Государя  не  была  особенно  заметна  в
ослепительном созвездии царствующих особ и  знати.  На  нее  не
было возложено никаких обязанностей, ни на одном банкете она не
появлялась.  Но  утром великого дня она отправилась в Успенский
собор,  где  происходило  таинство  священного  коронования,  и
впечатления  от  этого  события  навсегда  врезались  в  память
девочки.
     -- Я была так взволнована, что накануне коронования  почти
не  спала. Я была на ногах задолго до того, как поднялась Нана.
Кажется, мы позавтракали,  я  уж  и  не  помню.  Затем  Нана  и
девушка-служанка  начали  меня  одевать. Я облачилась в длинное
придворное платье из серебристой тафты и впервые  надела  через
плечо  алую  ленту  ордена  Св. Екатерины. На голову мне надели
шитый  серебром  кокошник.   К   платью   полагалась   накидка,
прикрепленная  к  левому плечу со шлейфом. Прежде я еще никогда
не надевала "доспехи", как мы называли этот наряд, показавшийся
мне тяжелым и неудобным. На  мне  была  одна  нитка  жемчуга  и
больше никаких других украшений. А день выдался такой жаркий!
     Великая  княжна  ехала в одной из золоченых карет, которые
со  стороны  казались   замечательно   красивыми,   но   внутри
представляли  собой камеры для пыток. На каждой колдобине возки
подпрыгивали,  и  их  пассажирам  казалось,  что  они   вот-вот
переломают  себе  руки и ноги. Кареты эти использовались крайне
редко. Золоченые ручки перед коронацией были обновлены вместе с
бархатной обивкой, но, по-видимому, никто не позаботился о том,
чтобы проветрить экипажи, поскольку, по словам Великой княгини,
сидя в карете втроем, они едва не упали в  обморок  от  духоты.
Девочку  с  двух сторон зажали ее тетка, Королева Эллинов Ольга
Константиновна, и ее кузина, румынская крон-принцесса Мария.
     Кареты двигались со скоростью улитки, пробиваясь к воротам
Кремля. Глядя по сторонам, Ольга видела целое  море  непокрытых
голов,  поднятых рук, глаз, полных обожания и любви. Даже через
толстые стекла до нее доносились  радостные  возгласы,  которые
смешивались  с  колокольным звоном московских "сорока сороков".
Постепенно девочка стала забывать  о  духоте  и  неудобстве  ее
"доспехов".  Предстоявшая  церемония была в ее глазах не просто
праздничное, хотя  и  красочное  зрелище.  Она  задумалась  над
огромным  ее  значением  и начала молиться за своего Державного
брата, который ехал один во главе кортежа.
     Очутившись внутри Успенского собора, девочка почувствовала
себя "совершенно  растерянной  и  всеми  забытой".  Собор   был
невелик,  и  вся  его середина была занята огромным помостом, в
глубине которого стояли три трона: средний для Царя, левый  для
молодой  Императрицы,  правый  -- для Вдовствующей. Но для юной
Великой княжны, по-видимому, места на помосте не  нашлось.  Она
полагала,  что  ей  еще повезло: она оказалась между помостом и
одной из колонн, что помогло ей выстоять церемонию коронования,
продолжавшуюся пять часов. Самым важным моментом для Ольги  был
тот,  когда  Государь,  произнеся  клятву  править  Россией как
самодержец, принял корону  из  рук  митрополита  Московского  и
возложил ее на себя.
     --  Этот,  казалось  бы,  простой  жест,  --  торжественно
проговорила Великая княгиня, --  означал,  однако,  что  отныне
Ники  несет  ответ  только  перед Богом. Признаю, теперь, когда
абсолютная власть монархов так дискредитирована в глазах людей,
слова эти могут показаться нереальными. Но самодержавная власть
навсегда сохранит свое место в истории. Коронация Императора на
царство представляло собой таинство  священного  миропомазания,
смысл  которого  заключался  в  том,  что  Бог вручал верховную
власть над народом монарху, Своему слуге. Вот  почему,  хотя  с
тех  пор  прошло шестьдесят четыре года, я с трепетом вспоминаю
это событие.
     Великая Княгиня замолчала, и я представил себе расписанные
фресками стены древнего собора, где  столько  Царей  Московских
спят  вечным  сном  и  где собрались представители владетельных
домов  Европы   и   даже   других   частей   света,   вообразил
торжественность,  величие и благоговейную тишину, наступившую в
те  минуты.  Историю  эту  рассказывала  мне  Великая  княгиня,
находясь  в  скромном  домике  за  тысячи миль от своей родины.
