о пугал их  мечом,  а  они  все  пытались
отобрать у него эту игрушку. И  все  трое  светились,  точно  жемчужины  в
лунном свете.
   Немного поиграв, речной человек бросил Фалькату к  моим  ногам.  "Я  бы
исцелил тебя, если б мог, - сказал он мне, - но это выше моих сил, хотя  и
металлы, и дерево, и подводные обитатели, и пшеничные зерна,  и  ячмень  -
все в моей власти. - Голос его звучал как рокот  прибоя.  -  Да,  все,  но
только не это, хотя любой дар я возвращаю стократ. А потому возвращаю тебе
твою Фалькату, закаленную в моих струях. Ни дерево, ни бронза,  ни  железо
не смогут устоять перед нею, и Фальката твоя  никогда  тебя  не  подведет,
если ты сам не подведешь ее".
   Сказав так, он и его дочери (если то были его дочери) исчезли  в  водах
реки. Я поднял Фалькату, намереваясь осушить клинок,  однако  он  оказался
сухим и горячим. Вскоре вернулся мой чернокожий спутник и  принес  ужин  -
хлеб и мясо - и множество историй о том, как ему удалось украсть пищу; все
это он рассказывал мне с помощью сложной пантомимы. Мы поели, и теперь  он
спит, а я пишу.



2. В ФИВАХ

   Мы стоим здесь лагерем, и я уже успел забыть большую  часть  того,  что
произошло с тех пор, как я видел Быстрого бога (*11). Собственно, и его  я
тоже успел забыть и знаю о нем только потому, что перечитал свой  дневник,
который продолжаю вести.
   Фивы прекрасны. Там настоящие дворцы из мрамора и замечательный  рынок.
Однако тамошние жители напуганы и злятся на Великого царя за  то,  что  он
оставил в городе  столь  малое  войско,  хотя  фиванцы  сражались  на  его
стороне. Видимо, жители Фив  рассчитывали,  что  персы  в  конечном  счете
возьмут верх над Афинами и Спартой -  а  ведь  жители  этих  полисов  тоже
сыновья Эллина (*12), как и сами  фиванцы.  Здесь  говорят,  что  афинянам
ненавистно даже само название города, Фивы, и они  непременно  выжгут  его
дотла - как Великий царь сжег Афины. А  еще  говорят  (я  прислушивался  к
разговорам на рынке), что сдались бы на  милость  спартанцев,  вот  только
милосердие спартанцам  не  свойственно.  Фиванцы  очень  хотят,  чтобы  мы
остались, однако понимают, что мы все же уйдем и они останутся без  защиты
- тогда им придется надеяться лишь на крепкие стены да  на  своих  мужчин,
хотя лучшие из них уже погибли. Наверное, они правы: я уже не раз  слышал,
что скорее всего завтра мы снимем лагерь.
   В Фивах много гостиниц, но у нас с чернокожим нет  денег,  так  что  мы
спим у крепостных стен, как и все остальные воины Великого царя. Жаль, что
я сразу не описал в дневнике внешность того доброго лекаря, ибо теперь  не
могу его отыскать - здесь лекарей очень много, да и пегих мулов хватает. А
из всех одноглазых людей ни один не признается, что служит  у  лекаря.  Со
мной вообще разговаривают неохотно: завидев мои бинты, все  сразу  решают,
что я попрошайка. Попрошайничать я, конечно, ни  за  что  не  буду,  хотя,
по-моему, еще более постыдно есть краденое - а ведь я только что  поужинал
тем, что стащил где-то мой  чернокожий  приятель.  Утром  я  тоже  пытался
воровать на рынке, но у меня это получается куда хуже, чем у него.  Теперь
мы с ним собираемся на другой рынок, и я буду отвлекать продавцов, как уже
делал это сегодня утром. Воровать чернокожему трудно - внешность бросается
в глаза, - однако он очень ловок и все-таки успевает  стащить  что-нибудь,
даже если за ним следят специально. Не знаю, как ему это удается; он много
раз показывал мне, но я так и не сумел ничего заметить.


