Великий  князь  ежегодно  получал
около  800  000  золотых  рублей.  Каждой  Великой  княжне  при
замужестве полагалось приданое в 3 миллиона золотых рублей.  [В
своей  "Книге воспоминаний" В.к. Александр Михайлович отмечает,
что Великие князья получали  по  200  000  в  год,  а  приданое
Великих княжон составляло миллион рублей (цит. пр., с.132).]
     -- К тому времени, когда Ники взошел на престол, нас стало
так много.  Лишь  у  одного  Сандро,  мужа  Ксении,  было  пять
братьев; у моего дяди  Константина  было  пять  сыновей  и  две
дочери, -- сообщила мне Великая княгиня.
     Кроме   того,  в  Собственную  Его  Величества  канцелярию
приходило множество прошений  об  оказании  финансовой  помощи.
Так,  вдова  полицейского  просила  дать  образование ее детям,
способному студенту необходимы были деньги на окончание  курса,
и он обращался с прошением на Высочайшее имя; крестьянину нужна
была  корова,  рыбаку  --  новая лодка, вдова чиновника просила
выдать ей  деньги  на  покупку  очков.  Чиновникам  Собственной
канцелярии  Государя  было  строго-настрого запрещено оставлять
без  внимания   хотя   бы   одно   прошение.   После   проверки
справедливости требований прошения оно удовлетворялось.
     --  По сравнению с некоторыми американскими магнатами брат
мой был беден, -- свидетельствовала Ольга Александровна.
     Однако Великая княгиня отметила, что трудности, с которыми
сталкивалась  Императорская  фамилия,  постоянно   усугублялись
невероятной   некомпетентностью   чиновников.  Император  хотел
приобрести гору Ай Петри,  находившуюся  рядом  с  его  имением
Ливадия.  Ай Петри вместе с соседней землей принадлежали одному
знатному семейству. В конце концов, стороны договорились о цене
-- которая  была  огромной  --  и  владения  перешли  к  новому
хозяину.  Но  когда  Император  решил  построить  на  Ай  Петри
небольшой особняк, то выяснилось, что сделать это он не вправе:
уплаченная  им  сумма  не  подразумевала  такого  использования
земли.
     --  Помню,  как  рассердился Ники, -- рассказывала Великая
княгиня, -- но в скандальной этой истории было замешано столько
влиятельных людей, что он решил махнуть на нее рукой.
     Моя собеседница  привела  мне  еще  один  пример  вопиющей
безответственности. Перед началом 1914 года общая годовая рента
пятерых  детей  Императора  Николая  II составила 100 миллионов
рублей. Вопреки пожеланию Императора, министр финансов вместе с
двумя ведущими банкирами вложил все  эти  средства  в  немецкие
ценные  бумаги. Император выступил против этой операции, но его
стали заверять, что средства помещены надежно и крайне выгодно.
Разумеется после первой мировой войны все эти суммы испарились.
     -- Кроме того,  было  много  попрошаек,  --  с  презрением
проговорила  Великая  княгиня.  -- Я не имею в виду бедняков из
числа простого народа.  Речь  идет  о  знатных  попрошайках,  в
частности,  об  офицерах гвардейских полков, которые жили не по
средствам и рассчитывали на то, что мы оплатим их долги.

     Однажды  во  дворец  к  Великой  княгине   пришел   офицер
Атаманского  полка,  которого  она знала с детства и попросил у
нее что-то около 350 тысяч золотых рублей.
     -- Я спросила, зачем ему такая сумма. Он был  в  отчаянии.
Сказал, что это долг чести. Я дала ему деньги. Спустя несколько
дней  мне  стало  известно,  что на мои деньги он купил конюшню
скаковых лошадей. С тех пор я с ним не разговаривала.
     Затем  Ольга  Александровна  вспомнила  о  красавце  князе
Дадиани,  также  офицере  одного  из гвардейских конных полков,
оказавшемся в действительно сложных условиях. Чтобы  выпутаться
из  подобной  ситуации,  этот господин похитил несколько ценных
картин из частной коллекции  и  принес  их  во  дворец  Великой
княгини,   умоляя   ее   обратиться  к  Императору  с  просьбой
приобрести картины для Эрмитажа.  Князь  заявил,  что  все  они
представляют семейные их ценности и что ему больно расставаться
с этими шедеврами, но иного выхода у него нет. Картины пришлись
по   вкусу   Великой   княгине.  Она  сумела  убедить  Государя
согласиться на их покупку, но полиция, извещенная  расстроенным
владельцем  галереи,  уведомила  Царя о происхождении "семейных
реликвий Дадиани".
