жны  с  вами  торопиться,  торопиться. Мне нужно еще так
много рассказать вам.
     Придя  к  ней  однажды  утром,   я   увидел,   что   Ольга
Александровна  читает  письмо  от  какой-то восточно-германской
организации.
     -- У меня их и без того много, --  заметила  она,  швырнув
письмо   в  мусорную  корзину.  --  Они  все  уговаривают  меня
вернуться в Россию. Похоже на злую шутку. Если бы  я  оказалась
настолько  глупой,  чтобы  принять  их  предложение, вы бы меня
больше  не  увидели.  И  тогда  бы,  скорее  всего,   появилось
объявление,  что  я  внезапно  заболела.  Представляю себе, что
значит   заболеть   у   них   и   лечиться   у    какого-нибудь
душки-доктора...  Тут  бы  мне  и  крышка!  -- засмеялась Ольга
Александровна.
     -- Я так часто видел, как вы смеетесь, -- заметил я. -- Но
вы никогда еще не плакали!
     -- Стоит  мне  только  заплакать,  --  отозвалась  Великая
княгиня  с  неожиданно  посерьезневшим лицом, -- и я, возможно,
никогда не перестану. Поэтому я предпочитаю смеяться.
     Ольга  Александровна  упорно  отказывалась  обращаться   к
услугам  врачей,  но  от  советов  друзей и соседей и не думала
открещиваться.  Шведская  королева   Луиза   в   своем   письме
порекомендовала  ей  каждое утро пить свежий лимонад, и рецепту
этому Ольга Александровна неукоснительно следовала до тех  пор,
пока  не надоело. Другая подруга, заядлая вегетарианка, убедила
Великую княгиню исключить из рациона рыбу и мясо. Совету  этому
было  довольно  сложно  следовать:  в дом к Ольге Александровне
приносили столько еды, а среди жителей Куксвилля  вегетарианцев
не было.
     Очевидно, Великая княгиня унаследовала от отца недоверие и
неприязнь к представителям медицинской профессии.
     --  Как часто люди страдают от ошибок врачей -- это просто
поразительно,  --  заявила  она.  --  А  доктора  очень   часто
предписывают   то,   что   нравится   им  самим.  Однажды  врач
посоветовал мне лечиться водкой, убеждая меня,  что  она  очень
полезна. Проверять это на себе я не стала: очень уж красный нос
был у этого господина.
     Довольно  скоро  я выяснил, что Великой княгине доставляет
удовольствие ставить диагноз своим недугам. Нередко  случалось,
что  в продолжение одной недели или около того, она определяла,
что у нее флебит, неизвестный порок сердца и артрит. Она так  и
писала  подруге: "Вчера у меня был сердечный приступ... Сегодня
я вновь здорова... только чувствую себя усталой и сонной... так
что  длинное  письмо  написать  не  смогу".  А  другая  подруга
неожиданно  узнает,  что Великая княгиня "была несколько недель
прикована к постели... но я снова наслаждаюсь жизнью...  сейчас
я в саду... солнце сияет, и я чувствую себя, как в раю".
     Как  ни  фантастичны  были  ее  собственные  диагнозы,  но
недомогания ее, разумеется, усиливались. Были такие дни,  когда
все  ее  тело  становилось  словно  одеревенелым и болело. "Мне
кажется, что боль меня больше не отпустит, поэтому  стараюсь  к
ней  привыкнуть.  Солнце светит, я гляжу в окно и чувствую себя
счастливой -- было бы гораздо хуже, если бы я ничего  этого  не
видела..."
     Она  никогда не предавалась чревоугодию, теперь же и вовсе
едва притрагивалась к пище.
     Много дней просидел я в той комнате, которая, при всей  ее
бедности  и беспорядке, который в ней царил, сохраняла, как мне
казалось, отпечаток величия  Дома  Романовых.  С  каждым  днем,
мысленно  путешествуя  вместе  с  Великой княгиней из дворцов в
крестьянские избы, с одного континента на другой, я все  больше
поражался ее памяти. Она почти без усилия вспоминала любое имя.
Ко    всему,    в    ее    рассказах    всегда   присутствовали
непосредственность  и  прирожденная  любезность,   свойственные
минувшей    эпохе.    С    безграничной   терпеливостью   Ольга
александровна выписывала для меня  незнакомые  мне  названия  и
имена,  объясняла  местонахождение  того  или  иного города или
селения,  несколькими  меткими  фразами  обрисовывала  какой-то
уголок  местности,  который  тотчас  же  ярко  возникал  в моем
воображении.