Торжественность  и  величие  давно  обратились   в   прах.   Но
благоговейная  тишина  осталась.  Я  был до глубины души тронут
словами женщины, чей мир  был  разрушен  во  время  катастрофы,
которая  последовала.  Находясь  на закате жизни, она сохранила
свою веру в отвергнутые идеалы и святые древние истины.  И  это
несмотря  на то, что у нее на родине на смену дарованному Богом
самодержавию пришла  диктатура.  Диктатура  деспота,  апологеты
которой отрицают существование Бога и узурпированную ими власть
оправдывают  никчемной идеологией, которая сводится к тому, что
интересы личности -- ничто перед интересами государства.
     -- Церемония завершилась  на  очень  теплой  и  человечной
ноте,  --  продолжала  Великая  княгиня. -- Алики опустилась на
колени перед Ники. Никогда не  забуду,  как  бережно  он  надел
корону  на  ее  голову,  как нежно поцеловал свою юную Царицу и
помог ей подняться. Затем все мы стали подходить к ним,  и  мне
пришлось  покинуть  свой  укромный  уголок.  Я  встала сразу за
герцогом  и  герцогиней  Коннаутскими,   которые   представляли
королеву Викторию. Я сделала реверанс, подняла голову и увидела
голубые  глаза  Ники, которые с такой любовью смотрели на меня,
что у меня от радости зашлось сердце. До сих пор помню, с каким
пылом я клялась быть верной своей Родине и Государю.
     Вот они выходят из Успенского собора, идут  через  Красную
площадь  к  древней  Грановитой  палате,  где  Цари  Московские
некогда совещались со своими  боярами  и  принимали  чужеземных
гостей.  Там,  на  помосте, под парчовым балдахином, был накрыт
стол для парадного обеда. По старинной традиции Царь  и  Царица
обедали  отдельно  от  гостей.  За  ними наблюдал цвет русского
дворянства. Во время обеда один за другим поднимались со  своих
мест   послы   иностранных   государств,  провозглашая  здравие
Императорской четы.
     -- Мне кажется, что я должна была вернуться  в  Петровский
дворец  сразу  после  коронации,  но  я  этого  не сделала. Мне
удалось вместе с  гостями  из  владетельных  домов  попасть  на
галерею  Грановитой  палаты. Мне было так жаль Алики и Ники. На
них  все  еще  были  короны  и  пурпурные  мантии,  отороченные
горностаем.  Должно быть, они были измучены. Они показались мне
такими одинокими -- словно две птицы в золоченой клетке.

     При виде яств на золотых блюдах, к  которым  Царская  чета
почти не прикасалась, Ольга поняла, до чего же она голодна.

     --  Я  была  на  ногах уже несколько часов. Было далеко за
полдень,  и  я  почувствовала  голодные  спазмы  в  желудке.  Я
смотрела  на все эти вкусные вещи, которые приносили к столу, а
затем уносили, и  мне  захотелось  сбежать  вниз  по  лестнице,
отыскать кухню и наесться вдоволь!
     В конце концов, за ней прибыла карета, и девочку повезли в
Петровский  дворец,  где ее ждали Нана и обед. На улицах Москвы
было столько народу, что  подчас  экипаж  двигался  не  быстрее
черепахи.  Залпы  орудийного  салюта, звон колоколов, радостные
возгласы, пение, крики толп -- казалось, весь мир  обезумел  от
радости.   Да  и  сама  юная  Великая  княжна,  хотя  и  совсем
обессилела,   была   настолько   возбуждена,   что   почти   не
прикоснулась к еде.
     Вечером  после  священного  миропомазания  на  Царство вся
Москва была  залита  иллюминацией  и  вспышками  фейерверков  и
походила  на  сказочный  город.  Вспышки  огней  отражались  на
золоченых маковках и куполах соборов и церквей.
     -- Перед тем, как уложить меня в постель,  Нана  позволила
мне  в  последний  раз  взглянуть  из  большого окна на далекую
картину празднества, -- рассказывала Ольга Александровна. -- За
эти считанные минуты я успела вобрать в  себя  все  великолепие
сцены.   Возможно,   именно   из   этого   окна  наблюдал,  как
завороженный,  Наполеон,  как  горела  восемьдесят  лет   назад
Москва.
