аще, чем я думал;  я  и  не  знал,  что  виноград  бывает  таким
сладким. Я сказал ей об этом, добавив, что сладок  он,  наверное,  потому,
что она держала его в руках.
   - Вовсе нет, - возразила она. - Он кажется таким  сладким,  потому  что
принадлежит тебе.
   В густой тени под лозами стояли лужи, в которых отражались звезды.
   У порога свернулось клубком какое-то животное, не то  обезьяна,  не  то
медведь. Впрочем, оно вело себя вполне дружелюбно, точно  старый  пес  при
виде хозяина. В глазах его мелькали золотистые искорки, и я сразу вспомнил
(и сейчас еще помню), что не раз видел их в детстве. Лохматое существо  не
двинулось с места при нашем приближении, но его золотистые глаза неотрывно
за нами следили.
   Дверь была открыта, так что мы легко вошли внутрь, хотя,  по-моему,  мы
бы вошли туда в любом случае, даже если  бы  дверь  была  крепко  заперта.
Внутри на огне кипел горшок с водой, а возле старого стола сидела  пожилая
женщина и дремала, уронив голову на руки.
   - Мама! - сказал я. - Мамочка! - Слова застревали у меня в глотке.
   - Люций! - Она вскочила и обняла меня. Лицо ее,  залитое  слезами,  все
было в морщинах, но я бы все равно узнал его сразу, где  бы  ни  встретил.
Она прижала меня к себе, плача  и  приговаривая:  -  Люций,  ты  вернулся!
Наконец-то! А мы уж думали, что ты погиб в бою!
   Она обнимала меня, в точности как и когда я  был  ребенком,  но  я  все
время видел, что она одновременно в прежней позе сидит у стола.
   Наконец, поцеловав меня, она повернулась к молодой женщине:
   - Добро пожаловать! Нет, это я должна просить у тебя позволения войти в
дом - ведь он не мой, а моего сына, и ты можешь не разрешить мне. Будет ли
мне и моему мужу позволено остаться здесь?
   Молодая женщина продолжала попивать вино все то время, что мы с матерью
обнимали друг друга. Она слегка покачнулась, но с улыбкой кивнула, и  мать
тут же бросилась к двери, крича:
   - Он вернулся! Люций вернулся домой!
   Но пахарь не обернулся, продолжая налегать на  плуг  и  погонять  быков
длинным стрекалом с железным  наконечником.  Солнце  уже  почти  коснулось
болотистых полей; в сумерках,  за  вспаханным  полем,  я  различал  силуэт
нашего  корабля,  вытащенного  на  берег,  и  казалось,  что  дом  и  сад,
освещенные последними лучами закатного солнца, парят над  погружающимся  в
ночной мрак только что вспаханным полем.
   - Нам пора, - сказала молодая женщина заплетающимся языком. - По-моему,
мы еще собирались заняться любовью, не так ли?
   Я отрицательно покачал головой, одной  рукой  обнимая  мать,  а  другой
хватаясь за косяк двери. Однако они растаяли  у  меня  на  глазах  подобно
тому, как мед тает в горячей воде.
   - А я собиралась! - заявила женщина.
   Последние лучи солнца погасли, и воздух  сразу  стал  холодным.  Сквозь
темные силуэты деревьев снова просвечивало море, я видел затухающие костры
и корабль, лежащий на берегу. Молодая  женщина  прильнула  губами  к  моим
губам, и мне показалось, что я пью дивное старое вино из новой, только что
выточенной и еще пахнущей деревом чаши. Мы упали на подстилку из  сосновых
игл и листьев папоротника.
   Дважды я взял ее - плача в первый раз и смеясь во второй. Мы выпили еще
вина. Я говорил ей о любви, а она клялась, что никогда меня не покинет,  и
мы смеялись друг над другом, понимая, что оба лжем, но сейчас находимся  в
полной безопасности. Заяц, выскочив из тьмы  в  лунное  пятно  на  поляне,
посмотрел на нас горящим глазом,  воскликнул:  "Элата!"  (*14)  и  тут  же
исчез. Я спросил, действительно ли это ее имя, и она кивнула, вновь  делая
глоток вина и целуя меня.
   Потом я услышал лай гончих псов, преследующих оленя, - сперва далеко, а
потом все ближе и ближе.  Мне  смутно  припомнилось,  что  все,  кто  имел
несчастье оказаться на пути  такой  охоты,  бывали  разорваны  собаками  в
клочья. И я пожалел,  что  не  опоясался  мечом,  прежде  чем  отправиться
приносить жертву дереву. Элата спала, положив голову мне на колени,  но  я
поднялся, шатаясь, и взял ее на руки, желая отнести к костру на берегу.
