Радзинского среди "блестящих людей". Еще  несколько  лет  назад
такая  высокая  характеристика  под  пером  исторического  писателя  ему  не
грозила.  Но за  последние годы издан  ряд  документов светлейшего князя,  в
первую  очередь  его переписка  с Екатериной II,  поэтому рисовать Потемкина
капризным  лентяем, целый день валяющимся на диване и  грызущим ногти, стало
трудновато.    Впрочем,    традиция    давать    достойную    характеристику
государственной  деятельности  Потемкина  существовала и  в  дореволюционной
русской, и в советской, и  в зарубежной  историографии.  Достаточно  назвать
работы М.И. Семевского,  Е.И.  Дружининой, И. де  Мадариага, В.С.  Лопатина.
Однако и от образа странного оригинала у Радзинского остались родовые пятна.
     "Вот,   например,   граф   Потемкин,    --   говорит   Екатерина   П.В.
Завадовскому,--  он  так  неподражаемо  шевелит   ушами  и  так   презабавно
передразнивает любые голоса!"
     Всего же  любопытнее  сцена, которая  на  страницах  романа Радзинского
разыгрывается в Москве в  1775 г.  Екатерина  II,  сидя  у себя в  кабинете,
рассуждает  о  том,  с  кем бы ей  посоветоваться  по  делу  Таракановой,  и
вспоминает о  Потемкине. "Ближе его сейчас никого нет... Но посоветоваться с
ним в этом деле нельзя. В последнее время он стал положительно несносен. Как
когда-то у  Григория  (у Орлова)... у  него появилась идея  во что  бы то ни
стало жениться на мне. Этот безумец решил стать государем. И надо отдать ему
должное: он умеет устраивать зрелища. Когда я была в Москве...
     --  Навестить  тебе  надо,  матушка, Троице-Сергиеву  лавру, -- говорит
фаворит.
     "Я  люблю русскую церковь, люблю разное облачение  священников  и такое
чистое,  безорганное человеческое  пение... И  я с  радостью  вняла  призыву
соколика".
     Она идет по двору  Троице-Сергиевой лавры, когда неожиданно ее окружает
толпа монахов.
     -- В блуде живешь!...
     -- Покайся, государыня.  Помни, что Иоанн  Богослов сказал:  "Беги тех,
кто хочет совместить внебрачную и  брачную жизнь. Ибо примешивают они к меду
желчь, к вину грязь".
     -- Освяти жизнь  таинством брака, государыня! И расступаются монахи  --
Потемкин, огромный,  страшный, в рясе, падает перед  ней  на колени.  --  Во
грехе не могу жить более! В монастырь уйду!
     -- Если хотите вонзить кинжал в сердце вашей  подруги... Но такой  план
не делает чести ни уму вашему, ни сердцу. -- Екатерина заплакала.
     Слезы могли быть единственным ответом на сию дикую сцену".
     Действительно,  что  тут  можно  сказать?  Только  заплакать.  Судя  по
приводимым на страницах  романа цитатам из  записок  Екатерины  к Потемкину,
автор явно знаком хотя бы с их  самым коротким изданием по Я.Л.  Барскова --
Н.Я. Эйдельмана. Следовательно,  не может не знать об одном "отягчающем" его
концепцию обстоятельстве. Дело  в том, что  корреспонденты называли  себя  в
письмах  "мужем"  и "женой",  "дорогими супругами",  связанными  "святейшими
узами",   ежегодно  поздравляли  друг  друга  с  каким-то  своим  "особенным
праздником".  О чем  речь?  Семейные предания  нескольких русских и польских
родов (Энгельгардтов, Браницких,  Самойловых,  Воронцовых,  Чертковых),  чьи
предки присутствовали  на церемонии венчания Екатерины II  и Г.А. Потемкина,
сохранили рассказ об этом событии. Оно состоялось в самом начале 1775 г., до
отъезда двора  в Москву, в церкви Самсония на Выборгской стороне.  Екатерина
приехала  в сопровождении своей  любимой  камер-юнгферы М.С.  Перекусихиной,
Апостол во  время  венчания  читал  племянник Потемкина  --  А.Н.  Самойлов.
Изучению этих семейных легенд много сил уделил знаменитый русский публикатор
документов  екатерининского  времени П.И. Бартенев.  Его мнение о  том,  что
Екатерина  и  Потемкин  действительно состояли  в  тайном  церковном  браке,
поддержали Я.Л.  Барсков,  Н.Я. Эйдельман, И. Де  Мадариага, П. Маруси, В.С.