     -- Хочу отметить, что этого офицера немедленно уволили  из
полка.  И  все  равно  скандал  был  ужасный. Рядовые вели себя
гораздо порядочнее. Они никогда не попрошайничали. За  все  эти
годы  лишь один матрос, который возвращался к себе домой где-то
на побережье Каспийского моря, попросил меня помочь ему  купить
рыбачью  сеть.  Я  дала  ему  деньги,  которые он вернул мне до
копейки. В ту пору рядовые  назывались  "нижними  чинами".  Для
меня  они  были благородными людьми, потому что были благородны
душой. Они были достойны дружбы. Никто из  них  не  смотрел  на
Великую  княгиню,  как  на  владелицу кошелька, в который можно
залезть.
     Выйди она замуж удачно и по любви, Великая княгиня была бы
свободна от такого рода денежных осложнений. Но  она  оказалась
одна,  и  рядом  с нею не было мужчины, который смог бы дать ей
совет или как-то помочь. Она  была  слишком  совестлива,  чтобы
досаждать  Государю  своими домашними проблемами. Великий князь
Михаил Александрович, целиком освоившийся с ролью  гвардейского
офицера,  лишь  посмеялся  бы  над  трудностями младшей сестры.
Единственный совет, который она получила бы от  своего  "мужа",
если  бы  обратилась  за  ним, состоял бы в том, чтобы попытать
счастья за карточным столом. В результате  финансовые  проблемы
лишь   увеличивали   ее  одиночество  и  делали  ее  еще  более
несчастной.
     Живя  в  Петербурге,  Великая  княгиня  чувствовала   себя
несчастной, хотя жила жизнью света. Она бывала во многих домах,
встречалась    со   многими   людьми.   Подчас   ее   природная
жизнерадостность  помогала  ей  преодолеть  скуку   официальных
встреч.  Однако из ее слов я понял, что результатом сотен новых
знакомств не стала ни одна настоящая привязанность.
     Неподалеку   от   особняка   Великой   княгини   находился
великолепный   дворец   княгини   Юрьевской,   вдовы  ее  деда,
Александра  II,  бывшей  его  морганатической   женой.   Княжна
Екатерина  Долгорукая  сначала  была любовницей Императора, а в
1880 году вступила с ним в  морганатический  брак.  Эта  старая
женщина  жила  на  широкую  ногу  и  считала  себя Вдовствующей
Императрицей, хотя Александр II был убит прежде, чем  он  успел
объявить    княгиню   Юрьевскую   Императрицей.   Ольга   очень
привязалась к этой старой даме.
     --  Она,  должно  быть,  очень  любила  моего   деда,   --
рассказывала   Ольга   Александровна.  --  Всякий  раз,  как  я
приходила к  ней,  мне  казалось,  будто  я  открываю  страницу
истории.  Жила  она  исключительно  прошлым.  В тот день, когда
моего деда убили, время для нее остановилось. Она только о  нем
и говорила. Она сохранила все его мундиры, всю его одежду, даже
домашний  халат.  Она  поместила  их  в стеклянную витрину в ее
домашней часовне.
     Вместе со своей родительницей Великой княгине  приходилось
часто  бывать  во  дворце Юсуповых на набережной Мойки. Княгиня
Зинаида Юсупова была близкой подругой Вдовствующей Императрицы.
Ходили  слухи,  что  состояние   Юсуповых   намного   превышало
состояние Императорской фамилии.
     --  И  я  вполне  допускаю,  что  так  оно и было, -- сухо
проговорила Ольга Александровна. -- До сих пор я помню, что  на
столах   в   их  гостиных  стояло  множество  хрустальных  ваз,
наполненных нешлифованными  сапфирами,  изумрудами  и  опалами,
которые  использовались, как украшения. По-моему, сказочное это
богатство ничуть не испортило княгиню Юсупову. Она была  добра,
щедра  и  могла  быть  верным  другом. К сожалению, матерью она
оказалась никудышной -- она слишком уж избаловала своих детей.
