нии? И о том, как поступили жители Милета?
   - Нет, о Милете я  ничего  не  слышал.  Разве  их  всех  не  сослали  в
центральные области пасти коз? Так нам сказал регент.
   - О нет! Сослали только нескольких граждан из знатных семей. И вовсе не
коз пасти,  а  в  Сузы,  в  качестве  заложников.  Но  едва  жители  моего
прекрасного города услышали о Микале, они снова восстали против варваров и
перебили весь гарнизон.
   - Будучи сам варваром, я не уверен, что это так уж замечательно.
   - Я тоже, - согласилась Дракайна. - Однако случившееся  ставит  меня  в
двусмысленное положение, не правда ли? И мне  это  даже  нравится.  -  Она
встала и вернула Ио гребень.
   - Теперь твоя очередь - задавай свой вопрос!
   - Оставлю его на потом. Возможно, спрошу чуть позже.
   Когда она удалилась в палатку Пасикрата, Ио  взяла  свой  гребень  и  с
отвращением сказала:
   - Ну вот, теперь придется его вымыть!



29. ЛАКОНИКА

   Страна, где правят спартанцы, вся покрыта неприветливыми горами,  среди
которых  раскинулись  обширные  плодородные  равнины.  За  нашими  спинами
простираются  холмы   "медвежьей   страны",   Аркадии   (*136),   где   мы
останавливались прошлой ночью и Басий все время будил меня своими стонами.
Ио говорит, что третьего дня мы  разбивали  лагерь  близ  Коринфа,  и  она
спрятала мой свиток на себе, как и тогда, когда  нас  там  взяли  в  плен,
потому что боялась, что его у меня отнимут. Она говорит также, что  воины,
которые родом из Коринфа, покинули наше войско, едва мы подошли к нему.
   Этим утром, пока мы еще находились в Аркадии, я никак  не  мог  понять,
почему эту страну  называют  "страной  молчаливых",  Лаконикой?  Когда  мы
устроили привал близ первой же деревни, я зашел в  один  из  домов,  желая
спросить об этом местных жителей.
   В доме никого не оказалось  -  видимо,  все  работали  в  поле.  Басий,
которому поручено  присматривать  за  мной,  слишком  болен,  а  Пасикрат,
незаметно следивший за мной все это время, сейчас убежал вперед с каким-то
поручением, так что я один ходил из дома в дом, не решаясь войти в  низкие
двери и кашляя от едкого дыма очагов. Один  раз  я  обнаружил  над  очагом
кипящий горшок, другой -  недоеденный  ячменный  пирог  на  столе,  но  ни
мужчин, ни женщин, ни детей в домах не было, и в итоге я пришел к  выводу,
что они каким-то таинственным образом исчезли, если  только  это  не  духи
мертвых, которых спартанцы колдовским способом заставили на них  работать.
Ведь духи невидимы простым смертным.
   Пятый дом, в который я зашел, оказался кузней. В горне  все  еще  пылал
огонь, а в клещах  остался  наполовину  выкованный  сверкающий  заступ.  Я
догадался, что кузнец должен быть неподалеку,  и  действительно  обнаружил
его: он сидел на  корточках  под  верстаком,  спрятавшись  за  собственным
кожаным фартуком, который нарочито небрежно бросил  на  край  верстака.  Я
вытащил его оттуда и поставил на ноги. Седеющая голова  кузнеца  доставала
мне лишь до плеча, однако он был столь же силен и мускулист,  как  и  все,
кто занимается этим ремеслом.
   Он без конца бормотал извинения и твердил, что  ни  в  коем  случае  не
хотел оскорбить меня, а просто испугался при виде чужака.  Я  пообещал  не
причинять ему зла и пояснил, что  всего  лишь  интересуюсь  обычаями  этой
страны.