Лопатин и др.
     Даже если Радзинский скептически относится  к  приведенной  версии, ему
все  же следовало информировать о ней читателей. Описанная же автором  сцена
почерпнута  из   книги  "Вокруг  трона"  Ксаверия  Валишевского,  известного
популярного писателя  прошлого века, жившего во  Франции  и  сочинявшего для
развлечения парижской  публики самые невероятные  истории из русской жизни с
"национальным  колоритом" вроде  голой Анны Ивановны, валявшейся в Курляндии
на  медвежьей  шкуре,  или  Потемкина,  явившегося  императрице в  рубище  и
веригах.  Григорий Александрович, в реальности  умевший  держаться с  редким
достоинством, ничем не напоминал Распутина из советского фильма "Агония" и в
грязные лужи не падал.
     На  "закуску"  еще  один  важный  момент,   касающийся  семейной  жизни
Екатерины и Потемкина. В те самые семь дней в июле 1775 г., когда, по версии
Радзинского,  Екатерина ускакала в  мужском  платье из  Москвы в  Петербург,
чтобы  свидеться  с  самозванкой,  императрица  уединилась  в  своих покоях,
чтобы...  иметь  возможность  спокойно  родить  дочь,  названную  Елизаветой
Григорьевной Темкиной и появившуюся на  свет в ночь с 12  на 13 июля. Хороша
была  бы  мать,  в  родильной  горячке   несущаяся  в  столицу  поболтать  с
"авантюрьерой" о своем, о женском. Жаль, что Радзинский как-то  упустил этот
момент.  Какая  эффектная  ситуация: две  непримиримые  соперницы и  обе  на
сносях;  их  дети  --  страшная государственная тайна;  одна  мать -- жертва
другой матери,  а судьбы девочки и  мальчика  похожи  -- им  расти вдали  от
материнской  ласки. Какой роман в  стиле  немецкого романтизма XIX в.  можно
было бы  закатить! Слава Богу, наш автор  слабо ориентируется в материале, а
то бы...
     Особенно  же  возмутительно  выглядит  история  с  попыткой   Потемкина
заставить Государственный Совет осудить Григория Григорьевича Орлова за брак
с двоюродной сестрой Екатериной Николаевной Зиновьевой. Вот как это  описано
у Радзинского:
     "--  Гришка-то  твой,  Орлов,   --  начинает  меж  тем  Марья  Саввишна
рассказывать петербургские новости, -- совсем с ума посходил. Хочет жениться
на  Зиновьевой  Катьке,  фрейлине,  сестре  своей двоюродной.  Образумь его,
матушка!  Святое  церковное постановление нарушает: сестра ведь. Не  пройдет
ему сейчас, это ведь не раньше.
     -- Да, это ты права. Пожалуй, они не простят ему,  -- задумчиво говорит
Екатерина. И  добавляет:  --  Да  разве их,  Орловых,  остановишь? Безумны в
желаниях и удовольствиях!
     -- Останови его, матушка. Погибнет он.  --  И Марья Саввишна зашептала:
--  Григорий  Александрович Потемкин  Совет  решил собрать...  Как Гришка-то
поженится  --  Совет  сразу  будет.  Брак  отменят, а их  обоих  в монастырь
постригут".
     Да, ничего  не  скажешь, злобный,  мстительный человек  -- князь  тьмы,
одним словом.  Только что  кровь по ночам не  пьет и на шабаши к хорошеньким
ведьмам  не  летает.  А  почему,  собственно,  нет?  Есть же  добрая  старая
масонская  традиция  такой  трактовки  образа  Потемкина, зафиксированная  в
анонимном  политическом  памфлете  "Пансальвин   и  Миранда".  Досадно,  что
Радзинский  ее  упустил!  Был бы еще один  кадавр  в его коллекции. Пожалуй,
самого холопствующего цареубийцу Алексея Орлова мог затмить чернотой души. И
опять спросим себя: а что в реальности было с этим браком?
