ошенную одежду, генерал
тотчас  же  предложил  ей  и  ее  спутникам  свой вагон и велел
прицепить его к составу, с минуты на минуту отправлявшемуся  на
Ростов.
     --   Мы   чувствовали   себя  на  вершине  блаженства,  --
вспоминала Ольга Александровна, -- хотя в вагоне было множество
клопов и других паразитов.
     Наступление армии Деникина действительно очистило  Область
Войска Донского от красных. Однако путешествовать по тем местам
было  далеко  не  безопасно. Расправы, которые устраивала Белая
армия во время своего наступления, отнюдь не расположили к  ней
местных    обывателей,   чем   не   преминули   воспользоваться
большевицкие агенты. Каким-то образом населению стало  известно
о  том,  что  на таком-то поезде едет Царская сестра. На каждой
остановке -- а их было множество -- собирались  толпы  крестьян
и,  вытянув  шеи,  разглядывали  маленькую,  хрупкую  женщину в
грубой, рваной одежде, на голове --  мятый  платок  --  которая
сидела  у окна с младенцем на руках. Глядели молча, без улыбки.
На одной из станций кто-то попытался отцепить их вагон. Если бы
не находчивость  полковника  Куликовского,  который  по  крышам
добрался  до  паровоза  и  сообщил  об  этом машинисту, который
остановил состав и исправил сцепку, быть бы беде.
     Ростов  встретил  их   неприветливо.   Деникин   отказался
встретиться с Великой княгиней.
     -- Мы рассчитывали, что он проявит к нам сочувствие, но он
не захотел  сделать  этого.  Генерал  прислал  к нам ординарца,
который  сообщил  нам,  что  в  Ростове   мы   не   нужны,   --
свидетельствовала она.
     Тогда   Ячик   предложил  им  поехать  к  нему  в  станицу
Новоминскую,  что  в  Екатеринодарском  крае.  Там  его   семья
позаботится  о  Великой  княгине и ее спутниках. Из Ростова они
уехали на поезде, потом пересели на подводу,  а  конечной  цели
достигли  пешком.  Но  после Ростова и иных городов Новоминская
показалась  им  раем.  Они  смогли  там  снять  хату,  а   одна
крестьянка  согласилась  приходить  и  помогать  по  хозяйству.
Спустя месяца полтора после приезда в станицу  Великая  княгиня
родила  второго сына. Врачей в округе не было, и роды принимала
какая-то крестьянская женщина.
     Для Ольги и ее мужа лето прошло в  приятных  заботах.  Она
научилась  трудиться  на  огороде, обрабатывать землю и полоть,
молоть кукурузу, купленную у соседа-станичника. Она пекла хлеб,
стирала  одежду,  какая  у  них  сохранилась,  кормила   грудью
новорожденного сына и ухаживала за Тихоном. Часто ходила босая.
Муж  работал  в  соседнем  хозяйстве и заработную плату получал
натурой. Ни голода, ни жажды они не испытывали, у них  были  их
сыновья,  каждый  день  до  них  доходили вести о новых победах
генерала Деникина. К концу июня он изгнал красных из  Восточной
Украины.  Крым снова стал свободным. В августе Деникин захватил
Одессу и Киев. В сентябре его войска заняли Курск  и  наступали
на  Воронеж  и  Орел.  До  Москвы  оставалось  триста  верст  с
небольшим.
     Однако взятие Орла оказалось последним успехом деникинских
войск. Коммуникации его армий были нарушены. Эксцессы его людей
восстановили население против белых. Когда в октябре 1919  года
Красная  армия  начала  контрнаступление,  о  победах  Деникина
забыли. К ноябрю  красные  снова  захватили  Киев.  Деникинская
армия,   ставшая  неуправляемой,  перестала  быть  фактором,  с
которым следовало считаться.
     Холодной ноябрьской ночью в  хату,  в  которой  жила  чета
Куликовских,  прискакали  четыре казака из соседнего гарнизона.
Они сообщили, что передовые отряды красных появились неподалеку
от Новоминской. Времени нельзя было  терять.  Супруги  закутали
своих  сыновей,  захватили  скарб,  какой  смогли  унести,  и в
сопровождении Мимки бежали из станицы.