   При этих словах он еще больше перепугался, лицо его стало пепельным, он
притворялся, что плохо слышит, а когда я рассердился и накричал  на  него,
начал говорить на каком-то совершенно непонятном языке, делая вид,  что  и
мою речь тоже совсем не понимает. Пришлось вытащить Фалькату и  приставить
клинок ему к горлу, но тут он ловко перехватил мою  руку  и  так  вывернул
запястье, что я громко вскрикнул.  Свободной  рукой  кузнец  схватил  свой
молот, и я уже видел перед собой  лик  Смерти,  ее  оскаленный  в  мерзкой
улыбке рот, когда Смерть вдруг исчезла, и вместо нее вновь  возникло  лицо
кузнеца, только  еще  больше  побледневшее.  Он  судорожно  хватал  воздух
открытым ртом, глаза у него закатились под лоб, меч  выпал  из  руки  и  с
глухим стуком ударился о земляной пол  -  хотя  мне  этот  звук  показался
странно громким, похожим на удар колокола, что будит войско по утрам.
   Я отпустил кузнеца, он пошатнулся, но не упал,  и  я  заметил,  что  из
спины  у  него  торчит  дротик.  Потом  он  все-таки  рухнул  навзничь,  и
наконечник дротика на два пальца вышел у него  из  груди;  наконечник  был
кованый  и  поблескивал  при  свете  горевшего  в   горне   огня.   Кузнец
перевернулся на бок и затих.
   В дверях стоял один из рабов Спарты; в руках у него был второй дротик.
   - Спасибо, - сказал я ему. - Ты мне спас жизнь.
   Поставив ногу на мертвое тело, он опустил оружие и  вытер  лоб  кожаным
фартуком кузнеца.
   - Это моя деревня, - промолвил он. И добавил: - И  эти  наконечники  он
выковал.
   - Но он хотел убить меня! А ведь я вовсе не собирался ему вредить.
   - Он считал тебя опасным - ведь если бы заметили, как он  разговаривает
с чужеземцем, ему грозила бы неминуемая  смерть.  Как  и  мне,  если  меня
заметят наедине с тобой.
   - Ну что ж, тогда об этом никто не узнает, - сказал я. Мы оттащили тело
кузнеца в угол, чтобы его не было видно с порога, и спрятали там  по  мере
возможностей. Потом присыпали кровь пылью, и мой новый знакомый вывел меня
через заднюю дверь во двор, где нас загораживали от чужих глаз  наковальня
и груды угля.
   - Ты меня не помнишь? - спросил он.
   Я только головой покачал:
   - Все почти сразу забываю.
   - Так ты мне говорил и тогда,  когда  мы  видели  чернокожего  бога.  Я
Кердон, Латро. Книга твоя все еще при тебе? Возможно,  ты  что-то  написал
обо мне, хотя я велел тебе этого не делать.
   - Так, значит, мы с тобой друзья? И ты именно поэтому спас меня?
   - Возможно, мы станем друзьями, если ты выполнишь свое обещание.
   - Если я что-то обещал  тебе,  то  непременно  сделаю  это.  Или,  если
хочешь, дам тебе взамен все, что ни попросишь. Ведь ты спас мне жизнь!
   - Тогда пойдем со мною в святилище Великой Матери нынче же  ночью.  Это
недалеко.
   И тут я услышал рядом то ли легкий шелест женского платья, то ли  сухое
шуршание змеиной шкуры. Потом все стихло,  и,  оглядевшись,  я  ничего  не
заметил.
   - Я бы с радостью, - сказал я  Кердону,  -  да  только  мы  ведь  снова
выступаем в поход и сегодня к вечеру, наверное, будем далеко отсюда.
   - Но если такая возможность все же предоставится,  ты  пойдешь?  Ты  не
забудешь?
   - До вечера не забуду. А вот к  завтрашнему  утру,  скорее  всего,  уже
ничего не буду помнить.