   Но не успел я сделать и шага, как затрещали ветки и  из  тени  вынырнул
огромный олень; увидев огни костров (а может, лишь почуяв запах дыма),  он
метнулся назад, чуть не сбив меня с ног. Я слышал, как  тяжело  он  дышит,
прямо как кузнечные мехи, и почувствовал запах страха.
   Элата сонно шевельнулась у меня на руках, олень пронесся  мимо,  а  лай
собак  раздался  совсем  рядом.  Я  поставил  молодую  женщину  на   ноги,
намереваясь побыстрее отвести к костру, но она поцеловала  меня  и,  ткнув
пальцем в темноту, объявила с пьяной многозначительностью:
   - Погоди, 'ще один с твоего корабля хоч'т меня видеть...



6. НИМФА

   Элата вернулась с минуту назад и попросила затушить  костер.  Но  я  не
стал этого делать, хотя от костра остались лишь тлеющие  уголья.  Я  знаю,
она успела нынче побывать в постели Эгесистрата, а после  него,  по-моему,
переспала еще и с одним из гоплитов Асета. После чего искупалась в  ручье,
где мы брали воду, но, когда я предложил ей обсушиться у костра,  она  как
будто испугалась и попросила меня затушить его, жарко целуя и лаская меня.
   Я очень устал; если Элата желает опять лечь с  мужчиной,  пусть  поищет
себе кого-нибудь другого. К тому же, пока я окончательно не заснул,  нужно
успеть записать в дневник про ту женщину (Эгесистрат зовет ее  богиней)  с
пегими гончими. То, что сказала она, и то, что говорил  Эгесистрат,  может
завтра оказаться очень важным.
   Богиня была совсем юной, с менее  пышными  формами,  чем  у  Элаты,  но
гораздо красивее; и я уверен, она еще не  знала  мужчины.  С  нею  были  и
другие женщины, тоже очень красивые, но их я  как  следует  не  разглядел,
потому что они избегали  яркого  лунного  света,  в  котором  столь  смело
выступала та Охотница.
   Но сперва расскажу о ее гончих псах. Их мы  увидели  раньше,  чем  саму
Охотницу и ее свиту. Меча у меня с собой не было, так что я схватил первую
попавшуюся палку, увидев этих псов, однако сразу понял, как это глупо, - с
тем же успехом можно было попробовать отбиться  от  них  тонким  прутиком.
Каждый пес был ростом с теленка, а в своре их  было  не  меньше  двадцати.
Элата спасла меня от них тем, что повисла на моей руке (сказать по правде,
она самостоятельно уже и стоять не могла). Разъяренные гончие рядом с  ней
присмирели, стали вилять хвостами и даже ласкаться, тыкаясь  ей  в  колени
мордами и облизывая ей пальцы огромными шершавыми языками, а  она  гладила
их. Я не решился на подобную фамильярность по отношению к этим бестиям, но
они меня не тронули.
   Вскоре появилась и Охотница с серебряным  луком.  Она  улыбнулась  нам,
однако в улыбке ее не было теплоты; если б ее гончие загнали  оленя,  она,
наверное, улыбалась бы точно так же. Но до чего все-таки она была изящна и
прекрасна!
   - Человек, который все забывает, - так она обратилась ко мне.  Голос  у
нее был совсем девчоночий, но в нем слышались  отзвуки  охотничьего  рога,
высокие и чистые. - Меня-то ты не должен был бы забывать, - сказала она  и
прикоснулась ко мне своим луком.
   И тут же я вспомнил, как встречался с  нею  на  перекрестках  жизненных
путей, хотя при первой  нашей  встрече,  да  и  при  последней  тоже,  она
показалась мне старше и меньше ростом, да  и  окружали  ее  собаки  совсем
другой породы. Я также припомнил, что она называла себя  царицей,  хотя  и
выглядела очень юной, и почтительно склонился пред нею, как и прежде.
   - Ты, как я вижу, успел обольстить мою служанку, - заметила  она,  чуть
улыбаясь.
   - Как скажешь, великая богиня.
   Она нетерпеливо качнула головой:
   - Зови меня Охотницей.
   - Хорошо, Охотница, коли ты так хочешь.
   - Ты, наверное, мог бы послужить  неплохой  дичью  для  моих  любимцев.
Хочешь, я тебе фору дам  -  стадию  или  даже  две?  -  У  нее  за  спиной
сгрудились нимфы; до меня доносился из темноты их серебристый смех.