     И при этом ее никогда не оставляло  чувство  неотложности.
"Нужно  еще  так много рассказать... Нам следует торопиться..."
-- имела она обыкновение  повторять,  но  в  то  же  время  это
ощущение настоятельности задачи ни в коей мере не противоречило
присущей  Ольге Александровне безмятежности и спокойствию духа.
К своей кончине Ольга Александровна относилась,  как  к  началу
какой-то  иной,  новой  жизни.  Я полагаю, что у нее никогда не
возникало никаких сомнений на этот счет. Вера ее  была  так  же
чиста и искренна, как и ее изысканные натюрморты с цветами.
     Однажды Великая княгиня рассказала мне:
     --  В  Гатчинском  парке  был  мостик,  перекинутый  через
водопад. Вода неслась с оглушительным ревом, а  мостик  казался
таким  непрочным,  что многие боялись ходить по нему. А если же
людям все-таки нужно было перебраться на  другую  сторону,  они
прибегали к мостику, не задерживаясь ни на секунду. Так вот, мы
с  моим братом Михаилом частенько ходили к водопаду и стояли на
мостике. Стояли, вероятно, всего несколько минут. Но минуты эти
мне казались долгими часами. Нам  было  ужасно  страшно,  и  мы
дрожали,   разглядывая   грохочущие,   пенящиеся   струи  воды,
мчавшиеся внизу. Но делали мы это не напрасно. Покидая  мостик,
мы  испытывали  волнение  и  такое  чувство,  будто  мы чего-то
достигли.  Хотя  и  небольшое,  но   это   было   действительно
достижение.  Я хочу, чтобы вы знали про этот мостик, потому что
я  намерена   окончить   свои   дни   с   таким   же   чувством
удовлетворения.  Хотя  я  и была не в силах дать много, но я не
думаю, чтобы я не старалась, как  могла,  служить  своей  милой
родине в качестве представительницы семьи Романовых.
     Слова  эти  были  произнесены  очень  просто,  без  всякой
рисовки. И я знал, что она действительно всю  жизнь  оставалась
истинной  Романовой  со  всеми  присущими им чертами характера.
Ольгу Александровну никогда не  оставлял,  по  существу,  страх
оказаться  жертвой  покушения.  По  ее  словам  она  никогда не
ложилась спать, не выглянув перед этим за дверь и не  посмотрев
под  кровать.  Однажды,  когда с оглушительным грохотом лопнула
водонапорная  труба,  первой  ее  реакцией  было  позвонить   в
полицию.  Она  решила,  что  это взорвалась бомба. Подобно всем
по-настоящему храбрым людям,  она  никогда  не  скрывала  и  не
стыдилась  своего  страха.  Однако,  к  концу ее жизни ее стали
преследовать кошмары. Однажды утром  она  рассказала  мне,  что
видела  ночью,  как  от  стены  к  стене  в ее спальне движется
красная звезда.
     --  Это  было  что-то  жуткое...  Неужели  они   и   здесь
преследуют меня?
     Она  поведала  мне историю своей жизни, ни раза не сгустив
краски, описывая тот или иной  эпизод,  который  она  наблюдала
сама  или же о котором слышала, однако ее строгая объективность
и беспристрастность лишний раз  свидетельствовали  о  том,  что
страшные  испытания  тех  лет  по-прежнему  жили  в ее памяти и
преследовали ее.
     В начале апреля 1960 года лечащий врач Ольги Александровны
решил навестить свою пациентку. Он был  настолько  потрясен  ее
состоянием,  что  тотчас  повез ее в главный госпиталь Торонто.
Великая  княгиня   была   настолько   слаба,   что   не   могла
протестовать.  Она перестала бороться за жизнь. Единственное, о
чем она молила небо -- это о  скорой  кончине.  Но  молитва  ее
услышана не была.
     -- Какой толк от всех их стараний? -- заявила она, когда я
навестил  ее. -- Я же знаю, что умираю. Почему они не дадут мне
спокойно умереть? Ну, конечно же, они очень добры  ко  мне,  но
зачем  подвергать  меня рентгеноскопии? Я так устала. А они еще
хотят, чтобы я ела. Мне просто не хочется  думать  о  пище.  --
Понюхав  миску  с  супом,  она  попыталась  улыбнуться. -- А вы
знаете, половина удовольствия в жизни -- это нюхать пищу, а  не
есть ее.