   - Ладно, я дам тебе знать, как только лагерь уснет. Твоя рабыня на  нас
доносить не станет, а спартанец, с  которым  ты  делишь  палатку,  слишком
болен, чтобы заметить твое исчезновение. - Он встал, собираясь уходить.
   - Погоди, - сказал я. - Скажи, как все-таки ты очутился здесь именно  в
тот момент, когда мне грозила смерть?
   - Я следил за тобой еще с Мегары, зная, что  разговаривать  с  тобой  о
чем-либо бесполезно, и ждал, когда мы  доберемся  сюда.  Я  знал,  что  мы
обязательно будем проходить здесь, потому что наша  деревня  находится  на
пути в Спарту и принадлежит Павсанию. Когда я увидел, как ты  уходишь  без
охраны, то понял: это мой единственный шанс. И пошел  следом,  рассчитывая
поговорить с тобой с глазу на глаз.  Что  и  произошло,  хвала  милостивой
богине.
   Я не понял и спросил:
   - Эта кузня принадлежит регенту?
   - Ну да, и эта деревня, и поля, и  все  мы  тоже.  Я  еще,  по  просьбе
Кихезиппа, помогал перенести к  вам  в  палатку  того  укушенного  гадюкой
спартанца. Неужели ты не узнал меня?
   - Нет, - покачал я головой.
   - Да, наверное... Ладно, мне пора. Но  ночью  я  приду  непременно.  Не
забудь!
   - А как же... - Я мотнул головой в сторону мертвеца.
   - Я сам об этом позабочусь. Это касается только нас  с  тобой.  А  пока
никто его и хватиться не успеет.
   Когда я вернулся в рощу, насытившиеся воины уже строились в колонну,  а
несколько рабов торопливо тушили  костры  и  собирали  котелки.  Мы  браво
прошли через деревню под музыку флейт, однако, достигнув реки, обнаружили,
что мост через нее весь в огне. Хотя рабы вскоре потушили  пожар,  перейти
на тот берег оказалось невозможно, так что  мы  решили  разбить  лагерь  и
заночевать здесь. Все очень устали после долгого марша по Аркадии, а мост,
говорят, будет готов не раньше завтрашнего дня.
   Рабы Басия с утра несли его на носилках, им же пришлось тащить  и  нашу
палатку, и прочие вещи. Я спросил, не тяжело ли им. Они  сказали,  что  не
очень, что они несли куда больше, когда покидали Лаконику, направляясь  на
войну с Великим царем, ибо тогда у них был с собой запас  пищи  на  десять
дней. Я предложил помочь  им  донести  носилки,  и,  по-моему,  они  бы  с
радостью согласились, да боялись, что их накажут.
   Я спросил, не владеет ли Басий какой-нибудь деревней и не оттуда ли они
родом. Оказалось, что у Басия есть всего один дом с участком земли, где  и
живут все трое его рабов,  возделывая  поля.  Поместье  Басия  было  южнее
Спарты, и рабы полагали, что им прикажут отнести его туда и жить там, пока
он не поправится. Они сказали, что у него есть также дом в  самой  Спарте,
однако лучше все же нести его в деревню.  Если  он  умрет,  его  земельный
надел перейдет к одному из его родственников.
   Они, похоже, не боялись беседовать со мной, и я сказал им, что ходил  в
деревню и что тамошние жители разговаривать со мной ни за что не пожелали.
Они ответили, что в армии совсем по-другому и  гораздо  лучше,  во  всяком
случае, там никто не  станет  доносить  на  них  только  за  то,  что  они
разговаривали с чужеземцем - ведь они каждый вечер ставят для него палатку
и  готовят  ему  еду.  Однако  же  я  понял,  что  лучше  лишний  раз   не
разговаривать с рабами, принадлежащими другим  людям.  Наверное,  Басий  -
более добрый хозяин, чем прочие или даже сам регент, хотя,  возможно,  это
только потому, что он далеко не богат. Человек, у которого есть всего лишь
дом в деревне да три раба, не может себе позволить потерять ни  одного  из
них.
