я. Ах, если бы только  люди  знали,
как ты прекрасна! Они бы так тебя не боялись.
   - Они знают, - сказала Дева и сорвала со своего хитона цветок люпина. -
Вот тебе волчий цветок (*98), ведь ты носишь волчий зуб (*99).  А  знаешь,
где этот цветок был рожден?
   Я догадался и сказал:
   - Под землею.
   Кора кивнула.
   - Если бы не исчезли десять тысяч других, этого цветка  никогда  бы  не
было. Ведь мертвые - деревья и травы, звери и люди - посылают вам все, что
есть на земле живого: и людей, и животных, и деревья, и злаки.
   - Богиня, ты сказала, что я забрел в твое царство. Я этого не помню, но
освежи мою память, и я  сделаю  все,  что  хочешь,  чтобы  исправить  свою
оплошность, если я ее совершил.
   - А как ты искупишь оскорбление, которое нанес моей матери?
   - И этого я тоже не помню, - признался я. - Но сожалею о  содеянном  от
всего сердца.
   - Ах вот как? Значит, ты уже не такой упрямый, каким был когда-то? Если
б это касалось меня, а не матери, я бы, пожалуй, и простила  тебя  сейчас.
Но это не мое дело. - Кора улыбнулась бесконечно доброй  улыбкой  женщины,
которая ни за что не сделает того, о чем вы ее просите, однако  прямо  вам
не откажет. - Я непременно передам ей твои извинения и, может  быть,  даже
заступлюсь за тебя перед нею.
   Боюсь, она успела заметить, как в глазах моих вспыхнул гнев, прежде чем
я успел отвести взгляд, ибо отступила на шаг, но не отвернулась.
   - Не надо просить! - Рука моя сама невольно потянулась к мечу, и тут  я
понял, почему боги запрещают входить в храмы при оружии.
   - Ты мне угрожаешь? Разве тебе не известно,  что  простой  смертный  не
может причинить зла богине?
   - Нет, этого я не знаю. Как не знаю и того,  что  я  простой  смертный.
Возможно, это действительно так. А может быть, и нет.
   - Тебя и твой меч благословил Посейдон, но теперь я куда могущественней
его, да и меча сейчас при тебе нет.
   - Ты права, - согласился я. - Сейчас при мне  лишь  мои  руки.  Что  ж,
придется надеяться только на них.
   - Так ты намерен драться с той, кому должен поклоняться  как  богине  и
прекрасной женщине?
   - Если в том не будет нужды, я и слова не скажу против тебя, богиня.  О
Дева, я не хочу причинять зла ни тебе, ни твоей матери! И пришел я сюда  в
надежде... - в горле у меня точно сухая корка застряла.
   - Стать таким как все? Узнать, где твой дом и друзья?
   - Да!
   - Однако, угрожая мне, ты добьешься лишь смерти. И тогда  действительно
станешь моим, как и многие другие; царство  мое  станет  для  тебя  родным
домом, а мои рабы - твоими друзьями.
   - Лучше это, чем жить так!
   И тут комната наполнилась столь сильным могильным запахом, что он забил
даже аромат кедровых поленьев в священном очаге. Смерть  поднялась  из-под
пола и встала рядом с Корой; пальцы скелета сжимали край черного плаща.
   - Мне нужно только сказать: "Он твой", - и жизнь для  тебя  кончена,  -
промолвила богиня.
   - Что ж, я  готов  встретиться  со  Смертью  лицом  к  лицу,  если  это
необходимо.
   Улыбка Коры потеплела.
   - Когда ты умрешь по-настоящему, на  твоем  надгробии  напишут:  "Здесь
покоится тот, кто осмелился  спорить  с  богами".  Я  непременно  об  этом
позабочусь! А пока я не хотела бы забирать  в  свое  царство  столь  юного
героя.
   Смерть тут же исчезла - бесшумно, как и появилась.
   - Ты просил меня о трех милостях; я подарю тебе одну, и ты  сам  должен
ее выбрать. Хочешь ли ты исцелиться?  Или  же  хочешь  вернуться  к  своим
друзьям? Или же ты предпочтешь снова увидеть родной дом, хотя так его и не
вспомнишь? Предупреждаю, мать моя непременно захочет  как-то  повлиять  на
твою судьбу, что бы ты ни выбрал; а  я  никаких  уступок  тебе  больше  не
сделаю. Если же ты снова вздумаешь грозить мне,  то  отправишься  прямо  в
страну Тех, Кто Более Не Жив (*100).
   Я глянул в ее прекрасные, нечеловеческие глаза и не смог решить, что же
выбрать.
