ил его по спине.
   Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща.  И  сам
я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза;  в
ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись  ничком  убитые  в  лужах
собственной крови - но мертвецы вдруг стали  превращаться  в  обыкновенных
спящих людей, которые не только дышали,  но  и  порой  шевелились.  Леонид
показался мне умирающим костром. Я встал и  увидел  армию  Великого  царя,
гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов - все они будто таяли во
тьме на склонах Каллидрома.
   Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и  немного
поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что  Фальката  -
это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое
имя.
   Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал  нам  капитан,  и  о
том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все  это  в
дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже  встала  и
маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на  колоннах  гробницы.  Там
три надписи. Первая гласит:

   Пелопоннес! Четырехтысячное войско лучших да
   Миллиона три наемников презренных -
   И все мертвы.

   Вторая:

   Мудрец Мегистий здесь покоится в могиле,
   Он с нашим войском шел от берегов Сперхея,
   Предвидя смерть свою заранее. Но, однако ж,
   Он гибель предпочел, а господина не покинул.

   Третья:

   О, возвести всему Лакедемону: страну спасая,
   Мы тирана не молили о милости и пали,
   Подчиняясь родины законам.

   Кто-то из моряков, услышав, как Ио читает эти стихи, которые нам с  ней
обоим показались прекрасными, сказал, что написал их один старик по  имени
Симонид (*152), однако лично он со стариком этим не знаком.



38. ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ

   Весь день через палубу корабля перекатываются валы,  а  дикий  ветер  с
Геллеспонта заваливает судно набок. Если бы он дул нам  прямо  в  лоб,  мы
ничего бы не смогли поделать - как сказал капитан, нас просто  захлестнуло
бы волнами. Пока мы  еще  держимся,  однако  ветер  действительно  дует  с
севера, из тех краев, которые, по слухам,  необитаемы  из-за  невероятного
количества пчел. Итак, оттянув парус к правому борту  насколько  возможно,
мы то на своей толстенькой "Навзикае" переваливаем через  гребни  волн  на
вздувшемся гневно море, то несемся  со  скоростью  боевой  колесницы.  Вот
сейчас мы проплываем  мимо  какого-то  острова,  который  моряки  называют
Лодкой (*153).
   Если это и лодка, то лодка горящая, ибо именно  здесь,  по  их  словам,
находилась кузня бога-кузнеца, и парусом для этой "лодки" служит дым,  что
поднимается над  божественным  "горном".  Моряки  говорят,  что  бог  этот
однажды сделал из металла себе помощниц, однако его чудесное творение было
уничтожено аргивянами.
   За исключением капитана, нескольких матросов и меня, все  остальные  на
судне страдают от  морской  болезни.  Капитан  заверил  меня,  что  ничего
страшного в этом недуге нет и болезнь пройдет  сама,  как  только  немного
успокоится море; он говорит, что  это  всего  лишь  шутки  морского  бога,
который помогает сохранить на судах  запасы  пищи,  не  давая  прожорливым
пассажирам съесть все и заставляя их отдавать ему то, что они  уже  успели
слопать.
   Правду он говорит или нет, но морская болезнь сразила всех  спартанцев,
Ио, госпожу Дракайну и  даже  многих  моряков.  Поскольку  лишь  несколько
человек осталось на ногах, каждый из них на учете, и я  помогаю  матросам,
которые как-то умудряются держать курс: то налегаю на  рулевое  весло,  то
вместе с матросами натягиваю парус, то даже взбираюсь на мачту (что  очень
трудно, ибо дерево и канаты  страшно  отсырели),  спуская  или,  наоборот,
поднимая парус. А "Навзикая" продолжает то вставать на дыбы, точно  Пегас,
то рыть  волны  носом,  как  кабан,  из-за  чего  обычно  довольно  нудный
повседневный  труд   моряков   превращается   в   настоящее,   опасное   и
увлекательное соревнование с морем.  Я  думаю,  сколь  замечательна  жизнь
моряка, и мечтаю тоже стать членом этой команды,  жить,  как  все  моряки!
Однако капитану пока ничего об этом не говорю.
   Ох, честное слово, море чуть не сыграло со мной чересчур злую шутку!  Я
стоял у перил, когда вдруг почувствовал, что палуба уходит из-под ног и  я
лечу в воду; однако волна тут же подхватила меня, подняла и вышвырнула  на
палубу чуть в стороне от грот-мачты. По счастью, я  приземлился  прямо  на
ноги. Теперь вся команда поглядывает на меня с особым уважением. Однако же
я боюсь, что в  следующий  раз  море,  решив,  что  я  возгордился,  может
швырнуть меня головой о палубу или же я позорно  шлепнусь  на  задницу,  и
потому стараюсь вести себя скромно  и  вместе  со  всеми  восхваляю  дикое
величие разгулявшейся стихии. А потом, стоило мне улучить минутку, я  даже
принес в дар богу моря монетку, которую обнаружил в уголке своего  старого
хитона - его Ио предложила мне надеть из-за проливного дождя.
   К полудню пронзительный ветер принес еще и дождь. Капитану, подошедшему
ко мне перекинуться парой слов, я случайно обмолвился о принесенной в  дар
медной монетке и заметил, что хоть это и ничтожная  жертва,  она  все  же,
по-моему, была принята.
   Он согласился с этим и рассказал  мне  историю  (которую  я  на  всякий
случай записал) о царе Поликрате (*154), которому так везло на войне,  что
он без труда покорял любой город и побеждал любую армию, посланную  против
него. Поликрат  был  союзником  египетского  царя,  в  те  времена  самого
могущественного монарха на земле, и его  большим  другом.  И  вот  однажды
египетский царь забеспокоился о судьбе друга и сказал Поликрату:  "Знаешь,
если боги и возносят человека  высоко,  то  лишь  для  того,  чтобы  потом
низринуть его. Так мальчишки, развлекаясь, таскают порой кувшины на  башню
и сбрасывают их с самого верха. Я чувствую, тебе грозит беда  или  крупная
неудача. Скажи, что тебе дороже всего?"
   "Мое изумрудное кольцо, - отвечал Поликрат.  -  Оно  досталось  мне  от
отца. Благодаря  удивительной  красоте  этого  кольца  все  жители  нашего
острова стали считать меня великим человеком, стоило мне  надеть  перстень
на палец, и сами попросили взять на себя заботу об их судьбе. С тех пор  я
и правил счастливо своей страной, о чем ты прекрасно знаешь".
   "Прошу тебя, брось это кольцо в море, умилостиви богов!  -  посоветовал
царь Египта. - Возможно, тогда они позволят тебе прожить жизнь до конца  в
спокойствии и мудрости".