     Не слишком далеко  от  дома  Великой  княгини  в  огромном
особняке  на  набережной  реки  Фонтанки  жили  граф  и графиня
Орловы-Давыдовы. Графиня имела репутацию одной из самых  хорошо
одетых  женщин  в мире. Оба супруга пользовались известностью в
свете, хотя граф походил на породистого пса и получил  прозвище
l'homme  chien.  Среди  друзей  Великой княгини были две сестры
Нечаевы-Мальцевы  и   их   брат,   отличавшиеся   щедростью   и
гостеприимством.
     Все  трое были холосты, очень эксцентричны и очень богаты,
и хотя многие смеялись над ними у них за спиной, однако первыми
являлись на их знаменитые приемы именно эти насмешники. Одна из
сестер Мальцевых была низенькая и  толстая,  вторая  высокая  и
худая,  однако  обе  были  наивными  старыми  девами  со своими
причудами. Однажды во время приема какой-то  офицер  положил  к
ним  на  кровать  свою  фуражку.  "Что  мы  станем делать, если
забеременеем от него!" -- в ужасе воскликнули сестры.
     Самой  знаменитой  хозяйкой  того  времени  была   графиня
Клейнмихель,    о   балах-маскарадах   которой   говорил   весь
петербургский   свет.   Богатая,    эксцентричная,    чуть-чуть
прихрамывавшая,  графиня редко покидала свой особняк, и каждый,
кто занимал хоть какое-то положение в обществе,  считал  честью
быть приглашенным к ней в дом.
     --   Это   была   "гранд-дама"   до  кончиков  ногтей,  --
свидетельствовала  Великая  княгиня,  --  и  в  то   же   время
необычайно  проницательная и умная женщина. Каким-то образом ей
удавалось узнать сокровенные тайны почти  всего  петербургского
общества. Ее особняк прослыл рассадником сплетен. Ко всему, она
увлекалась   оккультными   науками.   Я  слышала,  что  однажды
вызываемые ею духи до того расшалились, что один из них  сорвал
с  ее  головы  парик  и  открыл тайну ее плешивости. Думаю, что
после этого  случая  она  прекратила  занятия  подобного  рода.
[Впоследствии  Великая  княгиня  рассказала мне историю бегства
графини во время  революции.  Графиня  закрыла  ставнями  окна,
заперла  все  двери и перед входом повесила написанное крупными
буквами  объявление:   "Вход   строго   воспрещен.   Этот   дом
принадлежит   Петросовету.  Графиня  Клейнмихель  арестована  и
помещена  в  Петропавловскую  крепость".  Фокус  удался   из-за
всеобщего  беспорядка  и  сумятицы.  Графиня  успела  упаковать
некоторые из своих ценностей и сделать приготовления для своего
бегства из России. Лишь после ее бегства местный  совет  узнал,
что его одурачили.]
     Как  ни  был  краток  петербургский  сезон увеселений, он,
должно быть, являлся источником мучений  для  Великой  княгини.
Начиная  с  праздника  Нового  года  и до Прощеного воскресенья
петербургское высшее общество танцевало, раскатывало на  богато
украшенных  тройках,  слушало концерты, посещало оперу и балет,
ело,  пило,  снова  танцевало,  причем,  каждая  хозяйка   дома
старалась   перещеголять   остальных   в   изобретательности  и
оригинальности  развлечений,   которые   предлагались   гостям.
Устраивались   "белые   балы"   для  молодых  девушек,  впервые
выходящих в свет,  а  также  "розовые  балы"  для  молодоженов.
Большим   спросом   пользовались  оркестры  наподобие  оркестра
Коломбо и цыганский оркестр Гулеску. Ни один сезон не обходился
без  грандиозного  бала,  который  устраивала  у  себя  Великая
княгиня Мария Павловна, и не менее знаменитого бала-маскарада у
графини   Клейнмихель.   К  концу  Прощеного  воскресенья  даже
наименее набожные  хозяйки  салонов  Петербурга,  должно  быть,
облегченно   вздыхали,   радуясь   невольному   окончанию  всех
увеселений. А уж с Чистого понедельника, следующего за Прощеным
воскресеньем и до самой Пасхи ни о каких увеселениях  не  могло
быть и речи.

     Сезон   начинался  утром  Нового  года  церемонией  выхода
Государя и Государыни. Из Дворцовой церкви они  направлялись  в
Николаевский  зал,  где  им  представлялись  две  или три сотни
гостей. Господа трижды кланялись,  дамы  приседали  и  целовали
руку  Императрицы ("безмен"). Примерно за полчаса до выхода все
Романовы собирались  в  одной  из  гостиных  Зимнего  дворца  и
занимали свои места в торжественном шествии в Николаевский зал.