   Чернокожий что-то объясняет на пальцах, остальные с  ним  спорят,  а  я
пишу свой дневник, устроившись на полу в храме Светлого  бога  (*13),  что
близ центральной рыночной площади. Многое успело произойти с тех пор,  как
я сделал последнюю запись, - и я с трудом понимаю,  о  чем  там  речь.  Не
знаю, с чего и начать.
   Позавтракав часов в двенадцать и немного передохнув,  мы  с  чернокожим
пошли, как и собирались, на другой  рынок.  Центральная  рыночная  площадь
Фив, агора, со  всех  сторон  окружена  красивыми  зданиями  с  мраморными
колоннами и вымощена камнем. Здесь продают ювелирные украшения, золотые  и
серебряные чаши, хотя можно купить и  хлеб,  вино,  рыбу,  фиги  и  другие
продукты.
   Агора заполнена множеством покупателей и продавцов, а посреди нее  бьет
фонтан, в струях которого высится мраморная статуя Быстрого бога.
   Поскольку я уже прочитал о нем в своем дневнике, то бросился к фонтану,
полагая, что статуя и есть Быстрый бог, и громко к  нему  взывая.  Тут  же
вокруг собралась толпа - человек сто, не меньше; там были и воины Великого
царя, но большей частью фиванцы, которые все  время  задавали  мне  разные
вопросы, и я, как мог, отвечал.  Чернокожий  обратился  к  толпе,  знаками
прося денег; медные, бронзовые и серебряные монеты посыпались  дождем,  их
было так много, что чернокожий вынужден был ссыпать их в мешок, где хранит
свои пожитки.
   Это толпе не понравилось, и подавать ему почти перестали; но тут к  нам
подошли какие-то богатые люди, пальцы которых были  унизаны  перстнями,  и
сказали, что я должен пойти  в  храм  Солнца  (*14),  а  когда  чернокожий
ответил, что никуда мы не пойдем, они пояснили, что бог Солнца  -  великий
целитель, и кликнули на помощь нескольких фиванских воинов.
   Они привели  нас  в  очень  красивое  здание  с  колоннами  и  широкими
лестницами; там меня заставили преклонить колена  перед  прорицательницей,
сидевшей на бронзовом треножнике. Тощий жрец долго разговаривал о чем-то с
приведшими нас богатыми людьми и несколько раз повторил примерно одно и то
же, но разными словами: их бог не станет говорить устами оракула, пока  не
будет принесена жертва.
   В конце концов один из богатых людей послал куда-то своего раба,  и  мы
довольно долго ждали его возвращения, а люди в перстнях говорили  о  своих
богах - о том, что им самим о них известно, и о том, что узнали некогда от
отцов и дедов. Наконец вернулся тот раб и привел с  собой  девочку-рабыню,
макушка которой едва доставала мне до пояса.
   Хозяин маленькой рабыни  стал  расхваливать  ее,  особенно  отмечая  ее
красоту и умение читать. К тому же он клялся, что  она  девственница.  Мне
странно было слышать это, ибо, судя по тем красноречивым взглядам, которые
девочка бросала на раба, его-то как мужчину она узнать успела и, по-моему,
возненавидела. Я заметил, что и тощий жрец ничуть не больше, чем я,  верит
богачу в перстнях.
   Свои похвалы в адрес девочки он закончил тем, что подтащил ее  к  стене
храма и указал на высеченные в камне слова. Написаны они  были  не  совсем
так, как пишу я, однако язык этот был мне знаком.
   - Прочти мне слова великого бога, который пророчит  нам  будущее,  дитя
мое, - велел девочке тощий жрец.  -  Читай  громко,  ибо  то  слова  бога,
способного не  только  исцелять,  но  и  убивать  страшными  быстролетными
стрелами смерти.
   Без запинки, с выражением маленькая рабыня прочла:

   Здесь Лето сын, на лире играющий,
   Огнем золотым жизни путь освещающий,
   Исцеляет все раны, святую надежду дает
   Тем, кто душу и сердце ему отдает.