   Поликрат долго обдумывал совет друга, возвращаясь из  Египта,  а  потом
снял перстень с пальца и с молитвой бросил его в море.  В  честь  прибытия
царя подданные устроили великое празднество и поднесли ему множество даров
- добычу, награбленную в сожженных его армией  городах  и  на  захваченных
судах. Один принес богато украшенные латы, другой - ожерелье из  золота  и
гиацинтов, третий - шелковый плащ, и так далее.  Последним  пришел  бедный
рыбак и сказал: "Великий царь, мне нечего подарить тебе, кроме этой  рыбы,
но она самая большая в моем сегодняшнем улове, и я очень прошу тебя: прими
мой дар, ибо он от всей души".
   "Конечно, с радостью приму, - весело ответил рыбаку Поликрат. - Сегодня
ты будешь ужинать со мной вместе во дворце и сам увидишь,  как  твою  рыбу
подадут на стол".
   Старый рыбак донельзя обрадовался,  отошел  в  сторонку,  вытащил  свой
рыбацкий нож и поспешил вспороть рыбе  брюхо,  желая  подготовить  ее  для
царских поваров. Но едва он сделал первый  надрез,  как  из  брюха  выпало
царское кольцо с изумрудом и покатилось к ногам Поликрата.
   Увидев это, люди возликовали,  ибо  считали,  что  таким  образом  боги
выказывают милость своему любимцу. Однако сам Поликрат заплакал: он понял,
что жертва его отвергнута. И вскоре это подтвердилось:  Поликрата  коварно
завлек и погубил один из сатрапов Великого царя, ибо Ксеркс в  те  времена
еще не завоевал Египет и  считал  каждого  друга  египетского  царя  своим
врагом.
   Хотя ветер немного и поутих, но все же дул с достаточной силой,  и  еще
до наступления ночи впереди, в  пелене  дождя,  завиднелся  темный  берег.
Спартанцы прямо-таки взвыли от радости и потребовали немедленно высадиться
на сушу. Капитан тоже был рад, хотя в этой  части  острова  нет  ни  одной
сколько-нибудь  удобной  гавани  и  здешние  места  считаются  для   судов
опасными. И пока готовили шлюпку, капитан  все  пытался  выкупить  меня  у
Пасикрата, предлагая ему сперва четыре мины, потом пять и даже шесть, хотя
последнюю сумму пообещал отдать целиком лишь через год.
   - Вы его на берегу только зря загубите, - уверял  он  Пасикрата.  -  Он
прирожденный моряк, самый лучший из тех, кого я встречал  в  жизни,  да  и
боги к нему милостивы, что на море немаловажно.
   - Да не могу я продать его, - отвечал Пасикрат, - сколько бы ты мне  ни
предлагал! Он принадлежит регенту, а не мне. Возможно, тебе даже лучше без
него будет - ведь те, к кому боги милостивы сегодня,  завтра  могут  стать
опасными.
   Под проливным дождем мы высадились  на  берег,  и  спартанцы,  с  одной
стороны, рады были вновь оказаться на твердой земле, а с другой -  злились
и без конца ворчали, поскольку просто невозможно оказалось спасти от дождя
вооружение и провиант. Я рассчитывал увидеть  какой-нибудь  город,  однако
сумел разглядеть в темноте лишь палатки и какие-то хижины; рядом виднелись
вытащенные на берег корабли. Ио о Сесте совсем ничего не знала, так что  я
попросил Дракайну рассказать, что это за город,  и  узнал,  что  сам  Сест
находится примерно в сотне  стадий  отсюда.  Дракайна,  как  и  спартанцы,
ужасно сердилась  на  дождь,  однако  выглядела  восхитительно  в  мокром,
облепившем ее тело хитоне; на ресницах ее повисли капли  воды,  сверкавшие
как звезды, и даже ворчливые спартанцы смолкали при  виде  ее,  выпячивали
грудь и притворялись, будто дурная погода им совершенно безразлична.
   Пасикрат стоял на высокой скале и  с  тревогой  вглядывался  в  морскую
даль. Я заметил это и спросил, в чем дело.
   - Этот затяжной дождь свидетельствует о  конце  сезона  судоходства,  -
ответил он. - Скоро начнут опадать листья, дожди  польют  еще  сильнее,  и
будет трудно добывать провизию в прибрежных селениях. Возникнут  сложности
и с возвращением  домой,  когда  мы  возьмем  этот  город.  -  Он  коварно
улыбнулся и прибавил: - Ты должен поторопиться! - Я не очень-то его понял,
но Ио говорила, будто именно я  должен  обеспечить  взятие  Сеста  во  имя
регента Спарты, хотя никто не знал, как именно я это сделаю.
   Добирались мы до Сеста долго и страшно  мерзли.  Спартанцы  кутались  в
свои алые плащи, а Дракайна наняла двух матросов и велела им  сделать  для
нее носилки с пологом из парусины. Я, как  мог,  укрыл  Ио  своим  плащом;
может быть, именно потому, что мы жались друг к другу,  нам  было  теплее,
чем прочим.
   - Как сильно ты выросла, девочка! - сказал я Ио. - Мысленно  ты  всегда
кажешься мне гораздо младше и меньше ростом, однако посмотри, ты  мне  уже
почти по грудь.
   - Дети в моем возрасте растут быстро, - важно  заметила  она.  -  А  во
время странствий я много бываю на солнышке и дышу свежим воздухом, а также
мне приходится много двигаться - всего этого  большинство  моих  сверстниц