В  это утро хозяевами положения становились церемониймейстеры и
гофмаршалы; нельзя  было  сделать  ни  малейшего  движения  без
соответствия правилам самого строгого в Европе протокола.
     --  Входили  мы  соответственно возрасту, а не очередности
положения,  --  свидетельствовала  Ольга  Александровна.  --  Я
обычно  шла  под  руку  с  одним из моих кузенов: или с Великим
князем Борисом, или  же  с  Великим  князем  Андреем  (младшими
сыновьями   Великого  князя  Владимира  Александровича).  Ники,
разумеется, находился во главе;  о  его  руку  опиралась  Мама,
Алики же шла сразу за ними в сопровождении Михаила.
     Заметим,  что  особенно  ревниво  к  своему  положению  на
иерархической лестнице относились две Великие  княгини  --  это
сестры-черногорки  Анастасия  и  Милица  Николаевны [Урожденные
княжны Черногорские, дочери князя Николы I Негоша.], жены  двух
старших   Великих   князей   --  Петра  Николаевича  и  Николая
Николаевича (младшего). Они всегда стремились встать  сразу  за
двумя  Императорскими парами. Сестры получили прозвища Сцилла и
Харибда. Никто  не  смел  сделать  и  шага,  пока  черногорские
принцессы не занимали принадлежащего им, по их мнению, места.
     -- Хорошо помню, как моя кузина Минни (принцесса Греческая
Мария)  громко  проговорила:  "Теперь можно трогаться: Сцилла и
Харибда  успели  занять  свои  места".  После  того,  как   все
вставали, как полагается, двери Николаевского зала открывались,
оберцеремониймейстер  трижды  ударял  о  пол жезлом из слоновой
кости и объявлял о выходе Их Императорских Величеств. Трогались
с места и мы -- попарно, словно вереница ухоженных, вышколенных
пуделей,  которые  чинно  вышагивают  на  глазах  толпы   зевак
где-нибудь на ярмарке.
     Во время зимнего сезона в Зимнем дворце давали два или три
бала.
     -- До чего же не любила я этот дворец! -- призналась Ольга
Александровна.  -- Из всей нашей семьи только Мама обожала его,
но почему, я так и не сумела понять.
     Вычурное здание  дворца  тянулось  на  большое  расстояние
вдоль  набережной.  А  внутри  его  выстроились анфилады залов,
длиной  и  высотой  способных  соперничать  с   иным   собором:
Николаевский зал, Георгиевский зал, Белый зал, Малахитовый зал,
Тронный  зал  -- с окнами в два яруса. Помимо огромных и гулких
этих залов во дворце  было  множество  отдельных  апартаментов,
помещений   для  придворного  штата  и  прислуги.  Много  места
занимали лестничные площадки и  коридоры,  не  ведущие  никуда.
Дворец  полностью  соответствовал  своему названию: он так и не
смог обрести тепла домашнего  очага.  Перед  каждым  балом  его
украшали тысячами пальм, экзотических растений, доставленных из
Крыма,  охапками  роз,  тюльпанов, сирени из оранжерей Царского
Села. Однако никакими стараниями нельзя было вдохнуть  жизнь  в
стылые просторные помещения этого огромного здания.
     Всякого  поражало  буйство цветов. У каждого входа и вдоль
лестницы стояли великаны конногвардейцы и кавалергарды в  белых
мундирах,  шитых  золотом  и серебром и казаки Собственного Его
Величества конвоя в алых и синих черкесках. Слуги негры были  в
красном  с  головы  до ног. На дворцовых скороходах были надеты
шляпы, украшенные перьями. Ливреи дворцовых лакеев были расшиты
галунами, из-за чего невозможно было  определить  цвета  ткани.
Балы начинались после выхода Императорской четы.
     --  Ах,  какие  там  были  цвета!  --  воскликнула Великая
княгиня. -- Алые, белые, голубые мундиры гвардейских  офицеров,
оливковые  платья  статсдам,  рубинового цвета бархатные платья
фрейлин, а на всех нас -- серебряная и золотая парча... Рубины,
жемчуг, бриллианты и алмазы... И  все-таки  до  чего  же  я  не
любила  все  эти балы в Зимнем дворце, на которых нам надо было
непременно присутствовать. Одна лишь Мама  их  обожала,  потому
что  знала:  к  ней  прикованы  глаза  всех  присутствующих.  И
выглядела она великолепно.