     А реальность, как всегда, не только интереснее, чище и светлее, она, по
какому-то   роковому   для   Радзинского   стечению   обстоятельств,   снова
принципиально  противоположна нарисованной  им картине.  "Подлец"  Потемкин,
"бьющий лежачего",  оказывается  просил  за Орлова  Екатерину  II  в  личной
записке, ответ  императрицы на  которую опубликован, и Радзинский,  коль  уж
цитирует  другие документы  из того же издания, не мог его не  видеть. Князь
Потемкин  оставался  политическим  противником Орловых,  но  в  молодости  с
Григорием  Григорьевичем его  связывала дружба, и  в последующие годы обоих,
несмотря на  противостояние  группировок, продолжало  по-человечески  тянуть
друг к другу. В тяжелый для Григория момент, когда он, уже лишившись власти,
оказался  беззащитен  перед  другими  крупными  вельможами,  Потемкин  сумел
перешагнуть через старые обиды и просто пожалеть бывшего друга и уже бывшего
врага, ибо "лежачего" действительно не бьют.
     Князь просил императрицу сделать Екатерину Николаевну статс-дамой и тем
самым признать брак и оградить молодых от грозившего  им приговора. Ситуация
была серьезная: на Орлова ополчился почти весь  Государственный Совет, Синод
тоже  был в возмущении.  Екатерина какое-то  время  колебалась.  Ее ответная
записка Потемкину отражает эту нерешительность. "Я  люблю иметь разум и весь
свет на своей стороне  и своих друзей, -- пишет она, -- и не люблю оказывать
милости,  из-за  которых  вытягиваются лица  у многих.  Это  увеличит  число
завистников князя и заставит шуметь его врагов". Однако колебания  Екатерины
продолжались  недолго. Она  не  стала  подписывать решение  Государственного
Совета об осуждении молодоженов и пострижении их в монастырь.
     Впрочем,  впереди  читателей ждет еще более  увлекательная метаморфоза.
Оказывается, Григорий Орлов и  был настоящим похитителем настоящей же княжны
Таракановой, а все, что вытворял в Ливорно его брат, -- так, шуточки,  проба
пера.  Справедливости   ради  скажем,  что  подобная   версия  действительно
промелькнула   в  исторической  литературе,  однако  не  нашла  сторонников,
поскольку строилась  на в высшей степени странном рассуждении -- раз Орлов с
женой недолго пробыл в первой заграничной поездке, значит, именно он и украл
дочь  Елизаветы  Петровны и  Алексея Разумовского.  Реальность существования
этой  дочери, естественно,  в расчет не  принималась. Зато  после  похищения
Григория замучила совесть, и в конце концов он покончил жизнь самоубийством,
как живописно и повествует о том Радзинский.
     Дорогой  читатель, ты не устал? Я очень устала  от бесконечного вранья.
Кажется, стоит перейти к заключительной фазе нашего рассказа.


СТРАШЕН ИЛИ СМЕШОН РАДЗИНСКИЙ?

     В мои школьные годы была  такая тема  сочинения по литературе: "Страшен
или смешон Молчалин?" И естественно  ученик должен был  из кожи вон вылезти,
чтоб  доказать:   страшен,  ох   как   страшен.   В  современной  российской
художественной исторической литературе профессионалов мало. Сочетать  бойкое
перо с обширными знаниями -- задача трудная.  Поэтому, так или иначе, ошибки
встречаются в  любом историческом романе или  популярной книге. Даты, имена,
события безбожно перевираются. Ну и что?
     Вспомните  Дюма,  поместившего Ливерпуль в глубь Англии. Вспомните Льва
Тостого,  наделавшего  в "Войне  и мире" столько  исторических ляпов, что на
него  ополчились  доживавшие свой век ветераны Бородина.  Этот  список можно
продолжить  самыми  яркими  именами  отечественной  и  зарубежной  классики.
Пушкин, Мережковский, Алексей Толстой... Кто же без греха?
     Кроме   того,  существует  право   автора   изображать   художественную
реальность так,  как он  ее видит. Роман -- не монография. Так почему же  мы
накинулись на Радзинского?
     Каждый писатель  вводит  читателя  в  созданный  им мир,  и  мир  этот,
естественно, отличается от реального, поскольку является как бы продолжением
внутреннего мира самого автора. Уже по  одной этой причине читатель скользит
между  обманчивыми  образами.  Миражи,  создаваемые  писательским  гением, в
полной мере несут  на себе печать души автора, поскольку художник творит мир
из самого  себя. И здесь уже не скрыть ни недостатка таланта,  ни недостатка
образования.