   Голосок у нее был чистый и нежный, и,  хотя  он  звучал  иначе,  чем  у
воинов на плацу, он, казалось, взлетал над рыночной  площадью,  перекрывая
царивший там шум.
   Жрец удовлетворенно кивнул, знаком велел  девочке  умолкнуть  и  кивнул
прорицательнице. Божество, которому  поклонялись  в  этом  храме,  тут  же
овладело ею с такой силой, что несчастная с  криком  стала  извиваться  на
своем треножнике.
   Вскоре вопли ее прекратились и она  что-то  забормотала,  роняя  слова,
точно камешки в пустой кувшин, - голосом отнюдь не женским, но я почти  не
обращал на нее внимания, ибо глаза мои были прикованы к золотому человеку,
значительно более высокому и мускулистому, чем любой обычный  мужчина.  Он
молча выступил из ниши, в которой стоял, и знаком велел мне подойти ближе.
Я повиновался.
   Он был молод и крепок, точно воин, но  шрамами  не  изуродован.  Лук  и
пастуший посох - то и другое из золота - он держал  в  левой  руке,  а  за
спиной у него висел колчан с золотыми стрелами. Он присел передо  мной  на
корточки - точно взрослый перед ребенком.
   Я поклонился ему и мельком глянул на остальных: все внимали  оракулу  и
явно никакого золотого великана не видели.
   - Для них меня здесь нет, - ответил он на мой незаданный вопрос.  Слова
лились из его уст уверенно и спокойно - так порой умелый торговец убеждает
покупателя, что этот товар предназначен для него одного.
   - Как же это возможно?
   Даже когда великан  заговорил,  остальные  продолжали,  перешептываясь,
слушать пророчицу.
   - Мало кому дано видеть богов, - пояснил он. - Для всех остальных любой
бог - Неведомый.
   - Так, значит, мне это дано? - спросил я.
   - Ты же видишь меня?
   Я кивнул.
   - Порой молитвы, обращенные ко мне, вознаграждаются, - сказал он. -  Но
ты пришел сюда просто так. Не хочешь ли теперь попросить меня о чем-либо?
   Я не мог ни говорить, ни думать и только покачал головой.
   - В таком случае я сам сделаю тебе подарок. Послушай же, что я могу:  я
великий предсказатель судьбы, бог музыки, бог смерти и в  то  же  время  -
искуснейший целитель; я защитник стад от волков и властелин  солнца.  И  я
предвижу, что долго будешь ты скитаться в  поисках  родного  дома,  однако
найдешь его, оказавшись вдали от  родины,  на  другом  конце  света.  Лишь
однажды доведется тебе спеть так, как пели люди в Золотой век  под  музыку
богов. И пройдет еще немало времени, прежде чем обретешь ты то, что искал,
и найдешь это в стране мертвых.
   Да, мне подвластны любые недуги, но тебя я вылечить не смогу, да  и  не
стал бы, даже если б мог; у святилища Великой Матери пал  ты  раненным,  в
святилище ее ты должен вернуться. И она укажет тебе  путь,  и,  пронзенный
волчьими клыками, вернется к ней тот, кто послал зверя.
   Еще не смолкла речь золотого божества, а я уже видел его неясно, словно
неведомая сила вновь влекла его в ту нишу в стене, из  которой  он  только
что вышел.
   - Ищи в наземном мире...
   Когда он совсем исчез, я поднялся и отряхнул свой хитон. Мой чернокожий
приятель, тощий жрец, богатые фиванцы  и  девочка-рабыня  все  еще  стояли
перед оракулом, однако уже не слушали  прорицательницу,  а  спорили  между
собой, указывая на самого молодого из них, который наконец  и  сам  что-то
торжественно произнес.
   Но стоило ему умолкнуть, как все снова заговорили  разом,  уверяя  его,
что ему необычайно  повезло,  ибо  теперь  он  должен  будет  покинуть  их
несчастный город. Он что-то ответил, однако мне надоело все это слушать, и
я принялся перечитывать свой дневник, а потом сделал  очередную  запись  в
нем. Я и  сейчас  еще  пишу,  а  они  все  продолжают  о  чем-то  спорить.
Чернокожий знаками объясняет им что-то насчет денег, а  самый  молодой  из
богатых фиванцев (на самом деле не такой уж он и молодой: на висках у него
глубокие залысины) все пятится, словно собираясь бежать.
   Девочка смотрит то на меня, то на него, то на чернокожего, то снова  на
меня, и глаза ее полны любопытства.



