить -- постарайтесь
это  сделать  поскорее",  --  умоляет  де  Рибаса  несчастный   Марин.  Тема
порабощения душ тоже связывает образ Таракановой с инфернальным миром.
     Поразительно, но  описывая  бесконечные  варианты  рабов самозванки  от
Эмбса и Рошфора  до Лимбурга  и  Доманского, Радзинскому  никого  из  них не
приходит в голову  обвинить в "холопстве". Хотя  большей потери  собственной
воли,  чем у любовников  --  слуг  самозванки,  трудно  представить.  В  уже
цитированном нами последним разговоре с Таракановой и Орлова княжна говорит,
что "впервые встретилась с любовью раба". Это ложь, причем не только в устах
Алин,  но  и самого  автора.  Никакой  другой любви, кроме  рабской,  мнимая
принцесса не знала и унижать чу