     За   днем   торжества   последовали   другие,  наполненные
банкетами, празднествами, балами. Ни на одном  из  них  младшей
сестре  Царя  не  позволили  присутствовать.  Зато ей разрешили
поехать  на  другое  празднество  --  посмотреть,  как  раздают
населению  и  гостям  Москвы Царские подарки. Как при коронации
Александра III, раздача подарков состоялась на Ходынском  поле,
на  окраине города, где обычно происходили учения артиллеристов
и саперов. В празднестве на Ходынке должны были принять участие
и крестьяне. Приехав тысячами, они  отправились  на  это  поле,
чтобы  получить  сувенир  --  эмалированную кружку, наполненную
конфетами, и бесплатный завтрак, как  гости  Императора,  чтобы
остальную  часть  дня  провести  на  Ходынском  поле в танцах и
пении. В центре поля находились деревянные помосты, на  которых
были сложены горы ярких кружек с гербами. За порядком наблюдали
сотня казаков и несколько десятков полицейских.
     Что  на  самом деле послужило причиной несчастья, никто не
знал. Одни говорили  одно,  другие  --  другое.  Полагают,  что
кто-то  пустил  слух, будто подарков всем не достанется. Как бы
то  ни  было,  люди,  ближе  остальных  стоявшие  к  оцеплению,
двинулись  к  помостам. Казаки попытались остановить их, но что
может сделать горстка людей перед напором полумиллионной толпы?
В  считанные  минуты  первое  робкое  движение  превратилось  в
стремительный бег массы обезумевших людей. Задние ряды напирали
на  передних  с  такой  силой,  что те падали, и их затаптывали
насмерть. Точное количество жертв катастрофы неизвестно, но оно
насчитывало тысячи. [В  своей  книге  "Царствование  Императора
Николая  II"  (М.,  "Феникс",  1992,  т.1, с.61) С.С.Ольденбург
отмечает, что "погибших на месте  и  умерших  в  ближайшие  дни
оказалось  1282  человека, раненых -- несколько сот".] Утреннее
майское солнце равнодушно взирало на сцену ужасного побоища.
     Власти вконец потеряли голову. И напрасно теряли время.  В
конце  концов  было  решено  не  направлять  срочной  депеши  в
Кремлевский дворец. Со всей Москвы пригнали фургоны  и  телеги,
чтобы отвезти раненых в больницы, а убитых -- в покойницкие.
     --  Московские власти действовали неумело, как, впрочем, и
чиновники двора. Наши кареты были заказаны слишком  рано.  Утро
выдалось  великолепное.  Помню,  как  нам было весело, когда мы
выехали за ворота города, и каким непродолжительным  было  наше
веселье.
     Ольга и ее спутники увидели, что навстречу им приближается
вереница  повозок.  Сверху они были покрыты кусками брезента, и
можно было видеть много покачивающихся рук.
     -- Сначала я было подумала, что люди машут нам руками,  --
продолжала   Великая   княгиня.   --   Вдруг   сердце   у  меня
остановилось. Мне стало дурно. Однако я продолжала смотреть  на
повозки.    Они    везли    мертвецов   --   изуродованных   до
неузнаваемости.
     Катастрофа привела москвичей в  уныние.  Она  имела  много
последствий.  Враги  Царской  власти  использовали  ее  в целях
пропаганды. Во всем винили полицию. Винили также  администрацию
больниц и городскую управу.
     --   Многие   разногласия,   существовавшие  среди  членов
Императорской  фамилии,  стали  достоянием  гласности.  Молодые
Великие  князья,  в  частности, Сандро, муж моей сестры Ксении,
возложили вину за случившуюся трагедию на дядю Сержа,  военного
губернатора  Москвы.  Мне  казалось, что мои кузены были к нему
несправедливы. Более того, дядя Серж сам был в таком отчаянии и
готов был тотчас же подать в отставку. Однако  Ники  не  принял
его  отставки.  Своими  попытками  свалить  вину на одного лишь
человека, да еще своего же сородича, мои кузены,  по  существу,
поставили  под  удар  все семейство, причем именно тогда, когда
необходимо  было  единство.  После  того,  как  Ники  отказался
отправить в отставку дядю Сержа, они набросились на него.