3. ИО

   Маленькая рабыня разбудила меня  еще  до  рассвета.  Костер  наш  почти
потух, и она с треском ломала через колено ветки, чтобы поддержать пламя.
   - Прости меня, господин мой, - сказала она. - Я  старалась  делать  это
как можно тише.
   Я чувствовал, что знаю ее, но никак не мог вспомнить ни время, ни место
нашего знакомства. И спросил, кто она такая.
   - Ио. Это значит "счастье", господин мой.
   - А кто я такой?
   - Ты воин Латро, господин мой.
   Она трижды назвала меня "господин мой", и я спросил:
   - Значит, ты рабыня, Ио? - На самом деле я уже догадался об этом по  ее
жалкому рваному пеплосу.
   - Да, я твоя рабыня, господин. Вчера Светлый бог отдал меня тебе. Разве
ты не помнишь?
   Я сказал, что нет.
   - Меня привели  в  обитель  Светлого  бога,  поскольку  он  отказывался
говорить с людьми, пока ему не принесут жертву. А когда появилась  я,  бог
сразу согласился и так быстро вошел в тело жрицы, что она чуть не лишилась
разума от боли. Ее устами он сказал, что теперь я принадлежу тебе и должна
всюду следовать за тобою, куда бы ты ни направлялся.
   При этих ее словах мужчина, до той поры тихо лежавший  рядом,  отбросил
свой красивый синий плащ и сел.
   - А вот этого я не помню! - возразил он девочке. - Между прочим, я тоже
там был!
   - Это было уже потом, - пояснила Ио, - когда вы ушли.
   Он с сомнением посмотрел на нее, повернулся ко мне и спросил:
   - Надеюсь, меня-то ты не забыл, Латро? - Но я ничего не  помнил,  и  он
объяснил: - Меня зовут Пиндар (*15), я сын Пагонда, поэт. Я был среди тех,
кто привел тебя в храм нашего повелителя.
   - У меня такое ощущение, будто я спал  и  видел  сон,  -  сказал  я,  -
однако, едва проснувшись, уже не могу поведать тебе ни каков был этот сон,
ни что ему предшествовало.
   - Ах, как интересно! - воскликнул Пиндар и, порывшись в своем  дорожном
мешке, извлек оттуда восковую табличку и стиль. - Не  возражаешь,  если  я
это запишу? Может, потом пригодится.
   - Запишешь? - Что-то дрогнуло в моей душе при этом слове, хоть я  и  не
мог понять, почему так разволновался.
   - Ну да, чтобы не забыть. Ты ведь тоже все записываешь, Латро. Вчера ты
показывал мне свою книгу (*16). Она, кстати, все еще при тебе?
   Я осмотрелся и увидел этот свиток; он лежал на том месте, где  я  спал,
возле самого костра, и свинцовый стиль был засунут за  скреплявшие  свиток
тесемки.
   - Хорошо, что ты нечаянно не столкнул его в костер, - заметил Пиндар.
   - У меня, к сожалению, нет такого теплого плаща, как твой.
   - Не беда, я тебе куплю! Деньги у меня есть -  мне  повезло,  два  года
назад я получил небольшое наследство. Между прочим, твой друг тоже мог  бы
купить тебе плащ. Вчера он  наверняка  успел  собрать  кругленькую  сумму,
прежде чем мы повели тебя в храм.
   Моим другом Пиндар называл какого-то чернокожего, который все еще  спал
или  притворялся,  что  спит.  Впрочем,  поспать  ему  не  удалось:  вдали
затрубили в рог, и вокруг нас зашевелились, пробуждаясь, люди.
   - Чья это армия? - спросил я.
   - Как? Ты состоишь в ее рядах и не знаешь, кто стратег?
   Я покачал головой и сказал:
   - Возможно, некогда я это знал, но теперь уже не помню.
   - Он все забывает, -  пояснила  Ио,  -  потому  что  был  ранен  в  том
знаменитом сражении, к югу от нашего города (*17).
   - Ах так! Вообще-то вашей армией командовал Мардоний (*18),  однако  он
вроде бы погиб, так что я не знаю  точно,  кто  сейчас  занял  его  место.
Скорее всего, Артабаз (*19).
   Я взял в руки свиток.
   - Возможно, я вспомню, когда прочитаю.
   - Возможно, - согласился Пиндар. -  Но  погоди  немного,  скоро  станет
светлее. Кстати, с восходом солнца перед нами откроется  великолепный  вид
на озеро Копаида (*20).
   Мне хотелось пить, так что я спросил, туда ли мы направляемся.
   - На восток ли, ты хочешь знать? Полагаю,  что  именно  туда.  Впрочем,
возможно, и значительно дальше. Однако мы с  тобой  двинемся  к  святилищу
богини земли (*21). Разве ты не помнишь, что сказала сивилла?
   - Я помню! - заявила Ио.
   - В таком случае повтори для него, -  вздохнул  Пиндар.  -  Ибо  сам  я
испытываю непреодолимое отвращение к подобным виршам.
   Маленькая рабыня встала, выпрямилась во  весь  свой  небольшой  рост  и
произнесла нараспев:

   В мире наземном ищи, если сможешь увидеть!
   Пой и дары приноси мне! Однако
   Пролив небольшой пересечь ты обязан.
   Воющий волк для тебя стал причиной несчастий!
   К хозяйке его подойти ты обязан!
   Пылает очаг в ее доме подземном.
   К богу Незримому (*22) ныне тебя отсылаю!
   В царствие Смерти теперь ты спуститься обязан!
   Там ты поймешь, почему для других он невидим.
   Пой же тогда, и пусть холмы тебе отвечают!
   Пусть вкруг тебя соберутся царь, жрец и нимфа!
   Да, волшебством призовешь ты и волка, и фавна, и нимфу!