     Когда В.С. Пикуль выступил со своими  романами, многие профессиональные
историки ополчились на него, как  ветераны на Толстого.  Как  это,  говорили
они, императрица кричит Александру III:  "Сашка! Брось бутылку!". Они  же не
на коммунальной кухне! Все верно, но как бы писатель  ни старался "начитать"
знания об эпохе, внутренний уровень его культуры все равно прорвется в чисто
бытовых  деталях.  Выходило  что-то  вроде народных сказок, когда рассказчик
описывает  жизнь  царей в меру своих  представлений о  богатстве  и  власти:
кругом зеркала,  во всех  углах  мебель магазинна, а на царе-батюшке золотые
лапти  и  бархатные  обмотки.  Такое искажение  исторической  реальности  мы
назовем   "доброкачественным",   как   опухоль   бывает   двух   видов    --
доброкачественная   и   недоброкачественная.  Писатель   сам   находится   в
заблуждении и, не обладая знаниями, вводит в то же заблуждение и читателя.
     Но    есть    совсем    другой    род    писательского     обмана    --
"недоброкачественный".  Автор  --  достаточно  грамотный,   получивший,  как
Радзинский,   вполне   приличное  историческое   образование  в   Московском
историко-архивном  институте. А  пишет... Ну  сами  видели, что пишет. Здесь
речь  идет уже не  о недостатке знаний, а  о сознательном отсеве  фактов, не
укладывающихся  в создаваемую автором картину  прошлого. Я  не  считаю  себя
вправе  требовать  от писателя  соблюдать научную точность в  художественном
произведении, но  я  считаю  себя вправе  показать,  где  и как он отсеивает
факты. Пусть читатель сам судит, что за картина получается с этими фактами и
без них.
     Особый интерес вызывает образный  ряд  "Княжны Таракановой". Ведь книга
Радзинского  не  только  и  не  столько  о  конкретных  героях,   сколько  о
человеческой подлости  вообще. Подл Орлов, предающий  любимую женщину в руки
врагов,  подла Екатерина  II, с наслаждением играющая судьбами других людей.
Даже княжна Тараканова, которой  автор сочувствует, и та  до нельзя подла по
отношению к любящим ее людям. Честный князь Вяземский не имеет своего  лица,
а  значит, в критический момент тоже может сподличать. Добрый князь Голицын,
жалеющий больную Тараканову,  несмотря  на свое сочувствие, выполнит  любой,
самый жестокий приказ  императрицы, даже  вздернет  беременную арестантку на
дыбу.
     Удивительно, но такая же картина  повторяется  и в других произведениях
Радзинского. В "Моцарте", в "Казанове"... Примечательно рассуждение автора о
читающей публике: "Казанова-старик хорошо знал людей: если рассказывать им о
себе вещи низкие -- только  тогда они поверят и  в высокие".  Хочется только
спросить:  в  какие высокие?  Человеческую низость Радзинский  живописал  со
вкусом,  смачно.  А вот  до  "высокого"  как-то не  добрался: то  ли  сил не
хватило, то ли времени, то ли знания предмета.
     На  страницах  "Княжны   Таракановой"  нет  ни   одного   по-настоящему
благородного человека или поступка. Может быть, их не было? Я очень надеюсь,
что читатель вспомнит наш рассказ о том, как "подлец" Алексей Орлов приказал
во время Чесменской битвы спасать  и своих и турецких матросов со взорванных
кораблей. Как "подлец"  Потемкин просил за своего врага Григория Орлова. Как
"подлая" Екатерина II всеми силами старалась сократить число приговоренных к
казни по делу Пугачева...
     Может  быть,  читатель иначе, чем  Радзинский,  расценит  шаг настоящей
княжны Таракановой, которая, по многим сведениям, вовсе не была  похищена, а
после разговора с  Екатериной II  добровольно приняла схиму, чтобы  не стать
очередным поводом  для кровавой  распри в стране. Мне этот  поступок кажется
глубоко  нравственным, а  инокиня Досифея вовсе не представляется несчастным
человеком.
     Есть вещи и события, которые не находят отражения в книге  Радзинского,
т. к. просто не укладываются в его моральную сетку координат. Ведь о чем  бы
ни писал писатель, он пишет о самом себе.
     Именно поэтому так безотрадна Россия, где живет злобная  императрица да
бедные  безгласные  солдатики  --  все на одно лицо.  Поэтому  нет друзей  у
гениального  Моцарта,  и  сам он легкомыслен,  жесток  и  распутен.  Поэтому
скабрезный  старик Казанова, бывший инквизитор-стукач,  рассказывает сальные
истории   о  молодом  победителе  постельных  сражений,  отчаявшись  продать
поучительные, но скучные книги своего сочинения. Именно поэтому верные своей
многолетней дружбе братья Орловы в кругу семьи вручают сумасшедшему Григорию
чашу с ядом. И весь  мир, все герои Радзинского -- плуты и обманщики, воры и
убийцы  --  не  закрывая рта заходятся  постоянным  истерическим хохотом, на
каждой странице.