     Следующие два месяца были  периодом  неописуемых  лишений,
опасностей  и  испытаний,  потребовавших  от  них, по существу,
спартанской  стойкости.  Четыре  казака,   рискуя   собственной
жизнью,   сопутствовали   семье  Великой  княгини,  бежавшей  к
Черноморскому   побережью.   Была   зима,   ночевать    нередко
приходилось  в  заброшенных амбарах и, заглядывая в осунувшееся
личико младенца, Ольга  задумывалась  над  тем,  сумеет  ли  он
выжить.
     По  всей  стране бушевала война. Крупных сражений не было,
шли бесконечные стычки между шайками красных и  белых,  которые
жгли,  грабили  и  убивали,  ни  в  чем  не уступая друг другу.
Однажды  беглецам  удалось  сесть  в  поезд,  но,  узнав,   что
следующая  станция  в  руках  красных,  верные  казаки  на ходу
высадили из поезда Великую княгиню и ее малолетних сыновей.  по
стылому  полю  они добрались до деревни, чтобы оттуда добраться
до Ростова.
     Ростов был занят белыми, но к нему подходили большевики, и
начальник станции грозился  взорвать  поезд.  Один  из  четырех
казаков,  сопровождавших  Великую княгиню и ее семейство, вынул
револьвер и закричал  на  железнодорожника:  "Если  через  пять
минут поезд не отправится, я вышибу тебе мозги".
     В  Новороссийске  стояло несколько британских кораблей, но
город был заполнен  многими  тысячами  оборванных,  исхудавших,
голодных  беженцев,  пытавшихся  спастись от красного террора и
надеявшихся на то, что их  эвакуируют.  Великая  княгиня  и  ее
спутники  увеличили  число  этих отчаявшихся, голодных людей. У
них не нашлось денег даже для того, чтобы купить кринку молока.
Маленькие сыновья Ольги Александровны походили на скелетики,  а
в городе свирепствовал тиф.
     Великая  княгиня со своими сопровождающими нашли убежище в
датском  консульстве,  и  без  того  забитом  беженцами,  среди
которых  была труппа цирковых артистов из Москвы, но тиф проник
и сюда.
     -- Те из  нас,  кто  был  здоров,  уступили  свои  кровати
больным и спали на полу. Я страшно волновалась за мужа и детей.
О  себе  я  не беспокоилась. Я насмотрелась столько ужасов, что
внутри меня словно что-то умерло. Но я должна была жить.
     Однажды утром, не успев прийти в себя после  ночи,  полной
мучений,  Ольга  Александровна услышала знакомый голос, который
пел английскую песенку:
     "На свете лучше не сыскать,
     На свете лучше не сыскать Ичику, Ичику, Ичику..."
     Ольга вскочила со стула. Ей показалось,, что она сходит  с
ума.  Но  это  действительно был Джимми, который напевал глупую
песенку, которую она слышала  от  него  в  Ольгине  в  те  дни,
которые   навсегда   канули   в  вечность.  Джимми  теперь  был
флаг-капитаном  Джеймсом  на  флагманском  корабле  флота   его
величества  "Кардифф"  под вымпелом контр-адмирала сэра Джорджа
Хоупа, только что отшвартовавшемся  у  причала  Новороссийского
порта. Первое распоряжение, которое он получил, сойдя на берег,
состояло  в  том,  чтобы проверить, справедлив ли слух, будто в
городе находится сестра Государя, а если это так,  то  отыскать
ее.
     Хотя  оба были похожи на оборванцев, Ольга Александровна и
ее супруг приняли приглашение на чай на борту  "Кардиффа".  Там
ей  подарили  целый  отрез  синего  флотского  сукна  -- "самый
чудесный подарок. Я сразу же принялась шить нам всем костюмы, и
наконец-то мы стали  выглядеть  вполне  прилично".  [Много  лет
спустя  после  этого  случая  вице-адмирал  сэр Томас Н. Джеймс
рассказал мне о посещении Великой княгиней крейсера  "Кардифф":
"Она  увидела  у  меня в каюте фотографию, которую она подарила
мне в Ольгине. Это была групповая фотография, среди  прочих  на
ней был и Великий князь Михаил Александрович. Посмотрев на нее,
Ольга  заявила:  "я уверена, что он жив". я спросил, где, по ее
мнению  он  может  находиться.  Она  ответила:  "Думаю,  он   в
Гонконге". Я вспомнил статью в "Таймс", в которой сообщалось об
убийстве  Великого  князя в Сибири, но не осмелился сообщить ей
эту трагическую весть".]