лишено. Да и кормят нас неплохо,  особенно  хороша  была  еда  на  корабле
Гиперида и в доме  Каллеос.  Каллеос,  кстати,  и  дала  тебе  этот  плащ,
господин мой, чтобы ты мог и по ночам ходить с  мечом,  прикрывая  его  от
стражи. Ты, конечно, этого не помнишь, но плащ появился у тебя как  раз  в
ту ночь, когда Эврикл заявил, что сможет вызвать дух мертвеца.
   - Кто такой Эврикл? - спросил я.
   - Один человек, мы его когда-то хорошо  знали.  Волшебник.  Теперь  он,
правда, куда-то исчез и, по-моему, уже  не  вернется.  Каллеос,  наверное,
будет по нему скучать. У тебя дневник при себе?
   - Да, в заплечном мешке. Вместе с твоей куколкой и одеждой.
   - Кукла моя сломана. - Она вздохнула и пожала плечами. - Но мне бы  все
равно хотелось ее сберечь. А тебе не тяжело? Я  могу  и  сама  нести  свои
пожитки. В конце концов, я ведь твоя рабыня.
   - Нет, уж такую-то "тяжесть" я могу нести сколько угодно. Вряд  ли  мой
мешок весит больше, чем то, что тащат на себе спартанцы  -  шлемы,  копья,
латы, щиты!
   - Зато у спартанцев  есть  рабы,  которые  несут  их  палатки  и  запас
продовольствия, - заметила Ио. - А тогда, на Пелопоннесе,  они  заставляли
рабов нести абсолютно все, кроме мечей. Не понимаю, почему они здесь этого
не делают? Как ты думаешь? Может, боятся, что рабы уронят  вещи  в  грязь,
если поскользнутся?
   - Велика беда! Они просто побьют рабов, если те что-нибудь уронят,  вот
и все, - сказал я. - Просто здесь  уже  территория  империи,  и  спартанцы
понимают, что на нас в любой момент может напасть конница Великого царя.
   Ио подняла мокрое от дождя личико:
   - Откуда тебе это известно,  господин  мой?  Неужели  ты  начал  что-то
вспоминать?
   - Нет. Я просто это знаю. Но вот откуда - понятия не имею!
   - Тогда поскорее запиши все, как только мы доберемся до Сеста! Все, что
вспомнишь о сегодняшнем дне, ведь потом меня может рядом и не оказаться. И
еще, господин: я слышала, как капитан пытался выкупить тебя... Запиши, что
ты никакой не раб, даже если...
   - Я знаю, - сказал я. - Но я все равно очень хотел бы остаться  у  него
на корабле. В портах бывают торговые суда из  многих  стран,  а  моряки  -
народ бывалый, так что...
   - Так что ты мог бы отыскать свою родину, верно?
   - Да. И потом мне нравится само это ремесло, хотя мне было бы и неловко
бросить своего нынешнего хозяина...
   Тут Ио знаком велела мне замолчать.
   Мы так и не увидели городских стен.  Тьма  спустилась,  прежде  чем  мы
добрались до лагеря афинян и поставили свои  палатки.  Пасикрат,  Ио  и  я
устроились вместе с его рабами в одной из них. Дракайна  ушла  ночевать  к
двум спартанским воинам - наверное, чтобы никто ее не обидел.
   На ужин были бобы, лук и хлеб, выпеченный из  старого,  зачерствевшего.
После  целого  дня,  проведенного  на  марше  и  под  дождем,  такая  пища
показалась нам чересчур скудной, хотя пока  что  есть  еще  немного  вина.
Спартанцы шутят, предлагая друг другу сбегать в Сест  и  добыть  там  еды;
кое-кто  из  них,   по-моему,   потихоньку   крадет   продукты   у   наших
соседей-афинян. Глядя на них, очень легко понять,  почему  между  жителями
Спарты и Афин царит такая вражда, хоть они  и  союзники  в  этой  войне  -
"друзья", как это звучит на их  языке.  Союзники,  по-моему,  должны  быть
друзьями на деле, а не на словах.
   Сегодня на небе ни звезд, ни луны, только тонкая туманная дымка. Я сижу
у входа в нашу палатку, где у  дымящего  костра  достаточно  света,  чтобы
писать. Говорят, топливо кончается, однако сотня спартанцев  и  более  чем
две сотни вооруженных  рабов  уж  как-нибудь  обеспечат  своего  командира
Пасикрата всем необходимым, так что я,  не  жалея,  подбрасываю  в  костер
дрова, как только он начинает догорать.
   Я помню детство: мы тогда специально  приберегали  на  дрова  спиленные
старые лозы из виноградника. Помню, как  пела  мать,  присев  на  корточки
перед очагом и помешивая что-то в небольшом черном горшке, как ласково она
поглядывала на меня, словно желая узнать, нравится ли мне ее  пение.  Если
отец был дома, то вырезал из тростника дудочку,  и  его  дудочка  начинала
петь вместе с матерью. А бог наш -  я  только  сейчас  вспомнил  о  нем  -
назывался Лар (*155). Отец говорил,  что  Лар  любит  слушать  пение  моей
матери. Помнится, я считал, что знаю о Ларе  больше  отца,  и  очень  этим
гордился (как это часто бывает  с  маленькими  мальчиками).  Я,  например,
знал, что Лар - это, собственно, и есть песня, что он  существует  как  бы
вместе с нею. Еще я помню, как лежал, укрывшись теплой волчьей  шкурой,  и
смотрел, как Лар молнией  летает  от  стены  к  стене,  что-то  напевая  и
поддразнивая меня. Я все пытался поймать его  -  и  тут  же  просыпался  и
слышал пение матери у огня.