   - Как пожелаешь, Охотница, - отвечал я.  -  Конец  все  равно  один.  -
Костры, горевшие на берегу, были всего в одной стадии от нас, и я подумал,
что мог бы успеть выхватить горящую головню. А с огнем  в  руках,  да  еще
разбудив спящих матросов, можно было рассчитывать, что охота примет совсем
другой оборот.
   Тут из темноты раздался новый голос, мужской:
   - Латро, ты где?
   - Здесь, - ответил я негромко.
   - Кто это там с тобой?
   Я с трудом сдержал улыбку. Охотница ответила за меня:
   - Ты же нас прекрасно знаешь, прорицатель.
   Эгесистрат подошел совсем близко, так что, по-моему, должен был бы  уже
увидеть Охотницу, освещенную луной; но он опять спросил:
   - Это кто там, возле дерева? Женщина?
   Хоть он и опирался на свой костыль, идти ему в темноте все  равно  было
трудно, почва здесь была неровная. Я бросил свою палку  и  протянул  руку,
чтоб помочь ему; он ухватился за меня - и тут  же  низко  склонился  перед
Охотницей. Эллины не преклоняют колен, как это делаем мы, и не падают ниц,
как народы Востока; но  все  же,  мне  кажется,  богам  оказывается  более
высокая честь, когда их приветствует  простым  поклоном  мужчина,  который
никогда не стал бы целовать ничьи следы.
   - Кому ты служишь, Эгесистрат?
   - Готов служить тебе, Синтия (*15), если ты того пожелаешь.
   - А ты, Латро? Готов ли ты снова служить мне, если я попрошу?
   У меня внутри все перевернулось, как молоко в маслобойке; моя рука, что
поддерживала Элату, задрожала; но я тут же напомнил себе: ведь именно  эта
ужасная богиня вернула мне  хоть  какую-то  память,  -  по  крайней  мере,
воспоминания о моих прежних встречах с нею. (Теперь-то  я  опять  об  этом
забыл, хотя не так давно еще помнил; но я все еще помню, что тогда подумал
и сказал.)
   - Ты ведь царица, - смиренно произнес я, - разве я могу отказать тебе?
   - Некоторым это удавалось. Но слушайте оба!  Нет,  заклинаю  вас  своей
девственной чистотой! Слушайте все трое!
   Нимфы дружно охнули где-то в темноте.
   - Латро только что назвал меня царицей.  Скоро  вам  встретится  другая
царица - можете поверить. У нее сильный защитник и покровитель, и  я  хочу
воспользоваться его могуществом, чтобы поднять кабана.  А  вы  должны  мне
помочь, но не противоборствовать ей. А когда наступит время, старая  шлюха
должна проиграть! Случится это  в  доме  моего  брата  -  ты  его  знаешь,
прорицатель. Там вы будете  в  безопасности,  у  друзей.  Ступайте  же  на
северо-запад; там вы встретите ее. И ваша царица спасет вас,  если  вы  не
свернете к югу.
   Эгесистрат поклонился, а я сказал, что мы сделаем все, как она сказала,
хотя на самом деле абсолютно ничего не понял. Один  из  ее  огромных  псов
обнюхал Эгесистрата. Она глянула на него и сказала:
   - Да-да, хорошенько запомни запах этого человека!
   Потом повернулась к Эгесистрату:
   - У Латро есть все качества, необходимые герою, за исключением  одного:
он забывает даже то, что ему приказывают. Ты должен позаботиться, чтобы он
об этом не забывал. Моя царица должна  победить  и,  возможно,  уничтожить
того правителя - а, стало быть, вторая царица победить не должна!
   Эгесистрат поклонился еще ниже.
   - Ты приносишь победу, Латро, так что  будешь  править  лошадьми  моего
брата. В случае победы получишь награду. Чего бы ты желал?
   - Вернуться  домой,  -  отвечал  я,  потому  что  сердце  мое  все  еще
разрывалось от воспоминаний о родине.
   - Что? Вернуть тебя к жалким клочкам земли, свинарникам да  коровникам?
Это не в моей власти. Вот что,  ты  помнишь,  чего  просил  у  Коры?  -  Я
отрицательно покачал головой. - Ты просил, чтобы она вернула тебя к  твоим
друзьям. Она выполнила твое желание и воссоединила тебя с ними. По крайней
мере, с некоторыми. Они уже были мертвы  или  умирали,  чего  и  следовало
ожидать, ибо Кора властвует в Царстве теней. Я тоже  верну  тебя  к  твоим
друзьям - только к живым, поскольку мертвые меня не интересуют.
   - Хотя именно ты  приносишь  внезапную  смерть  женщинам,  -  прошептал
Эгесистрат.