     Так  кому  же  предназначен  глоток  отравленного  вина?  Полоумному ли
Орлову? Взявшему ли в руки книгу читателю, который не почерпнет с ее страниц
ничего,  кроме  ненависти?  Или  самому  писателю,  медленно,  но  неуклонно
травящему себя изнутри?
     И вот мой  читатель уже готов прийти  к  выводу, что Радзинский, как  и
любой создатель растлевающей душу монстр фольк-хистори, страшен. Я тоже чуть
не пришла  к  такому выводу,  пока  случайно не увидела  писателя  на экране
телевизора.  Маленький  человек   ерзал  в  раззолоченном  кресле  на   фоне
мраморного камина  (куда там русской императрице!) и то, делано похихикивая,
рассказывал  о  собачках,  фаворитах  и  домашних  палачах Екатерины II,  то
пытался возвысить  данный  природой  фальцет до  гневного  грома пугачевских
пушек. И врал. Врал долго, вдохновенно, озвучивая на экране не  исторические
документы, не труды  серьезных  историков, а уличную, бульварную, я бы  даже
сказала панельную книжку  Марии Евгеньевой, пережившую в  последние годы  14
переизданий.  А  в заключении  еще  и цитировал Евангелие:  не  копите  себе
сокровищ земных!
     Посмотрела  я  на  происходящее,  послушала  и  решила  не  бояться  за
читательские души. Ведь одни  и те  же исторические  фаты можно воспринимать
по-разному:  все  зависит от того, кому  в  глаз  и  сердце  попали  осколки
андерсеновского волшебного зеркала, разбитого троллями, а кому нет.
     Совсем  недавно  я  услышала  фразу,  которая вызвала  у  меня грустные
размышления. Вот, сказали  мне, вы все в архивы ходите, головы от документов
не поднимаете, а тем временем какой-нибудь Радзинский  от вашей Екатерины II
камня на камне не оставляет.  На это можно  ответить  только  словами  самой
императрицы,  обращенными  к  Дидро  (мы  их  уже приводили  в начале нашего
рассказа):  "Бумага  терпит  все,  она  белая,  гладкая  и  не  представляет
препятствий ни  вашему  возвышенному  уму,  ни  воображению.  Я  же,  бедная
императрица, работаю для людей...".
     И работаю не только на бумаге, добавлю  я.  Трудно не оставить камня на
камне  от Камероновой галереи. От гранитной набережной  Невы,  созданной при
Екатерине II, от Эрмитажной библиотеки, собрания картин и коллекции античных
находок, которым начало  было положено тоже Екатериной.  Трудно  не оставить
камня  на  камне  от  Черноморского  флота,  от  освоенных  тогда  земель  и
построенных городов. "Ксанф, выпей море!" -- Черное море, которое  Екатерина
II, положила к ногам  России.  Ее дела реальны, результаты их можно ощутить,
увидеть  собственными  глазами  Севастополь, пройтись среди  картин  великих
мастеров  по Зимнему дворцу, шуршать манускриптами в архивах  и библиотеках.
Может быть, именно в этой  реальности, осязаемости дел  Екатерины  и  скрыта
причина неприязни к ней?
     На  прощание  мне  хочется  задать  писателю  Радзинскому  риторический
вопрос, который скорее всего останется без ответа. Не нравится вам Екатерина
Великая, столько сделавшая для  России, --  ваше право. Нравится вам  княжна
Тараканова, вся заслуга  которой перед русской историей  состоит  в том, что
она  загадочно  умерла  в Петропавловской  крепости,  -- тоже ваше право. Но
зачем же лгать?


     Дмитрий Олейников против Мурада Аджи


КНИГА -- ПОЛЫНЬ

     Именно на духовном, а не на
     материальном начале
     зиждилась прежде восточная
     культура и восточное
     миропонимание... Для
     степняка были священны три
     желания. Первое -- оседлать
     коня. Второе -- съесть мясо.
     Третье -- привести жену.
     "Полынь половецкого поля". С. 13-7
     А не отсюда ли, от стараний
     сиюминутных сочин