   - Хочешь освежиться? - спросила она. - Выпей моего  вина,  а  уж  потом
решай. Хотя если выпьешь слишком много, должен будешь навсегда остаться со
мною.
   Я был рад любому предлогу, лишь бы как-то отложить принятие решения,  и
сказал:
   - Но тогда, о Дева, я уже не смогу увидеть ни своих друзей, ни  родного
города?
   - Ничего, все это в скором времени тоже будет принадлежать мне. А ты, я
погляжу, не только молод и хорош собой, но и весьма храбр! Что ж,  раздели
со мною ложе, пусть родится еще один великий герой. А вино найдешь  вон  в
том колумбарии.
   Она показала мне нишу в стене, где стоял запыленный кувшин  и  чаша,  в
которой пауки давно уже сплели свои сети. Волосы у меня  от  ужаса  встали
дыбом.
   - Что это за место? - спросил я ее.
   - Разве ты не знаешь? Как быстро они все  забывают  там,  наверху!  Вся
раса людская должна  бы  просить  даровать  им  память,  не  ты  один.  Ты
находишься в мегароне (*101) царя Келея. Смотри, вот на стене перед  тобой
изображен приехавший в гости  к  Келею  Минос,  еще  более  могущественный
правитель  Крита.  Теперь-то  Келей  стал  подданным   нашего   подземного
государства, а Минос у нас - один из главных судей; никто не  может  лучше
него прояснить истину, замутненную во время ссоры. У тебя за спиной  горит
священный огонь, в котором моя мать хотела закалить и очистить сына Келея.
Когда же этот огонь погаснет, во владение этой страной вступим мы с мужем.
   Я лишь беспомощно озирался вокруг.
   - Эта комната ждала тебя с сотворения мира, но я  ждать  не  собираюсь.
Ну, выбрал ты? Или предпочитаешь умереть?
   - Сейчас выберу, - заторопился я. - Если я попрошу вернуть мне  память,
то конечно же узнаю, кто я такой. Однако же могу при этом оказаться  очень
далеко от родного дома и друзей. К тому же  я  заметил,  что  те,  у  кого
хорошая память, обычно менее счастливы, чем остальные, - чем я,  например.
Если же я выберу родной город, но без друзей и воспоминаний, то  он  будет
для меня не менее  чужд,  чем  Элевсин.  Так  что  выберу-ка  я  вот  что:
воссоедини меня с моими друзьями, и пусть они, если они действительно  мне
друзья, расскажут о моем прошлом и о том, где моя родина. Мудрый ли  выбор
я сделал?
   - Я бы предпочла, чтобы ты выбрал мое общество.  Однако  выбор  сделан;
как известно, одна лишняя капля вполне может вызвать  наводнение,  которое
нас и погубит. Желание твое  будет  исполнено  -  как  только  это  станет
возможным. Но не кричи и не зови меня на помощь, когда  течение  подхватит
тебя!
   Она повернулась, словно намереваясь уйти, и я увидел, что  на  спине  у
нее сплошная гниль, в которой кишат черви и отвратительные личинки. У меня
перехватило дыхание, однако я сумел промолвить:
   - Ты что ж, надеешься запугать меня, Дева? Каждый  человек,  когда-либо
шедший за плугом, знает, что  в  земле  водится  именно  то,  что  ты  мне
показала, однако мы всегда благословляли мать-землю и поклонялись ей.
   И снова она обернулась ко мне с улыбкой.
   - Берегись моей сводной сестры Авге, или  Охотницы,  которая  украла  у
моей матери весь юг (*102). Да храни  мой  цветок  -  он  тебе  еще  очень
пригодится... - Не договорив, Кора начала как бы таять и исчезла.
   И тут  же  в  комнате  стало  темно,  несмотря  на  горевший  огонь.  Я
почувствовал, как сотни демонов, замерших было  в  ее  присутствии,  вновь
обрели силы. Возле Миноса на фреске появился обнаженный человек,  в  одной
руке державший бычью голову, а другую положивший Миносу на плечо. Отблески
огня играли на его мускулистом торсе, и казалось, что он живой и движется.
И правда, еще мгновение, и он затопал ногами, точно вол в стойле.
   С цветком люпина в руке я быстро взбежал по лестнице и  быстро  опустил
плиту. Потом чуть было не бросил люпин в огонь, но его синие лепестки  так
сверкнули, что я понял: это всего лишь дикий  цветок,  причем  только  что
распустившийся и еще влажный от росы. Тогда  я  снял  с  головы  венок,  в
котором было  множество  таких  же  люпинов,  которые,  впрочем,  печально
поникли, и бросил венок в огонь, а подаренный  мне  Корой  цветок  бережно
вложил между последними листами своей книги и скатал ее.