   Я был так счастлив, что слов его почти не расслышал. Выпустив Элату  из
объятий, я упал перед богиней на колени.
   - О, как ты добра, Охотница!
   Она горько улыбнулась:
   - Так многие говорили. Ну что, доволен такой наградой?
   - Более чем!
   - Рада это слышать. Однако ты будешь наказан за то, чем занимался нынче
ночью с моей служанкой, утратив - по крайней мере, на время - всякий  стыд
и то, что с такой гордостью именуешь своим достоинством.
   Богиня приблизилась к Эгесистрату, и мне показалось, что она -  хотя  в
данный момент она была лишь чуть-чуть выше его -  буквально  нависает  над
ним.
   - Ну а тебе награду выбирать не дано. Твои грязные желания и  без  того
мне известны. Хорошо, эта испорченная девчонка пока что будет твоей,  хотя
до тебя она принадлежала Латро.
   Эгесистрат теперь поддерживал Элату, тихо бормоча слова благодарности.
   - Учти: она останется у тебя только  до  тех  пор,  пока  ты  снова  не
попадешь сюда, - предупредила его Охотница. - Как только  это  произойдет,
она обретет свободу и сможет снова вернуться в свой дом.
   И с этими словами исчезла и  Охотница,  и  ее  псы,  и  ее  нимфы;  под
огромной сосной во мраке остались  только  прорицатель,  Элата  и  я.  Еще
некоторое время мне казалось, что я слышу  вдали  дикий  лай  и  завывания
гончих, потом все стихло.
   Хромой Эгесистрат с трудом мог  передвигаться  по  неровной  каменистой
земле, усыпанной скользкими сосновыми иглами,  а  Элата  по-прежнему  была
настолько пьяна, что мне пришлось нести ее на  руках.  Сам  же  Эгесистрат
держался  за  мое  плечо.  Я  попросил  его   объяснить,   в   чем   смысл
произошедшего, и сказать, кто такая  эта  Охотница  и  какой  властью  она
обладает. Он обещал, что все потом расскажет и объяснит, но  сперва,  едва
мы добрались до костров, повел Элату к  воде,  где  песок  был  влажным  и
плотным, так что он мог передвигаться гораздо свободнее.
   Итак,  я  описал  все  события  с  той  минуты,  как   заметил   Элату,
рассматривавшую наш лагерь. Когда я писал об олене, вернулся Эгесистрат  и
начал рассказывать мне об Охотнице, а  тем  временем  вернулась  и  Элата,
которая тут же полезла в ручей купаться.
   Я спросил Эгесистрата, хорошо ли он знаком с Охотницей.
   - Только понаслышке, -  отвечал  прорицатель.  -  Раньше  я  с  нею  не
встречался. В отличие от тебя.
   Я уже не помнил, когда встречался с этой богиней,  но  чувствовал,  что
так оно и было.
   - Это Великая богиня, - сказал он. - Ты ведь тоже небось не думал,  что
разговариваешь с обыкновенной женщиной?
   - Нет, я как раз думал, что она самая обыкновенная - ведь именно  такой
она явилась мне. Но что-то я, конечно же, подозревал. Так ее зовут Синтия?
   - Это одно из ее имен, - ответил Эгесистрат. - А имен у нее много. Ну а
Губителя [одно из прозвищ Аполлона] ты знаешь?
   Я ответил, что нет, и добавил: если судить по имени этого бога, то вряд
ли у кого-либо возникнет желание с ним знакомиться.
   - Ты глубоко заблуждаешься! Ты забываешь, что  на  свете  есть  великое
множество такого, что следовало бы погубить, уничтожить -  волки  и  львы,
например. Между прочим, он и мышей уничтожает.
   Тут я смутно вспомнил что-то -  воспоминание  это  точно  вынырнуло  из
тумана, окутавшего мою память, - и сказал,  что  хотя  уничтожение  мышей,
видимо, приносит людям пользу, однако я совсем не  уверен,  что  хотел  бы
погубить всех волков и львов на земле.
   - Захотел бы, если б держал  овец  или  коз,  -  прагматически  заметил
Эгесистрат. - Или коров разводил. У тебя свой-то скот  есть?  Насколько  я
понял со слов богини, раньше он у тебя был.
   Я сказал, что у меня, видимо, была по крайней мере одна упряжка  быков,
если то, что показала мне  Элата,  соответствует  действительности.  После
чего мне пришлось рассказать ему все об этом странном происшествии  -  как
она перенесла меня туда, где, по ее словам (и моим собственным  догадкам),
находится мой дом, и что мы там видели и делали. Когда я спросил его,  как
Элате удалось такое  проделать,  он  признался,  что  не  знает,  и  вслух
усомнился, что подобные чудеса вообще в ее власти. Я спросил, не  колдунья
ли она.