   Пиндар с отвращением покрутил туда-сюда головой и сказал:
   - Ну разве это стихи? Хуже некуда! В храме Омфала (*23) оракул  в  этом
отношении куда лучше, можешь мне поверить. Не сочти  за  похвальбу,  но  я
частенько подумываю: а что, если полнейшая  бездарность  оракула  в  нашем
славном городе служит предостережением  именно  мне?  "Видишь,  Пиндар,  -
словно говорит мне Светлый бог, - что получается, когда  божественный  мед
поэзии изливается из глиняного сердца?" И все же, хотя это и очевидно,  не
всегда можно  утверждать,  что  именно  бог  говорит  устами  дельфийского
оракула. В половине случаев его слова можно истолковать как угодно.
   - А ты их понимаешь? - с изумлением спросил я.
   - Разумеется. По крайней мере, большую часть. Весьма возможно, даже эта
малышка понимает их.
   Ио покачала головой:
   - Я не слушала толкований жреца.
   - Вообще-то, - возразил Пиндар, -  разъяснения  давал  я,  а  не  жрец,
благодаря чему, собственно, и навлек на себя это  бремя  -  путешествие  с
Латро к святилищу Матери-Земли. Людям  почему-то  кажется,  что  у  поэтов
сколько угодно свободного времени, вечные каникулы!
   - А вот мне кажется, - сказал я,  -  что  у  меня  свободного  времени,
которым я мог бы распоряжаться, нет совсем, разве что сегодняшний день. Но
ведь он скоро кончится.
   - Да, наверное, ты прав. Придется мне завтра снова толковать тебе слова
Светлого бога.
   - Я их запишу, - заверил я его.
   - Ах да, конечно! Я и забыл о твоей книге.  Ну  что  ж,  очень  хорошо.
Первая фраза звучала так: "В мире наземном ищи, если сможешь увидеть!"  Ты
ее понимаешь?
   - Я полагаю, что мне следует перечитать свой дневник и поискать там.  И
желательно при свете дня - так лучше  видно,  ты  и  сам  только  что  это
заметил.
   - Нет,  нет!  Слово  "наземный"  в  откровениях  сивиллы  всегда  имеет
отношение к Светлому богу. Эта фраза означает,  что  свет  знаний  исходит
именно от него - ведь он просветляет умы! А следующая фраза - "Пой и  дары
приноси мне" - означает, что ты  должен  умилостивить  его,  если  хочешь,
чтобы он помог и тебе. Он бог музыки и поэзии, так что поэты и декламаторы
уже самим своим искусством приносят ему дары; ну а жертвоприношения в виде
баранов и прочей  живности  совершает  всякое  быдло,  которому  больше  и
предложить-то нечего. Твоим  даром  должна  стать  песня,  постарайся  это
запомнить.
   Я сказал, что постараюсь непременно.
   - Затем следуют слова: "Пролив небольшой пересечь ты  обязан".  Светлый
бог пришел к нам с востока, из Страны Высоких Колпаков (*24), символом его
является встающее солнце. Там ты и должен принести ему свой дар.
   Я кивнул, чувствуя облегчение оттого, что сразу петь мне не придется.
   -  Итак,  следующая  строка:  "Воющий  волк  для  тебя  стал   причиной
несчастий!" Бог сообщает нам, что рану нанес тебе некто, чьим спутником  и
символом является волк, и особо подчеркивает, что волк -  один  из  певцов
нашего края. Таким образом, совершенно очевидно,  что  именно  в  пении  и
заключается твое жертвоприношение богу, если  ты  намерен  исцелиться.  "К
хозяйке его подойти ты обязан!" Ага! - Пиндар выразительно указал  пальцем
на небеса. - Вот тут-то, по моему скромному  разумению,  и  кроется  самое
важное. Тебя ранила одна из  великих  богинь  -  и  символом  этой  богини
является волк. Ею  может  быть  только  великая  Мать  богов,  которой  мы
поклоняемся под столькими именами - и Праматерь, и  Мать-Земля,  и  богиня
плодородия, и тому подобное. В дальнейшем тебе необходимо посетить ее храм
или святилище. Но таких мест много -  какое  же  выбрать?  И  Светлый  бог
весьма любезно подсказывает: "Пылает очаг в ее доме подземном". Это  может
быть лишь  знаменитая  Лейбадейская  пещера  (*25),  она  совсем  недалеко
отсюда. Поскольку не стоит нам бродить по  берегу,  когда  корабли  афинян
бороздят воды залива, мы легко доберемся  к  пещере  по  самой  безопасной
дороге из всех, что ведут в империю и соседств