     Перед самым отъездом из Новороссийска Ольга  Александровна
узнала  о  том,  что  "тетя  Михен"  --  Великая  княгиня Мария
Павловна -- с риском для жизни вырвалась с Кавказа.
     -- Я отправилась к ней. Я была поражена,  узнав,  что  она
приехала в Новороссийск в собственном поезде, прислуга которого
состояла из ее людей, и в сопровождении своих фрейлин. Несмотря
на  все  опасности  и лишения она до кончиков ногтей оставалась
Великой княгиней. Наша семья не очень-то любила тетю Михен,  но
я  гордилась ею. Вопреки всем невзгодам она упрямо цеплялась за
все атрибуты былого величия и блеска. И каким-то образом у  нее
это  получалось  великолепно.  В  условиях, когда даже генералы
считали себя счастливчиками, если им удавалось раздобыть телегу
и старую клячу, тетя Михен совершила долгий путь на собственном
поезде. Конечно, вагоны были старые, расшатанные, но  это  были
ее  вагоны.  Впервые  в жизни я с удовольствием расцеловалась с
нею. [Покинув Россию в феврале 1920 года, Великая княгиня Мария
Павловна отправилась в Швейцарию, но спустя  несколько  месяцев
умерла.]
     Однажды  февральским  утром  Ольга Александровна вместе со
своим  домочадцами  наконец-то  поднялась  на  борт   торгового
корабля,  который  должен  был  увезти  ее  из  России  в более
безопасное место. Хотя судно было набито беженцами, они, вместе
с другими пассажирами, занимали тесную каютку.
     -- Мне не верилось, что я покидаю родину навсегда. Я  была
уверена, что еще вернусь, -- вспоминала Ольга Александровна. --
У меня было чувство, что мое бегство было малодушным поступком,
хотя  я  пришла  к этому решению ради своих малолетних детей. И
все-таки меня постоянно мучил стыд.
     Через двое суток судно  оказалось  в  турецких  водах,  но
Великой  княгине не разрешили сойти на берег. Вместе с тысячами
беженцев она оказалась в лагере для интернированных на  острове
Принкипо,   находившемся   в   Мраморном   море.  первое,  чего
потребовали турецкие власти, это дезинфекция одежды беженцев.
     -- Дезинфекция была  необходима,  --  невесело  улыбнулась
Великая княгиня, -- но операция эта проделана была так поспешно
и  небрежно, что одежда приобрела весьма неказистый вид, а наша
обувь ужасающим образом ссохлась.
     К счастью, пребывание на острове Принкипо оказалось весьма
непродолжительным, но было сопряжено с лишениями  --  нехватало
еды,  а иной раз и воды, санитарные условия были кошмарными. Но
ничто не сломило Великую княгиню. Она организовала своеобразный
комитет и, несмотря на их бедность, беженцы собрали свои  гроши
и  послали Георгу V телеграмму, в которой благодарили короля за
то, что он направил свои суда и помог им выехать из России.
     Тут  я  не  удержался  от  того,  чтобы  прервать  Великую
княгиню:

     -- Но почему вы не отправили ему телеграмму от себя лично?
Он же  был  вам  двоюродным братом. Оказаться интернированной в
лагере для обыкновенных беженцев...
     Великая княгиня чуть ли не сердито покачала головой:
     -- Они не  были  обыкновенными  беженцами.  Все  они  были
людьми.  Насколько  мне  известно,  большинству из них пришлось
перенести гораздо более тяжелые испытания, чем те,  что  выпали
на мою долю. Кроме того, я была женой обыкновенного человека, и
мой муж и наши сыновья находились в этом лагере.
     Но,  хотя  Ольга  Александровна и не подумала о том, чтобы
обратиться за помощью к королю, за нее хлопотал ее старый друг.
Джимми  успел  написать  капитану  первого  ранга   У.У.Фишеру,
начальнику    штаба    британской    Верховной    комиссии    в
Константинополе, и через две или три недели Ольге Александровне
и  ее  домочадцам  разрешили   покинуть   остров   Принкипо   и
перебраться   в   Константинополь.  Оттуда  они  направились  в
Белград, где король Александр оказал им теплый прием.
     --  Истории  свойственна  ирония.  Надо  же  было   такому
случиться: я, внучка Царя, освободившего Сербию и Черногорию от
турецкого  владычества, оказалась в сербской столице в качестве
измученной, терпящей нужду беженки. Но как добры к нам были все
сербы!