   - Нет, - отвечал он, - можешь мне поверить. Она  просто  дриада,  нечто
вроде нимфы.
   - А я думал, когда Элата  назвалась  невестой  (*16),  что  она  просто
молодая женщина, достигшая брачного возраста, - заметил я.
   Эгесистрат кивнул:
   - Тебе, чужеземцу, это вполне простительно. Из всех  невидимых  существ
нимфы ближе всего к нам, людям; они даже не бессмертные, хотя живут  очень
долго. Наши крестьяне и  боятся  их,  и  любят;  какой-нибудь  деревенский
воздыхатель, желая сделать приятное  своей  возлюбленной  пастушке,  может
даже притвориться, что считает ее нимфой в  человеческом  обличье.  Оттого
слово "нимфа" и приобрело ныне оттенок обычного комплимента.
   - Понятно, - сказал я. - Но, по-моему, есть и еще одно  сходство  между
нимфами и нами  -  они  тоже  должны  повиноваться  Охотнице,  которую  ты
называешь Великой богиней.
   - Так и есть, - подтвердил  Эгесистрат.  -  Она  сестра,  даже  больше,
сестра-близнец того Губителя, о котором мы только что  говорили.  А  он  -
один из Двенадцати,  лучший  из  них,  истинный  друг  людей,  покровитель
искусства предсказаний, искусства врачевания - вообще  всех  искусств!  Но
его сестра...
   - Не так дружелюбно относится к людям, как он, - подхватил я,  прочитав
это по его лицу.
   Тут появилась Ио и уселась рядом с нами. Глаза у нее были заспанные, но
горели любопытством.
   - Кто эта женщина? - спросила она у Эгесистрата. - Я проснулась, а  она
лежит рядом со мной. Говорит, что принадлежит тебе.
   Эгесистрат ответил, что это правда.
   - Тогда тебе надо бы достать ей какую-нибудь одежду,  а  то  хлопот  не
оберешься, когда моряки проснутся.
   Я велел Ио сходить за одеждой Элаты, которая так и осталась под сосной.
   Эгесистрат пробормотал себе под нос:
   - Вообще-то неплохо было бы найти на корабле  такое  местечко,  где  ее
никто не увидит. А то все начнут на нее пялиться - мне даже думать об этом
неприятно.
   Я заметил, что для этого достаточно  посадить  ее  перед  самой  первой
скамьей. Он рассмеялся:
   - Ты прав, конечно, но это хорошо, когда  все  гребцы  заняты.  А  ведь
большую часть времени они грести не будут.
   - Ну и что, даже в этом случае только те, что сидят  рядом,  смогут  ее
разглядывать, ведь корабль-то длинный и узкий. Только, по-моему, у моряков
мысли будут при этом не намного грязнее твоих.
   - Ты имеешь в виду слова богини?
   Я кивнул.
   - Она, между прочим, сказала еще, что ты тоже спал  с  этой  нимфой  до
меня.
   Я не стал возражать, а постарался утешить  его,  пояснив,  что  спал  с
Элатой, когда Охотница еще не отдала ее ему.
   Он вздохнул:
   - Да она бы никогда и не стала моей, если  бы  ты  не  переспал  с  нею
прежде. Что же до моих "грязных" желаний, то лишь женщина может назвать их
такими, да и то далеко не всякая. Я,  видишь  ли,  потерял  несколько  лет
назад жену; и мне, хромому, да еще вдали от дома, совсем не  просто  найти
себе новую. Любому мужчине это сделать нелегко,  тем  более  если  хочешь,
чтобы новая жена была такой же доброй, как прежняя.
   - А у этой Охотницы любовники есть? - спросил я.
   Эгесистрат покачал головой:
   - Даже несколько - по крайней мере, я знаю нескольких смертных и богов,
очень хотевших стать ее возлюбленными. Но все они  вскоре  кончили  плохо.
Рассказывают, например, такую историю... Не знаю, правда ли это...
   Я настоятельно попросил его рассказать мне эту историю, хотя уже  очень
устал. Мне почему-то казалось, что я должен постараться узнать об Охотнице
как можно больше.
   - Ну хорошо. Она ведь дочь Громовержца - кажется,  я  об  этом  еще  не
упоминал? - и, согласно легенде, в три года она явилась к отцу и попросила
дать ей столько же имен, сколько у ее  брата-близнеца,  сереб