     Русские  социалисты,  укрывшиеся  в  то время в Швейцарии,
обвинили Императора в равнодушии к страданиям своих  подданных,
поскольку   вечером   того   же   дня  Государь  и  Императрица
отправились на бал, который давал французский посол  маркиз  де
Монтебелло.
     --  Я  знаю  наверняка, что ни один из них не хотел идти к
маркизу. Сделано это было лишь под мощным  нажимом  со  стороны
его  советников.  Дело  в  том,  что  французское правительство
истратило огромные средства на прием, и приложило много трудов.
Из Версаля и Фонтенебло привезли для украшения  бала  бесценные
гобелены и серебряную посуду. С юга Франции доставили сто тысяч
роз.  Министры Ники настаивали на том, чтобы Императорская чета
отправилась на прием, чтобы выразить свои дружественные чувства
по отношению к Франции. Я знаю, что  Ники  и  Алики  весь  день
посещали раненых в больницах. Так же поступили Мама, тетя Элла,
жена  дяди  Сержа, а также несколько других дам. Много ли людей
знает или желает знать, что Ники потратил многие тысячи  рублей
в  качестве  пособий  семьям  убитых и пострадавших в Ходынской
катастрофе? Позднее я узнала от него, что сделать это было в то
время  нелегко:  он   не   желал   обременять   Государственное
казначейство, и оплатил все расходы по проведению коронационных
торжеств из собственных средств. Сделал он это так ненавязчиво,
незаметно,  что  никто  из  нас  -- за исключением, разумеется,
Алики -- не знал об этом.
     -- Вы долго оставались в Москве? -- спросил я.
     -- Ну, что вы! Все чужеземные гости разъехались по  домам.
Ники  и  Алики  отправились  в  одну из первых своих поездок по
стране.
     -- А вы что делали?
     -- Мама вернулась в Гатчину. Я поехала вместе с ней.
     К радости юной  Великой  княжны  Вдовствующая  Императрица
находила  для  себя все больше занятий в годы, последовавшие за
кончиной Императора Александра III.  У  нее  как  бы  появилось
второе  дыхание.  Прежде  ее  занимали  женское  образование  и
больничное дело, теперь же круг ее интересов охватывал политику
и вопросы дипломатии.  Неопытность  ее  старшего  сына  как  бы
оправдывала  этот  ее  интерес.  Надо  отдать  ей  должное, она
действовала  умело.  Давала   советы,   изучала   международную
обстановку, черпая много полезных сведений из бесед с послами и
Императорскими министрами.
     --  Для меня было настоящим откровением умение Мама решать
такого рода вопросы,  --  призналась  Великая  княгиня.  --  Ко
всему,  она  стала  безжалостной.  Мне  довелось оказаться в ее
апартаментах,  когда  она  принимала  у  себя  некоего   князя,
занимавшего  тогда  пост  директора  всех учебных заведений для
девочек в Империи. Это был суетливый, желчный господин, который
разводил неразбериху и во всем обвинял своих  подчиненных.  Его
никто  не  переваривал.  В  тот  день Мама вызвала его к себе в
Аничков дворец, чтобы сообщить  ему  о  его  отставке.  Никаких
объяснений  она  ему не дала. Лишь сказала ему ледяным голосом:
"Князь, я решила, что вы должны оставить  свой  пост".  Бедняга
так растерялся, что, заикаясь, пролепетал: "Но... но я не смогу
оставить  Ваше  Величество".  "А я вам говорю, вы оставите свой
пост", -- ответила Мама и вышла из кабинета. Я  последовала  за
ней, не смея взглянуть на бедного князя.
     Возраст  Ольги  приближался  к двадцати годам. Императрица
Мария Федоровна решила  вместо  миссис  Франклин  приставить  к
младшей  дочери  выбранную  ею  фрейлину. Известие это дошло до
Великой княжны окружным путем. Своей  старой  няне  девушка  не
сказала  ничего.  Брат  и  его  супруга жили в Царском Селе, но
Ольга была твердо уверена в поддержке  Государя.  Она  отдавала
себе отчет в том, что не сможет расстаться с Нана, которая одна
понимала  Великую  княжну. Махнув рукой на этикет и воспитание,
Ольга пошла к родительнице и устроила сцену.
     -- Алики привезла с собой в Россию миссис Орчард. А что  я
буду  делать без Нана? Если ты прогонишь ее, то я убегу. Хоть с
дворцовым  трубочистом.  Убегу  и  стану  чистить  картошку   у
кого-нибудь  на  кухне,  или  наймусь в прислуги к какой-нибудь
светской даме из Петербурга. И я уверена,  что  Ники  будет  на
моей стороне.