     Она  нашла,  что  в  больнице "очень уж все по-казенному".
Больничные правила раздражали ее. Однажды утром  она  вспомнила
свою юность.
     --  Мы  с  Мама  имели  обыкновение посещать петербургские
больницы. Помню, к больным приезжали их родичи вместе со своими
детьми и вещами, чтобы подежурить у их коек. Никто против этого
не возражал. Их даже кормили из больничного котла.
     Даже  лежа  в  больнице,  когда   все   ее   щуплое   тело
представляло собой сплошную боль, Великая княгиня была не прочь
пошутить.
     --  А вы знаете, тут есть очень симпатичные доктора. Нынче
утром  приходил  один  --  высокий,  темноволосый,   невероятно
красивый.  Я ему сказала: "Какая жалость, что мы не встретились
с вами лет пятьдесят назад!"
     Прошло  несколько  недель,  и  Ольга  Александровна  стала
иногда  забываться.  Она возвращалась в прошлое, снова гуляла с
отцом по Гатчинскому парку, вместе с братом  Михаилом  залезала
на  крышу  дворца,  передразнивала  графа  Витте,  который  был
недоволен простыми блюдами,  которые  подавались  во  дворце  в
Гатчине,    или   же   восхищалась   парадным   платьем   своей
родительницы. Наряду со столь безобидными экскурсами в прошлое,
мысли ее иногда направлялись и по гораздо более опасному  пути.
Однажды  она  приказала  выгнать  медицинскую сестру "за ворота
дворца" за то, что она шпионила  за  ней,  и  угрожала  девушке
заключением  в крепости. Приказание прозвучало так угрожающе из
уст Ольги Александровны, что бедная девушка боялась заходить  в
ее палату.
     "Это же настоящий тиран!" -- заявила сестра и с изумлением
посмотрела на меня, когда я покачал головой.
     "Конечно,  тиран,  --  повторила  девушка.  --  И все в ее
семействе были тиранами, разве не так?"
     Я понял, что этой фразой она  выразила  то  предубежденное
мнение,  которое сложилось во всем мире против великой семьи, о
которой люди так мало знают. Я мог бы рассказать  этой  молодой
медицинской  сестре  о  том,  что  ее  беспомощная  престарелая
пациентка -- одна из самых любезных и  сострадательных  женщин,
которых  я  имел  честь  знать,  которая  некогда  боролась  за
собственную свободу и никогда не  ущемляла  чьих-то  прав  жить
свободной   жизнью.   Но   я   понял,   что  семена  упадут  на
неблагодарную почву и ничего не сказал.
     Друзья Великой княгини благоразумно утаили от нее известие
о кончине ее сестры, Ксении  Александровны,  которая  почила  в
Бозе 22 апреля 1960 года в Лондоне в возрасте восьмидесяти пяти
лет.  Телеграмму  от  королевы  Елизаветы  и  принца Филиппа, в
которой выражалось соболезнование по поводу смерти  ее  старшей
сестры, скрыли от Ольги Александровны.
     Однако  в  последние  месяцы  ее жизни периоды затмения ее
рассудка стали непродолжительными. Временами по утрам, когда  я
к  ней  заходил,  она  удивляла  меня тем живейшим интересом, с
каким она относилась ко всему, что происходит в мире.
     -- Неужели нигде не была  опубликована  фотография  принца
Эндрю?  -- спросила она один раз и была очень обрадована, когда
на следующий день я принес ей газетную вырезку.
     Как-то майским днем, узнав об ущербе, нанесенном в  Японии
цунами, она заявила, что очень об этом сожалеет.
     --  Вы знаете, по-моему, я начинаю испытывать сочувствие к
японцам, -- проговорила она, и я улыбнулся невольно. Для  Ольги
Александровны  со  времен войны 1904-1905 годов Япония являлась
bete noire. [предмет ненависти (франц.)]
     Кто-то рассказал ей о том, что советские ученые  запустили
в  космос спутник с собакой на борту. В тот день она была очень
рассержена и расстроена.
     -- Использовать животных в таких целях -- жестоко и подло.
Ведь собака не понимает, что с нею делают и зачем.