   Я вошел в палатку, желая рассказать больному  Басию  о  том,  что  мост
подожгли. Меня все больше занимали нравы этой странной земли.  Хотя  я  не
помню,  каковы  нравы  и  обычаи  других  народов,  однако   уверен:   мой
собственный народ был совершенно иным; ни в чем я не нахожу  ни  малейшего
знакомого отклика.
   Басий был очень слаб,  однако  мне  показалось,  что  боль  не  слишком
донимает его. По словам Ио, порой  он  весь  горит,  бредит  и  впадает  в
детство, рассказывая о своих учителях. Я заговорил с ним, и он оказался  в
здравом уме и твердой памяти.
   Я рассказал ему про мост, и он предположил,  что  это  сделали  рабы  с
противоположного  берега,  надеясь  направить  нас   по   другой   дороге.
Естественно, я ничего не сказал ему ни о Кердоне, ни о том, что  случилось
в кузнице. Он спросил, распаханы ли для посева озимых поля,  мимо  которых
мы проходили. Я удивился: мне казалось, он  и  сам  видел  их,  однако  он
сказал, что почти весь день проспал да и с носилок много не увидишь,  ведь
рядом всегда кто-то идет. Я рассказал, что поля все еще покрыты жнивьем  -
возможно, потому, что так много мужчин состоит на службе в армии.
   - Пахать пора, - прошептал он. - Пока дожди не пришли.
   - Ну тебе-то пахать  рановато.  Сперва  поправься.  Уверен,  твои  рабы
прекрасно все сделают сами под твоим присмотром.
   - Спартанцы никогда не пашут, ясно? Только я больше уже  не  хочу  быть
спартанцем. А землю обрабатывать необходимо. Вот в  Аттике  гоплиты  имеют
земельные наделы и рабов, однако и сами тоже работают на земле. Жаль,  что
я не могу. Рабочие  руки  в  нашем  хозяйстве  очень  нужны,  только  мне,
наверное, придется обучать воинов.
   - Война ведь почти закончена, - утешил я его. - По  крайней  мере,  так
говорят.
   Он сокрушенно покачал головой:
   - Великий царь еще вернется. А если не вернется, так мы сами  пойдем  -
грабить Сузы и Персеполис. И разразится еще одна война. Всегда  начинаются
новые войны...
   Ему захотелось пить. Я принес воды из  неторопливой  зеленоватой  реки,
смешал с вином и поднес ему чашу.
   - Больше уж нам с тобой не удастся сразиться, Латро, - промолвил он.  -
Да, сегодня ты уж точно с одного раза положил бы меня на лопатки. Впрочем,
запомни: когда-нибудь я снова одержу над тобой победу! Запомнишь?
   - Вряд ли.
   - Тогда запиши. После нашего первого поединка ты долго записывал что-то
в свой дневник. Почитай-ка его.
   Выйдя из палатки, я уселся на солнышке,  намереваясь  по  совету  Басия
почитать свою книгу, однако  не  знал,  где  мне  искать  описание  нашего
поединка, и даже не был уверен, что этот поединок взаправду состоялся. Так
что я открыл книгу где-то  посредине  и  прочитал,  как  Эврикл  Некромант
заставил мертвую женщину встать из гроба. Читая это, я радовался, что ночь
еще не наступила,  и  через  каждые  несколько  строк  поднимал  глаза  от
написанного и любовался мирной рекой и легким черным дымком от  сгоревшего
моста, который рабы уже растащили на бревна.
   Вскоре ко мне подошла Дракайна и уселась рядом. Она  даже  рассмеялась,
увидев мое встревоженное лицо, и спросила, о  чем  это  таком  страшном  я
думаю.
   - Что за ужасная вещь  -  иметь  память!  -  воскликнул  я.  -  Хотя  я
по-прежнему мечтаю, чтобы она ко мне вернулась.