     --  Ты  всегда  была  своевольной.  Теперь ты сошла с ума!
Сейчас же выйди из комнаты, -- приказала мать Ольге.
     Миссис   Франклин   осталась   при   Великой   княжне.   В
апартаментах  Ольги  Александровны  никакой  фрейлины  так и не
появилось на этот раз [У  Великой  княжны  Ольги  Александровны
фрейлины не было до 1901 года, когда Императрица Мать заставила
ее обзавестись таковой. Выбор Вдовствующей Императрицы оказался
неудачным.    Госпожа    Александра   Коссиковская,   прекрасно
воспитанная, умная и очень красивая женщина,  вскоре  завоевала
доверие  своей юной хозяйки, которая называла ее "Диной". Но их
дружба оказалась недолгой: Дина  вскоре  влюбилась  в  Великого
князя  Михаила Александровича и тотчас была уволена.]. Хозяйкой
положения оставалась Нана -- вопреки всем трудностям. В  данном
вопросе  Император  Николай  II  действительно встал на сторону
сестры, и Вдовствующая Императрица  стала  смотреть  на  миссис
Франклин,  как  на  захватчицу,  отнявшую  у  нее привязанность
дочери. Прежде сыпавшиеся как из рога  изобилия  рождественские
подарки  и  другие  знаки  Высочайшего  внимания стали не столь
ценными и частыми, как раньше. Для Императрицы Марии  Федоровны
Нана стала "этой противной женщиной".
     Великая княжна одержала победу в борьбе за личную свободу,
но это  была  Пиррова  победа, отнявшая у молодой девушки много
сил. Оказавшись без  придворных  дам  у  себя  в  апартаментах,
Великая    княжна    с    иронией   наблюдала   за   окружением
Императрицы-Матери. Мария Федоровна любила видеть  вокруг  себя
знакомые лица. У нее при дворе было много дам, от которых давно
не  было  никакого  проку,  однако уволить их она не могла. При
дворе обреталась некая мадемуазель  де  л'Эскай,  бельгийка  --
такая дряхлая, что никто не помнил ее даже пожилой. Некогда под
ее  началом  была  детская Императрицы. Она ездила из Гатчины в
Петербург и обратно, всегда безупречно одетая, в  ослепительных
перчатках,  любившая  хорошо  поесть  и сыграть в преферанс, но
почти ни с кем не разговаривавшая. Были две старые девы, сестры
графини Кутузовы, потомки знаменитого фельдмаршала,  получившие
шифр  еще  в 1865 году. Они тоже слонялись давно без дела, зато
очень заботились друг о друге и большое внимание уделяли своему
здоровью. Был при дворе Императрицы-Матери и весьма  преклонных
лет  господин,  сын  поэта  В.А.Жуковского, который носил белый
парик. Лишь благодаря давно увядшим лаврам своего отца он  имел
в  своем  распоряжении удобные апартаменты в Большом Гатчинском
дворце.  Была  и  любимая  придворная  дама  Императрицы  Марии
Федоровны,  графиня Елизавета Воронцова, обремененная семьей из
восьми человек,  однако  ни  ее  муж,  ни  дети  не  мешали  ей
постоянно находиться при дворе.
     --  Она  была невероятной сплетницей. Она чуяла скандал за
несколько  верст.  Вынуждена  признаться,  что  Мама  нравилось
слушать  ее,  -- сказала Великая княгиня. -- В те дни газеты не
печатали  разного  рода  досужие  вымыслы.  Во  всяком  случае,
русские  газеты.  А  Лили  Воронцова  обладала  даром  сочинять
небылицы, основываясь на ненароком оброненном кем-то нескромном
замечании. Мне она не  нравилась,  хотя  мне  приходилось  быть
вежливой  с  нею  --  ради  собственного  спокойствия.  Зато  я
полюбила ее старшую дочь Сандру.
     Очень часто, когда Великая княгиня называла чьи-то  имена,
она  говорила,  что "подружилась" или "привязалась" то с одной,
то с другой  придворной  дамой.  Однако  молодых  из  них  было
немного.  Она  по-прежнему  вместе  с  Великим  князем Михаилом
Александровичем принимала у себя молодых  людей  и  девушек  из
самых  знатных  семей, но, похоже на