     Король Александр надеялся, что Великая княгиня изберет его
страну в качестве новой родины. Ольга  Александровна  не  прочь
была  сделать это, но она была нужна родительнице, поселившейся
в Дании. Вот  почему,  отдохнув  две  недели  в  Сербии,  Ольга
Александровна вместе с мужем отправилась в Копенгаген.
     --  Мы приехали туда в страстную пятницу 1920 года. Я была
счастлива снова увидеться с Мама, но всем нам было  грустно.  В
душе  мы  понимали, хотя не осмеливались высказаться вслух, что
остаток своих дней нам придется провести в изгнании.

     9. Горький хлеб изгнания

     Данию Великая княгиня  любила  с  детства.  Фреденсборг  и
Копенгаген  запомнились ей еще с тех давних лет, когда там, под
кровом ее гостеприимного деда, короля Христиана IX,  собирались
чуть ли не все королевские семьи Европы.
     Но  все  это  осталось  в прошлом. Теперь же шел 1920 год.
Вдовствующая  Императрица  Мария  Федоровна  жила  в  одном  из
флигелей  королевского  дворца  Амалиенборг  в непосредственной
близости  от  собственного  племянника,  короля  Христиана   X,
который    не    скрывал   неприязни   к   своим   обездоленным
родственникам.
     -- К счастью, другие представители королевской  фамилии  и
датский  народ  не  разделяли  его  отношения к нам, -- заявила
Великая княгиня, -- иначе я даже не представляю себе, как бы мы
смогли все это вынести. Я и сама  не  понимаю,  как  мы  сумели
перенести все эти уничижения. Помню, как королева Александрина,
которую мы звали Адин, даже расплакалась: так ей было стыдно за
своего мужа.
     Ольга  Александровна  вспомнила,  как  однажды вечером они
сидели в гостиной дворца вместе с матерью  и  спокойно  вязали.
Тут  дверь  открылась, и вошел королевский слуга. Ему явно было
не  по  себе.  Смущаясь,  он  едва  слышно  пробормотал:   "Его
величество  прислали  меня затем, чтобы попросить вас выключить
яркое  освещение.  Он  хочет  уведомить  вас,   что   счет   за
электричество,  который ему пришлось оплатить недавно, оказался
слишком велик.". Императрица Мария  Федоровна  побледнела,  как
полотно, но ничего не ответила. С царственным видом она вызвала
одного  из  собственных  лакеев  и  в  присутствии королевского
посыльного велела ему осветить дворец от подвала до чердака!
     -- Доходило до того, что король прогуливался по  комнатам,
где,  естественно,  каждый  предмет  обстановки и большая часть
декоративного убранства принадлежали ему. Помню, как он во  все
глаза   глядел   вокруг   себя,   --   свидетельствовала  Ольга
Александровна.  --  Если  ему  вдруг  казалось,  что  недостает
какой-нибудь   безделушки  или  миниатюры,  он,  не  стесняясь,
спрашивал у Мама, уж не заложила ли она ее.  Было  так  обидно,
что нет слов.
     Финансовое  положение  беглецов  находилось в расстроенном
состоянии.  Дело  ухудшалось   благодаря   бездумной   щедрости
Императрицы  Марии  Федоровны. Тысячи русских эмигрантов писали
ей со всех концов света  и  просили  о  помощи,  и  Императрица
считала своим долгом удовлетворять все их просьбы.
     -- Мама не приходило в голову, что средств едва хватает на
то, чтобы  содержать  собственную  семью,  --  продолжала  свой
рассказ Ольга Александровна, -- но винить ее я не вправе.  Всех
эмигрантов, к каким бы классам они ни принадлежали, она считала
одной  семьей.  К  тому  же,  никто  из  нас, в том числе Папа,
никогда не были практичными.
     Однако   финансовая   помощь,   которую   Императрица-Мать
направляла  во  все  уголки  света, не была пределом ее щедрот.
Несколько знатных эмигрантов приехали в Данию. Мало-помалу  они
каким-то образом прилепились к крохотному двору в Амалиенборге.
Императрица  не  пожелала  никому  из  них  указать на дверь. В
течение   какого-то   времени   многие   состоятельные   друзья
Императрицы Марии Федоровны оказывали ей денежную поддержку, но
ситуация  с каждым днем ухудшалась, и в конце концов один из ее
друзей, американец датского  происхождения,  откровенно  заявил
Императрице, что долго так продолжаться не может.