     Проходило лето, и всем докторам  стало  понятно,  что  они
ничем  больше  не  могут  помочь  Великой  княгине. Несмотря на
интерес к текущим событиям, она утратила волю к жизни  вдобавок
к  своим  хворобам.  В больничном распорядке было много такого,
что досаждало и беспокоило ее,  поэтому  было  решено  дать  ей
возможность  в мирных и более естественных условиях. О коттедже
в Куксвилле, естественно, не могло быть и речи. Дело  кончилось
тем,  что старые друзья Ольги Николаевны -- пожилой гвардейский
офицер,  капитан  Мартемьянов,  и  его  жена,   предложили   ей
поселиться  у них, где они смогли бы за ней присматривать. Жили
они в скромной квартире, расположенной над  салоном  красоты  в
одном  из  беднейших  кварталов Торонто, которой было далеко до
простора и великолепия Гатчинского или Аничковского дворца,  но
стоявшая   на   краю   могилы   Великая   княгиня   чрезвычайно
обрадовалась такому предложению. Так  многое  в  квартире  четы
Мартемьяновых  напоминало  ей  о  прошлом.  Перед  иконами в ее
спальне теплились свечи. Она  слышала  милые  ее  сердцу  звуки
родного  языка.  Капитан и госпожа Мартемьянова не щадили себя,
чтобы оказать любую помощь и  утешить  последнюю  оставшуюся  в
живых сестру их последнего Императора.
     Прожив  в  изгнании  свыше сорока лет, лишенная состояния,
последняя  Великая  княгиня  умирала  в  бедности,   но   магия
знаменитого рода была все еще настолько велика, что притягивала
к себе внимание всего мира. На квартиру Мартемьяновых изо дня в
день  приходили письма, выражавший сочувствие, тревогу, надежду
на выздоровление больной. Во время литургии во  всех  храмах  и
монастырях   Русской   Православной   Церкви  в  разных  частях
свободного мира провозглашалась особая молитва "за болящую рабу
Твою  Государыню  и  Великую  Княгиню  Ольгу  Александровну"  и
служились  молебны  о  ее  здравии.  Из  русского  монастыря  в
Нью-Йорке прислали чудотворную  икону  Божьем  Матери,  которая
находилась  у  постели  больной. Из Калифорнии приехал ее друг,
епископ  Сан-Францискский  князь  Иоанн  Шаховский,   чтобы   в
последний раз причастить Великую княгиню.
     Одним  из  последних  лиц,  приехавших  повидаться  с нею,
которого Ольга Александровна  узнала,  был  сэр  Эдвард  Пикок.
Прибыл  он  27  сентября. Сделав над собой усилие, она раскрыла
объятия и поцеловала ему руки, шепча при этом:  "один  из  моих
самых старых друзей..."
     После  этого  свеча, горевшая в ней, начала мигать, хотя и
не гасла еще в течение двух месяцев. 21 ноября Великая  княгиня
впала  в  коматозное  состояние. Три дня спустя, 24 ноября 1960
года, она скончалась, так и не придя в сознание. Это  произошло
в 11 часов 35 минут вечера. Ей шел семьдесят девятый год.
     В  от  вечер  я  должен  был  отправиться в Брантфорд, что
неподалеку от Торонто, читать лекцию. Когда я стал возвращаться
в  Торонто,  было  уже  поздно.  В  ночном  воздухе  попахивало
морозцем,  все  небо  было  усыпано звездами. Я уже подъезжал к
городу, и вдруг меня неожиданно охватило чувство одиночества. Я
остановил  машину  и  посмотрел  ввысь.  Звезды  сверкали  ярче
обычного, и я понял, что Ольги больше нет.
     Раздавшийся рано утром звонок подтвердил мое предчувствие.
В тот  же день, но несколько позднее, у нее в спальне собрались
ее родные и близкие -- ее сын Тихон, чета Мартемьяновых и я  --
на  первую  панихиду.  Панихиду  служил отец Дьячина, священник
русского православного собора в Торонто. С затепленными свечами
в  руках,  все  мы  преклонили  колена,  повернувшись  лицом  к
смертному  одру.  Последняя Великая княгиня обрела покой. Более
того: на лице  ее  была  такая  просветленность,  какой  я  еще
никогда  не видел. Я вслушивался в слова заупокойной молитвы, в
которой звучала пламенная надежда на  то,  что  усопшая  найдет
покой  рядом со святыми Господа нашего. Но когда я посмотрел на
ее лицо,  на  простой  деревянный  крест  в  ссохшихся  пальцах
усопшей,  то  понял,  что  молитва уже была услышана. Последняя
Российская Великая княгиня поистине опочила о Господе, и все ее
слезы осушил и все ее великие горести утишил Своей любовью Тот,
Который все эти тяжкие годы был ее другом и заступником.