     Каждый бал в Зимнем дворце неизменно начинался  полонезом.
В первой паре шел Государь.
     -- Ники любил танцевать и был превосходным танцором, но, к
сожалению, Алики терпеть не могла такого рода увеселения. Она и
Ники оставались  на  ужин,  который  довольно  рано  подавали в
Малахитовый зал, а затем покидали его. Что касается меня, то  я
готова  была  сбежать  из дворца после первого же полонеза, но,
разумеется, сделать этого не могла.
     В  подобных  случаях   оказывался   полезным   муж   Ольги
Александровны.  Приезжал  он не слишком поздно, чтобы проводить
ее домой. Проведя супругу через  дворцовую  кордегардию,  принц
выходил  с женой через боковой подъезд. Накинув на плечи поверх
парчового платья меховое манто, Великая  княгиня  пробегала  на
цыпочках по помещению, слыша храп солдат.
     --  Мне  так  хотелось спать. До чего же я завидовала этим
солдатам!
     Последним  ярким  штрихом  в  живописной  истории  Зимнего
дворца стал знаменитый исторический бал в январе 1903 года. Год
спустя  началась  война  с Японией, за которой последовали годы
смуты. Окна Зимнего дворца закрыли ставнями. В залы его  больше
не   привозили   огромное   количество   цветов.   Под  искусно
расписанными сводами не звучала  танцевальная  музыка.  Но  тот
январский  вечер  1903  года навсегда врезался в память Великой
княгине.
     -- Все мы пришли на бал в одеждах  семнадцатого  века.  На
Ники  было  облачение  Алексея  Михайловича,  второго  царя  из
Династии Романовых. Оно было малинового цвета, расшито  золотом
и   серебром.  Некоторые  предметы  убранства  были  специально
доставлены из Кремля. Алики выглядела просто  умопомрачительно.
Она  была  в  одежде  Царицы Марии Милославской, первой супруги
Царя Алексея Михайловича. На ней был сарафан из золотой  парчи,
украшенный  изумрудами  и серебряным шитьем, а серьги оказались
такими тяжелыми, что Алики не могла нагнуть голову.
     Тот бал-маскарад был прекрасной  лебединой  песней.  Гости
Императора,  которые  танцевали  в  тот вечер старинные русские
танцы, еще не знали, что после того, как  прозвучали  последние
аккорды  оркестра, опустился невидимый занавес. Больше в Зимнем
дворце балов-маскарадов не устраивалось.  Неприятный  инцидент,
происшедший   во   время   бала   в   1903   году,  можно  было
рассматривать, как своего рода зловещий знак.
     Великий  князь  Михаил  Александрович  попросил  у   своей
родительницы одолжить ему большую алмазную застежку, которую он
хотел  прикрепить  в  качестве украшения к своей меховой шапке.
Застежка была баснословно  дорогой;  некогда  она  принадлежала
Императору  Павлу  I,  и  Вдовствующая  Императрица надевала ее
очень редко. Можно  себе  представить,  с  какой  неохотой  она
выполнила просьбу сына.
     --  И  Михаил  ее  потерял! Должно быть, украшение упало у
него с шапки во время танцев. Оба они -- Мама и Михаил --  были
вне  себя  от  отчаяния:  ведь  застежка  принадлежала  к числу
сокровищ короны. В тот же вечер были внимательно осмотрены  все
залы дворца. Утром пришли сыщики и обшарили дворец с чердака до
подвала.  Но  бриллиантовую  застежку  так  и  не  нашли. Нужно
сказать, -- заметила Великая княгиня,  --  что  на  этих  балах
теряли  много  драгоценных  украшений, но я ни разу не слышала,
чтобы хоть одно из них удалось отыскать!
     Вряд ли кто был больше доволен, чем  Ольга  Александровна,
когда  дикому  вихрю  увеселений  приходил конец. Она не любила
шум, слепящие огни, толпы людей, чересчур сытную  еду,  никогда
не  покидавшее  ее  ощущение,  будто  ее  выставляют напоказ --
разодетую и  украшенную  драгоценностями.  С  началом  Великого
поста  театры  и другие увеселительные заведения закрывались, и
Вдовствующая Императрица уезжала в  Гатчину.  Ее  младшая  дочь
оставалась  в Петербурге, где почти никого не принимала у себя,
ела простую пищу строго  по  распорядку  дня  вместе  с  миссис
Фра