   Мне казалось, что если молишься этой богине, нельзя беспечно уничтожать
то, что она тебе подарила.
   Теперь я, пожалуй, описал уже все, что помню из  событий  этого  дня  и
ночи. Уже и  память  о  том  утре,  когда  мы  пришли  в  храм  и  впервые
встретились с Полигомом, увяла, подобно моему венку. Я заглянул в  записи,
чтобы проверить, нет ли там упоминаний о гостинице, где мы остановились  с
Пиндаром, Гилаейрой и Ио, но ничего не нашел. Я и названия этой  гостиницы
не помню, как не помню и того, где она расположена,  не  то  прямо  сейчас
отправился бы туда и рассказал Пиндару о встрече с Девой.  Впрочем,  ночью
двери все равно будут заперты, даже если мне и удалось  бы  эту  гостиницу
разыскать.
   Я старался писать помельче,  как  всегда,  чтобы  сэкономить  место,  и
теперь глаза мои болят, прямо-таки горят огнем, когда я пытаюсь при  свете
священного очага разобрать бледные строчки, которыми книга  уже  заполнена
почти наполовину. Ладно, сегодня писать больше не буду.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


20. У МЕНЯ В КОМНАТЕ

   Вернувшись  в  дом  Каллеос,  я  решил  продолжить  записи,   перечитав
последнюю, хоть и не был уверен, правда ли все это. Не помнил  я  и  того,
как давно в последний раз брал в  руки  стиль.  Свиток  я  обнаружил  лишь
сегодня утром, доставая чистый хитон, и подумал, что, если мне понадобится
что-то написать, я непременно им воспользуюсь и сперва конечно же  напишу,
кто я такой. Судя по тому, что я успел прочитать, в этой  книге  говорится
лишь о том, кем я был раньше.
   Я Латро, и Каллеос называет меня своим рабом. Здесь  есть  и  еще  одна
рабыня, совсем ребенок, и она слишком мала для тяжелой работы. Есть в доме
также два повара, одного зовут Лал, имени второго я не помню.  Но  они  не
рабы, ибо сегодня вечером Каллеос  заплатила  им,  и  они  отправились  по
домам. Здесь живет еще много женщин, но они также не рабыни  и,  по-моему,
вообще не работают, только привечают мужчин - ложатся с  ними  в  постель,
вместе с ними едят и пьют. До прихода гостей  кое-кто  из  женщин  пытался
приставать ко мне со всякими шутками, и мне было ясно, что я им нравлюсь и
ничего дурного они в виду не  имеют.  С  ними  Каллеос  тоже  расплатилась
сегодня утром после завтрака.
   Потом одна из них осталась дома, чтобы поговорить со мной, а  остальные
отправились на рынок. И эта женщина сказала:
   - Сегодня вечером я пойду в Элевсин, Латро, и это просто  замечательно!
Если хочешь, я могу попросить Каллеос отпустить и тебя тоже.
   Я знал, что Латро - это мое имя, потому  что  оно  написано  на  двери,
ведущей в эту комнату. Я спросил, почему я должен хотеть пойти в Элевсин.
   - Ах да, ты ведь ничего не помнишь! Неужели это действительно так?
   - Да, я ничего не помню.
   - Жаль, что Пиндар уже ушел! Ему пришлось оставить тебя  здесь,  потому
что Каллеос не соглашалась продать тебя за те деньги, какие у  него  были.
Но  все  же,  по-моему,  лучше  бы  он  остался,  а  за  деньгами   послал
кого-нибудь.
   Было видно, что она относится ко мне с искренней симпатией и заботой. Я
сказал, что вполне счастлив здесь и только что наелся до отвала,  закончив
подавать к столу.
   - Ты говорил, Дева обещала, что ты вновь увидишься со своими  друзьями?
Хоть бы она поскорей выполнила свое обещание!
   Вот так я и узнал, что не всегда жил в этом доме, что у  меня,  видимо,
есть где-то семья и родина. Я смутно помнил, как заботливо  относились  ко
мне, маленькому, высокий взрослый мужчина и такая же высокая женщина.  Как
я помогал этой женщине уносить срезанные мужчиной сухие виноградные  лозы.
И как мы разговаривали - на моем родном языке! Я хорошо понимал  все,  что
говорила мне Каллеос и другие здешние люди, и мог  им  ответить,  но  знал
совершенно точно, что их язык не родной мне, что на родном  языке  я  могу
поговорить только с самим собой. Да еще могу писать на нем - что сейчас  и
делаю. Начав писать, я еще не успел вспомнить, кто такая эта Дева,  потому
что не читал последних записей, однако спросить об  этом  оказалось  не  у
кого: та молодая женщина уже ушла.