   - Но зачем она тебе, если помнить так ужасно?
   - Потому что, не имея памяти, я теряю себя; а это еще страшнее.  Каждый
день для меня - словно камень, который вынули из стены дворца и  перенесли
в чужие края, где никто не знает,  какими  должны  быть  та  стена  и  тот
дворец.
   -  Раз  так,  ты  должен  радоваться  каждому  новому  дню,  ибо   тебе
принадлежит только один этот день.
   - Взгляни на рабов, что трудятся в полях, мимо которых  мы  только  что
прошли, -  сказал  я.  -  Для  них  каждый  новый  день  весьма  похож  на
предыдущий. И если б я мог отыскать свою родину, то жил бы там,  как  они:
зная о вчерашнем дне по сегодняшнему, даже если б не помнил, что случилось
вчера.
   - Богиня же обещала, что вскоре ты вернешься к своим друзьям, - утешила
меня Дракайна. - Так ты сам говорил.
   Я вздрогнул от радости, ибо совсем забыл об этом, и, не  сознавая,  что
делаю, обнял Дракайну и поцеловал ее.  Она  не  противилась,  но  губы  ее
оказались холодны, точно галька  на  дне  того  быстрого  ручейка,  где  я
когда-то в детстве плескался и шлепал босиком.
   - Пойдем, - сказала она. - В палатке Пасикрата нам никто  не  помешает,
если завязать тесемки полога. У  меня  припасено  неплохое  вино,  а  рабы
принесут нам поесть. Мы можем не выходить оттуда до самого утра.
   Я последовал за нею, даже не вспомнив о  том,  что  обещал  Кердону.  В
палатке было тепло, темно и тихо. Дракайна скинула свой пурпурный  плащ  и
спросила:
   - А ты помнишь, Латро, как выглядит женщина?
   - Конечно! - воскликнул я. - Я не помню лишь,  когда  в  последний  раз
занимался любовью с женщиной.
   - Что ж, взгляни на меня. -  Она  стащила  через  голову  свой  "хитон.
Округлые  бедра  ее  были  точно  легкий  изгиб  морской  волны,  а  груди
вздымались  горделиво,  точно  белоснежные  купола   дворцов,   увенчанные
красными халцедонами. Вокруг талии у нее была повязана змеиная шкурка.
   Заметив мой взгляд, она коснулась ее и пояснила:
   - Я не могу снять это. Но, по-моему, в этом особой необходимости нет?
   - Нет, - согласился я и поцеловал ее.
   Она засмеялась и принялась тормошить и ласкать меня.
   - Разве ты не помнишь, Латро, как мы сидели с тобой рядышком на  холме,
когда были на этом острове в первый раз? Ах, как я желала тебя  тогда!  Но
теперь-то уж ты мой.
   - Да, твой, - сказал я, понимая, что лгу ей, хоть и сгораю от  страсти.
Я  жаждал  ее,  как  умирающий  в  пустыне   жаждет   глотка   воды,   как
изголодавшийся жаждет хлеба, как слабый жаждет величия и  царской  короны.
Но, увы, не как мужчина жаждет женщины. И ничего с этим поделать я не мог.
   Она  посмеялась  над  моей  слабостью,  и   я   почувствовал,   что   с
удовольствием удушил бы ее,  однако  она  своим  странным  взглядом  точно
отняла силу у моих рук; мне показалось, что их и вовсе оторвали от тела...
   - Я еще приду к тебе - когда взойдет луна, - сказала она.  -  Тогда  ты
будешь сильнее. Жди меня.
   И вот я сижу у костра и записываю  все  это  в  свой  дневник,  надеясь
когда-нибудь  разобраться,  что  же  со  мной  произошло.  Ночная  бабочка
трепещет крылышками у самого огня. Я смотрю на нее и жду, когда же наконец
взойдет луна.