     Именно в этой комнате я  сказал  свое  последнее  "прости"
Ольге  Александровне, великодушная дружба которой так много мне
дала и столь многому научила.
     То, что происходило  в  дни,  предшествовавшие  похоронам,
казалось  довольно  жалкой  попыткой возродить величие, которое
отошло в прошлое. В течение пяти дней  гроб  с  прахом  Великой
княгини стоял в соборе, чтобы с ним могли попрощаться все. День
и  ночь  несли  караул  у  открытого  гроба  оставшиеся в живых
офицеры и нижние  чины  Гусарского  Ахтырского  Е.И.В.  Великой
Княгини Ольги Александровны полка.
     Церемония  погребения состоялась 30 ноября после панихиды,
которая  продолжалась  почти  три  часа.  Краткую   поминальную
проповедь    произнес   епископ   Афиногор,   глава   греческой
православной церкви в  Канаде.  Служба  состоялась  при  соборе
представителей православных общин со всего Нового Света.
     Открытый  гроб,  задрапированный Императорским штандартом,
был установлен на катафалк, окруженный стеной цветов.  В  ногах
гроба   стоял   щит,   шитый  золотом  и  серебром,  увенчанный
Императорской короной с инициалами О.А. (Ольга  Александровна).
В  продолжение  всей  службы гроб охраняли ахтырцы. Пропето "Со
святыми упокой", отдано последнее целование, и  крохотный  гроб
закрыли   и   украсили   Императорским  штандартом  и  полковым
знаменем, спасенным одним  из  гусар  и  привезенным  в  Канаду
вскоре после революции.
     В  соборе было много народа -- яблоку негде упасть. Многие
из прощающихся вынуждены были остаться  за  стенами  собора  на
улице.   Представители   родовитого   дворянства,  канадские  и
американские друзья Великой  княгини  и  многие  сотни  русских
эмигрантов, принадлежавшие к различным сословиям, -- все стояли
вместе.  Было  совершенно  очевидно, что собрались они здесь не
для  того,  чтобы  воздать  должное  привычной   традиции   или
вспомнить  ушедшее  прошлое.  Пришли  они  затем, чтобы сказать
последнее "прощай" горячо любимому другу, и  такую  дань  своей
памяти наверняка оценила бы сама Ольга Александровна.
     На  лентах  венков  было множество августейших имен. Ольгу
Александровну вспомнили ее родные, разбросанные по всей Европе,
а из Нью-Йорка приехала ее  двоюродная  сестра  Великая  княжна
Вера Константиновна [Одна из дочерей Великого князя Константина
Константиновича   (поэта  К.Р.),  скончавшегося  в  1915  году,
который   был   похоронен   в    Великокняжеской    усыпальнице
Петропавловского  собора  в  Петрограде.  Вторая  дочь Великого
князя, Татьяна  Константиновна,  в  1960  году  была  игуменьей
Русского  православного  женского  монастыря  в  Иерусалиме. Их
семейство, известное  в  старой  России,  как  Константиновичи,
больше  всех пострадало во время красного террора. Трое из пяти
сыновей Великого князя Константина  константиновича  --  князья
Иоанн,  Игорь  и  Константин были брошены живыми в старую шахту
вблизи  сибирского  города  Алапаевска  в  июле  1918  г.  Брат
Великого   князя,  Дмитрий  Константинович,  был  расстрелян  в
Петрограде в июле 1919 г. По словам очевидцев, перед смертью он
молился за своих палачей.]
     Всю свою жизнь Великая княгиня Ольга Александровна, по  ее
же   словам,   "презирала  политику".  Разумеется,  она  всегда
держалась  в  стороне  от  нее.  Однако,  такое  понятие,   как
"политическая   целесообразность"   было   затронуто  и  на  ее
похоронах. За исключением датчан,  ни  один  из  представителей
значительного   дипломатического   корпуса,  аккредитованных  в
Торонто, не  присутствовал  на  заупокойной  службе  в  соборе.
Греческий   консул   объяснил  неловкое  положение,  в  котором
оказался, тем, что он пришел бы, как частное лицо,  но  не  мог
присутствовать   при   отпевании,  будучи  "официальным  лицом,
поскольку  Греция  признала  коммунистический  режим".  Эстонец
привел  гораздо  более  резкие  доводы.  "Мы  выступали  против
царизма в такой же степени, как и теперь -- против коммунизма",
-- заявил он. В американском консульс