   После завтрака я собрал посуду и отнес на кухню. Увидев меня, повар Лал
спросил:
   - Ты о спартанцах слышал, Латро?
   - Нет. А кто это?
   - Самые лучшие воины в мире. Говорят, их победить невозможно.
   Второй повар неприлично хрюкнул.
   - Ну, это ведь другие говорят - я же не утверждаю, что это именно так и
есть, - обернулся к нему Лал. - А  сейчас  вроде  бы  спартанцы  ходят  по
Афинам и в каждом доме задают одни и те же вопросы.  По-моему,  городскому
начальству не следовало бы этого им позволять. Разумеется,  Спарта  -  наш
союзник, так что, наверное, власти просто не хотят лишних неприятностей  -
ведь если бы они сказали "нет", то эти  спартанцы  силой  ворвались  бы  в
город. А здесь и так осталось совсем мало мужчин - большая часть  в  армии
или на флоте. И кто его знает, что могло бы тогда произойти?
   - Ну ты-то знаешь, - заметил второй повар. - Да и все остальные тоже.
   - А сюда они не придут? - спросил я.
   - Я думаю, могут. Они повсюду ходят. Да в общем-то ничего  страшного  в
том, чтобы сказать спартанцам, что у нас было вчера на завтрак, я не вижу.
   - Вот мы им и скажем, - снова откликнулся второй повар. - Прямо  так  и
скажем: что, дескать, тут дурного?
   - Да, так и скажем, - кивнул Лал. - Лучше уж так.
   Я принес  еще  один  поднос,  уставленный  грязной  посудой,  и  повара
заставили маленькую Ио мыть ее. Внутренний  дворик  был  буквально  усыпан
мусором, в основном яблочными семечками и кожурой, и Каллеос сказала мне:
   - Я твоя хозяйка, Латро, ты помнишь это? А теперь подмети-ка здесь  как
следует, да не забудь: ты должен открывать дверь посетителям и спрашивать,
кто и за чем пришел. Ну и еще кое-что. Ты помнишь?
   Я  кивнул  и  сказал,  что  только  что  прочитал  об  этом  на  дверях
собственной комнаты.
   - Вот и хорошо,  -  успокоилась  Каллеос.  -  И  не  забудь  непременно
подмести еще раз после того, как уйдут гости. Постарайся и это  запомнить:
я люблю, чтобы с утра во дворике  было  чисто.  Да  вот  еще  что,  Латро:
девушки свои комнаты обязаны убирать сами - хотя они, конечно, постараются
заставить тебя делать это, ленивые  неряхи.  В  любом  случае  их  комнаты
должны быть убраны к вечеру. Если увидишь, что  кто-то  отлынивает,  скажи
мне.
   - Хорошо, госпожа, - сказал я.
   - А вечером, когда будешь открывать дверь гостям, не впускай ни  одного
пьяного, если он не докажет тебе, что у него есть деньги - причем серебро,
а не медяки! Золото тоже годится. Впускай  любого,  у  кого  есть  золотые
монеты. Но если у человека вид обшарпанный, если он кажется пьяницей  или,
наоборот, полным трезвенником, не впускай его  ни  в  коем  случае.  И  не
вздумай  без  нужды  размахивать  своим  ужасным  кривым  мечом!  Впрочем,
надеюсь, нужды в этом и не возникнет.
   - Я понял, госпожа.
   - Твоих кулаков вполне достаточно. Можешь пустить их  в  ход  -  как  в
прошлый раз с этим, как там его?.. Да, когда Ио вымоет посуду, пошли ее ко
мне. И не позволяй двум этим бездельникам на кухне  сваливать  на  ребенка
всю  грязную  работу!  Мы  с  ней  отправимся  на  рынок.  Большую   часть
необходимой к вечеру провизии я, конечно, закажу - ее принесут позже, - ну
а всякие мелочи прихватит Ио. И когда разносчики принесут наши  покупки  к
задней двери, не болтай с ними, а проверь, все ли на месте, и  отправь  их
немедленно прочь. Нечего им совать свой нос в наши дела! Итак, я  на  тебя
рассчитываю, Латро?
   Гости появились, едва стало темнеть. В  основном  это  были  лысые  или
седые пожилые мужчины, и они показались мне слишком старыми, чтобы с  ними
драться. Я всех впустил и, пока  девушки  развлекали  их,  немного  поспал
прямо на табурете у двери. Проснулся я, лишь когда первые  из  гостей  уже
собрались  уходить.  Некоторые,  впрочем,  остались  на  ночь  в  комнатах
девушек. Когда внутренний дворик опустел, я отнес кубки, чаши и тарелки на
кухню, чтобы Ио завтра все это вымыла, и вытащил свою метлу.