     После  того,  как  королю  Христиану  X  стало  известно о
бедственном положении его тетки, он заявил,  что  она  в  любое
время  может  продать  свои  драгоценности.  Дело  в  том,  что
Вдовствующей Императрице удалось вывезти в Данию свою  шкатулку
с  драгоценностями.  В  Амалиенборге  она держала ее у себя под
кроватью. Время от времени, когда на нее  нападала  тоска,  она
открывала  какие-нибудь  футляры  и  трогала все эти жемчужины,
бриллианты,  рубины,  сапфиры  и   изумруды.   За   исключением
бриллиантовой броши, которую подарил ей Александр III в день их
бракосочетания,  старая  Императрица больше не надевала на себя
драгоценности. Это невероятное сокровище, переливавшееся  всеми
цветами  радуги,  было  последней  связью  с  былой  роскошью и
блеском семьи  Романовых,  и  Мария  Федоровна  не  могла  даже
подумать   о  том,  чтобы  расстаться  с  самой  незначительной
безделушкой.
     Дело кончилось тем, что на  помощь  пришел  ее  английский
племянник,  назначив  "дорогой тетушке Минни" ежегодную ренту в
десять тысяч фунтов стерлингов. Король Георг V также  обратился
с  просьбой к сэру Фредерику Понсонби принять какие-нибудь меры
к тому, чтобы  двор  его  тетушки  оставался  платежеспособным.
Понсонби, в свою очередь, попросил отставного датского адмирала
Андрупа,  давнего  друга Императрицы, попытаться убедить старую
даму соразмерять свои расходы с  теми  средствами,  какими  она
располагает.  Задача  была не из легких, но адмирал превосходно
справился с нею.
     Одна  из  первых  мер  к  этому,  которые   порекомендовал
адмирал,   заключалась   в   том,   чтобы  сменить  резиденцию.
Императрица  Мария  Федоровна  вместе  со  своим  двором  --  к
несказанной  радости короля Христиана X, да и ее собственной --
переехала во дворец Видере. Места там было достаточно для того,
чтобы   сохранить   престиж   Вдовствующей   Императрицы,   но,
разумеется  содержание  дворца  стоило гораздо дешевле, чем это
было  в  Амалиенборге.  Видере  был  построен  тремя   дочерьми
Христиана   IX  и  являлся  их  совместной  собственностью,  но
королева Александра и  герцогиня  Кемберлендская  уступили  его
своей менее удачливой сестре.
     Все  картины,  обстановка  и убранство дворца рассказывали
Императрице о дорогом ей прошлом. Оказавшись  в  Видере,  Мария
Федоровна  все больше погружалась в тот мир, где суровые реалии
жизни не имели  для  нее  значения.  В  ее  воображении  "Ники"
по-прежнему   оставался   властелином  Империи.  Она  намеренно
держалась в  стороне  от  соперничающих  партий  оказавшихся  в
изгнании  Романовых.  В  качастве  возможных преемников ее сына
Вдовствующей Императрице поочередно назывались  имена  Великого
князя Николая Николаевича, Великого князя Кирилла Владимировича
и  даже  Димитрия  Павловича  [Двоюродный  брат  Николая  II  и
единственный  сын  В.к.  Павла  Александровича  (расстрелянного
большевиками  в  1919  г.),  В.к.  Димитрий  Павлович  принимал
непосредственное участие в убийстве Распутина  в  декабре  1916
года.  Император отправил его в ссылку на юго-восточную границу
России, рядом с Персией. Благодаря этой  ссылке  В.к.  Димитрий
уцелел.],  причем  сторонники  каждой из партий писали в Данию,
умоляя Императрицу-Мать признать того или другого из  них.  Все
эти просьбы Императрица Мария Федоровна оставляла без внимания.
Ее  упорное нежелание глядеть правде в лицо не было поколеблено
даже  после  того,  как  доставлены  были  печальные  реликвии,
привезенные  с  пожарища  в  урочище  Четыре  Брата  в лесу под
Екатеринбургом -- обгорелые кусочки одежды, несколько  пуговиц,
обломки  драгоценных  украшений и подобные предметы. Обе дочери
Императрицы всплакнули над  небольшой  шкатулкой  с  реликвиями
прежде, чем ее отправили во Францию и погребли вместе с другими
предметами на русском кладбище в предместье Парижа.
     Императрица-Мать  продолжала думать и говорить так, словно
ее сын и его семья все еще живы.
     -- Однако я  убеждена,  что