39. БОЕВЫЕ МАШИНЫ

   Повсюду  на  внешнем  склоне  холма  торчат  наблюдательные   вышки   и
стенобитные орудия; возле каждого - по нескольку сотен человек  на  случай
неожиданных вылазок врага. Ксантипп, афинский стратег, объяснил  мне,  что
варварам в Сесте  нипочем  не  догадаться,  когда  именно  начнется  штурм
города. Пасикрат,  разумеется,  попытался  выяснить  более  точное  время,
однако Ксантипп только головой качал с умным видом да приговаривал, что  у
него "про запас" есть несколько  вариантов  и  он  решает,  какой  из  них
предпочесть. Мне показалось, что он еще и сам не решил, где именно  начать
штурм, потому что пока не обнаружил в крепости ни одного слабого места.
   Впрочем, я запрягаю телегу впереди  лошади.  Сперва  мне  следовало  бы
рассказать, как мы утром с Пасикратом и Дракайной впервые пришли  к  этому
Ксантиппу. Он оказался примерно моего роста,  уже  с  сединой  на  висках,
приветливый, но сдержанный на  слова,  что,  по  словам  Дракайны,  вообще
свойственно представителям старинной афинской аристократии.
   Ксантипп, впрочем, сердечно приветствовал нас и тут же пригласил в свою
палатку, лишенную каких-либо признаков роскоши; пол  был  застелен  старой
парусиной, на которой стояли простые табуретки,  видимо,  сделанные  здесь
же, на месте.
   -  Мы  очень  рады,  -  сказал  стратег,   -   что   спартанцы   решили
присоединиться  к  нам.  Меня  поистине  вдохновляет  возобновление  нашей
старинной дружбы перед лицом общего врага! По  всей  видимости,  остальные
ваши корабли просто сбились с курса из-за вчерашней бури? Будем надеяться,
что они благополучно прибудут сюда уже к завтрашнему дню.
   - С какой это стати? - довольно грубо  спросил  Пасикрат.  -  Вам  что,
воинов не хватает?
   - Отнюдь нет! Но вот чего мне действительно не хватает, так это дыры  в
крепостной  стене.  -  Ксантипп   хмыкнул   и   глянул   на   нас   своими
проницательными серыми  глазами,  словно  приглашая  посмеяться  над  этой
шуткой с ним вместе. - Говорят,  у  них  там  всего  каких-то  пять  сотен
варваров! Ну и еще  несколько  тысяч  эллинов,  разумеется,  да  только  я
полагаю, что эти-то живо переметнутся на нашу сторону  в  случае  удачного
штурма.
   Пасикрат согласно кивнул:
   - Да уж, мы, эллины, такие. Не могу, правда, сказать этого о  гражданах
моего родного города. Значит, штурм начнется?..
   - Как только пробьют стену. Я полагаю, где-нибудь через месяц. Могу  ли
я узнать, кто командует вашим войском: царь Леотихид или принц Павсаний?
   - Ни тот, ни другой, - ответил Пасикрат. - И кораблей больше никаких не
будет. Был послан только один - на котором мы и приплыли.
   Невозможно было сказать, действительно ли  Ксантипп  был  изумлен  этим
известием или просто искусно притворялся. По-моему,  он  настолько  привык
держать в узде собственные эмоции, что и сам порой не в силах разобраться,
что именно чувствует - ярость или страстную любовь, - ибо ни одно  чувство
не может взять верх над ним.
   - Я верный слуга регента, - Пасикрат, сняв с пальца кольцо с  печаткой,
подал его Ксантиппу, - и прибыл сюда от его имени.
   - В таком случае позволь мне поздравить регента и всех  вас  с  великой
победой. С огромным удовольствием когда-нибудь поздравлю  его  лично.  Ты,
без сомнения, тоже сражался в первых рядах, а вот я, увы, был в это  время
в море с нашим  флотом!  С  твоей  стороны  было  бы  чрезвычайно  любезно
отклониться на минутку от основной темы нашего разговора и описать  мне  -
хотя бы очень кратко, ведь вы, спартанцы, славитесь  своей  лаконичностью,
порою, на мой взгляд, довольно неуклюжей, -  как  именно  происходило  это
сражение? Мне это интересно прежде всего как стратегу.
   - С удовольствием,  но  позже,  -  сказал  Пасикрат  и  снова  принялся
расспрашивать Ксантиппа, каковы успехи  осаждавших,  однак