   Большая часть  светильников  была  потушена,  а  в  углу  дворика  спал
какой-то мужчина. Было совершенно  ясно,  что  как  следует  убрать  здесь
невозможно, но я решил сделать все, что в моих силах. Находиться ночью  во
дворике было особенно  приятно.  Месяц  тонким  серпиком  светился  сквозь
пелену легких облаков, отбрасывавших на стены едва  заметные  тени.  Стало
прохладнее, в воздухе пахло росой и цветами, которые  Каллеос  купила  еще
днем.
   Я как раз подметал в углу, где стояло множество ваз  с  цветами,  когда
плеча моего коснулась женская рука. Я обернулся, пытаясь  разглядеть  лицо
незнакомки, но оно терялось во мраке.
   - Пойдем со мной, дитя войны, -  сказала  женщина.  -  А  это  сделаешь
позже. Или никогда.
   Догадавшись, что именно ей нужно, я бросил метелку на  каменный  пол  и
стал искать незнакомку в темноте среди вазонов с  цветами,  однако  увидел
ее, лишь когда она зажгла серебряный светильник в форме  голубя,  который,
как оказалось, висел у нее над постелью.
   Я не могу вспомнить, сколькими женщинами уже  обладал  в  своей  жизни.
Возможно, их не было вообще. Знаю лишь, что для меня в ту  ночь  она  была
первой и единственной, ибо ни одна другая не могла в сравнении с нею  даже
претендовать  на  звание  настоящей  женщины.  Наши   любовные   восторги,
казалось, продолжались бесконечно, вставали и рушились в прах города, а  я
все сжимал ее в объятиях, все время ощущая  на  лице  дуновение  душистого
весеннего ветерка.
   Возлюбленная моя была еще очень молода, почти ребенок. Ее  нежная  кожа
казалась розовой в розоватом свете светильника-голубя;  но  само  тело  ее
было вполне женским, груди маленькие, но идеальной формы. Очи синели,  как
летнее небо, волосы вздымались языками пламени, и от  нее  исходил  дивный
запах амброзии и тысячи других ароматов, свойственных ночи.
   - Ты забываешь все на свете, - сказала она. - Но меня будешь помнить!
   Я кивнул: говорить я не мог. По-моему, я даже пальцем пошевелить был не
в состоянии.
   - Я куда прекрасней моей извечной соперницы. У нее три лика (*103),  но
ни одного, подобного моему. Ее ты уже забыл, но меня не забудешь никогда.
   - Никогда!
   Стены ее спальни были из алого бархата; казалось, в  неярком  свете  по
нему пробегают огненные блики.
   - И я куда прекраснее Коры-девственницы!  -  В  голосе  ее  послышались
горечь и презрение. - Не так  давно  я  облагодетельствовала  одно  жалкое
создание по имени Мирра (*104). Лучше б я от этого удержалась! Собственный
отец овладел ею, и она превратилась в дерево,  в  бессловесный  предмет  с
деревянными конечностями. - Я заметил, как странный рогатый слуга в дверях
замахал на кого-то широкими белыми рукавами, чтобы не нарушали наш  покой.
- И все же она родила  сына,  самого  прекрасного  младенца  на  свете.  Я
спрятала мальчика в  сундучок  -  чтобы  сберечь  его,  ибо  у  меня  были
возлюбленные, которые непременно воспользовались бы им как женщиной.
   Я кивнул, хотя предпочел бы, чтобы она говорила со мной о любви.
   - Я верила ей - той злой девке, что смеет называть себя Девой, хотя Аид
частенько ложится меж ее ног (*105). А она сумела отпереть мой сундучок  и
выкрала младенца. Я молила о справедливости, но она держала его  при  себе
по четыре луны в году. И в конце концов он умер,  и  из  его  крови  вырос
кроваво-красный цветок, в чаше которого мы сейчас лежим.
   - И пусть бы это продолжалось вечно, ибо каждый  твой  поцелуй  кажется
мне первым!
   - Увы, это тебе не суждено, мой милый. И скоро - о,  как  скоро!  -  ты
вынужден будешь меня покинуть! Но ни облика моего,  ни  слов  моих  ты  не
забудешь.
   И она зашептала мне на ухо, снова и снова повторяя примерно одно  и  то
же, но разными словами. Не могу воспроизвести это здесь - я сове