30. ВЕЛИКАЯ МАТЬ

   Ужасная  богиня,  которой  поклоняются  здешние  жители,  рабы  Спарты,
явилась мне прошлой ночью.  Я  коснулся  ее,  и  она  стала  видима  всем.
Страшное было зрелище! И сейчас еще весь лагерь гудит, однако  я  могу  не
торопиться со своими записями: еще не починили мост и  нужно  закупить  на
рынке провизию. Так что я еще не  раз  успею  все  перечитать,  чтобы  уже
никогда не забывать этого.
   Итак, вчера вечером Кердон незаметно подкрался ко мне, когда  я  сидел,
тупо уставившись в огонь. Он присел возле меня на корточки и прошептал:
   - Сегодня выставили часовых, нужно быть осторожными. Зато Молчаливый, к
счастью, ушел куда-то. Я на это даже и не надеялся.
   Я понимал, что Дракайна вот-вот придет, но Кердон, конечно, не позволит
нам и минуты побыть наедине, и, решив потянуть время, попытался  выяснить,
кто этот "молчаливый":
   - По-моему, все здесь не слишком-то разговорчивые (*137).
   - Нет, я имею в виду того молодого спартанца. - Кердон сплюнул прямо  в
костер.  -  Молчаливые  -  всегда  молодые,  ибо  молодые  еще  не  начали
сомневаться в своей вере.
   - Я тоже молод, - возразил я. - Да и ты не стар.
   Он засмеялся.
   - Нет, ты никакой не Молчаливый. И я тоже. Да и потом,  Молчаливые  еще
моложе. Они из самых знатных спартанских семей, которые  владеют  крупными
земельными наделами и целыми деревнями. Знаешь ли ты о пяти Судьях?
   Я покачал головой, надеясь, что мы все-таки дождемся Дракайну.
   - По сути дела, страной правят именно Судьи-эфоры, а цари  лишь  делают
вид, что правят, - пояснил Кердон. - К тому же цари частенько сами  встают
во главе своего войска во время войны и, разумеется,  погибают,  а  пятеро
эфоров в это время вершат власть. Считается, что лишь  цари  могут  начать
войну, однако каждый год Судьи встречаются  и  начинают  иную  войну,  вне
закона.
   - Но если каждый год начинается новая война,  -  спросил  я,  -  то  вы
должны воевать постоянно?
   - Мы и воюем. - Кердон тревожно  оглянулся.  -  Это  война  против  нас
самих.
   - Против вас? Ты хочешь сказать, против рабов Спарты?  -  Я  растерянно
улыбнулся. - Но люди не воюют против собственных рабов!
   - Так многие говорят на севере, я сам слышал, когда был там  с  войском
Спарты. Там только посмеялись бы, случись подобное, как и  ты  только  что
смеялся. Однако здесь именно так и есть. Каждый год в тайне ото всех эфоры
ставят на голосование вопрос о войне, и  эта  война  ведется  против  нас.
Судьи наставляют и молодых спартанцев,  которые  за  месяц  до  последнего
полнолуния  еще  считаются  мальчишками,  а  во  время  него  подвергаются
бичеванию в честь Охотницы, переходят в разряд Молчаливых  и  считаются  с
этих пор взрослыми. На самом-то  деле  они  всего  лишь  неопытные  воины,
однако им лестна благосклонность могущественных  Судей.  Молчаливый  может
запросто убить раба, если пожелает. Ты одного такого  Молчаливого  знаешь.
Вон его палатка. Помнишь, как его зовут?
   То была палатка, куда приводила меня Дракайна,  и  я  вспомнил  имя  ее
хозяина.
   - Пасикрат?
   Кердон кивнул.
   - Но если имена Молчаливых хранятся в тайне, то откуда  тебе  известно,
что Пасикрат - именно Молчаливый?
   - У них взгляд особенный. Обычный спартанец - спартиат, вроде того, ч