Нет у них никакой  страны!  Только  один  полис.  А  весь  Пелопоннес
принадлежит нам! И ни в какой мы сейчас  не  в  Спарте.  Она  куда  южнее,
далеко отсюда.
   - Так зачем же туда возвращаться? Ведь у тебя есть и верные  друзья,  и
оружие.
   - Там остались наши жены и дети. И ты должен пойти с  нами.  Ты  должен
найти Великую Мать-богиню и коснуться ее, как того бога.  Мы  же  коснемся
губами лишь земли у ее ног, ибо  это  означает  поцеловать  Мать-Землю.  А
потом мы прогоним спартанцев, вновь оттесним их  к  самому  морю,  и  наша
богиня станет править нами. Твой меч у меня, и я отдам его тебе,  если  ты
согласишься возглавить наш отряд. И станешь верховным жрецом нашей богини.
   - Хорошо, я согласен, - сказал  я.  -  Выступим  утром,  после  ночного
отдыха.
   - Отлично! - Кердон широко улыбнулся, и я увидел, что три передних зуба
у него выбиты. - Ты не забудешь?
   - Я запишу.
   - Нет, - сказал он. - Не записывай, это могут прочесть.
   Но я все-таки записал весь наш с ним разговор.
   Он отошел в сторонку, растянулся на земле и мгновенно уснул, и  тут  ко
мне снова явилась та женщина-змея.
   - Ну что, отдашь его мне?
   - Кто я такой, - удивился я, - чтобы решать  его  судьбу,  сказав  тебе
"да" или "нет"?
   - Дай ему что-нибудь из своих вещей, - посоветовала мне женщина-змея, -
омой его водой или хотя бы коснись его. Если ты его всего лишь  коснешься,
он сразу станет настоящим.
   - Он и так настоящий, - возразил я. -  Настоящий  человек  из  плоти  и
крови, как и я. Это ты - ненастоящая. - Я  рассердился,  однако  ее  слова
заставили меня призадуматься.
   - А что может быть более эфемерным, чем эти его мечты!  -  презрительно
прошипела женщина-змея. Когда  она  говорила,  изо  рта  у  нее  вырывался
раздвоенный язычок голубоватого пламени. - Ну а  ты?  О  чем,  собственно,
мечтаешь ты сам? Вдруг да и я могу помочь тебе?
   - Все  мои  мечты  о  том,  чтобы  выспаться,  -  ответил  я.  -  Спать
долго-долго и видеть сны о родном доме.
   - Ну так коснись его - ради меня! Я  тут  же  исчезну,  однако  если  я
встречу одного из фавнов, что навевают сны, то прикажу  ему  послать  тебе
именно тот сон, о котором ты мечтаешь.
   - Кто ты? - спросил я, ибо все еще не мог отделаться от прежних мыслей.
   - Дочь Энодии, богини мрака (*44). - Она подняла  глаза  к  луне,  что,
сияя, покачивалась в кольце нежных женских рук.
   - Это она держит в своих руках луну? - спросил  я.  -  Я  вижу  ее,  но
никогда не сказал бы, что она мрачна.
   - Сейчас она в обличье Охотницы, - прошипела женщина-змея, - и  Селены.
Любуйся обеими сколько захочешь, пока не сошел в иной мир.
   И она исчезла.
   Я снова попытался уснуть, однако бог сновидений не осенял  меня  своими
крылами, хоть я и видел, как он стоит,  закрыв  глаза,  на  самой  границе
светлого круга у костра. Мгновение - и он повернулся, исчезнув  в  царстве
теней. Я подумал, что следовало бы записать все  это  в  мой  дневник,  но
слишком устал. Приблизив папирус к огню насколько  возможно,  я  попытался
немного почитать, но тут ко мне подошел Пиндар.
   - Я вижу, и тебе тоже не спится, - сказал он. - Для рабов бессонница  -
сущее зло. Раб должен научиться спать при любой возможности.
   - А что, разве мы рабы? - спросил я.
   - Теперь да. Нет - еще хуже, ибо теперь мы рабы  рабов  Спарты.  Вскоре
они доставят нас своим хозяевам,  и  тогда,  возможно,  мы  станем  просто
рабами. Пожалуй, это чуть получше, но я бы особенно радоваться не стал.
   - Мы должны будем плести для них  веревки?  -  спросил  я,  по-прежнему
считая спартанцев изготовителями веревок и канатов.
   - Вообще-то, - засмеялся Пиндар, - никаких веревок они  не  плетут.  Во
всяком случае, не больше, чем в любом другом городе.  Если  нам  очень  не
повезет, нас отправят на каменоломни. Это самое худшее, что может  выпасть
на долю раба. - Я понял его и кивнул. - Но, надеюсь,  со  мной  такого  не
случится. Афиняне, конечно, могут разрушить наш Светлый  город  и  забрать
все мое имущество - они ненавидят фиванцев! - однако у  меня  есть  друзья
даже в Афинах; есть и определенный талант.
   - Стало быть, ты беспокоишься главным образом о девочке и обо мне?
   - И о Гилаейре, и о нашем чернокожем приятеле. Если меня  освободят,  я
постараюсь выкупить на свободу и всех вас. А еще нам могло бы помочь  твое
пение, особенно если ты споешь для  спартанцев  так  же  хорошо,  как  пел
сегодня под аккомпанемент  темнокожего  бога.  Они,  правда,  предпочитают
хоровое пение и не слишком ценят  солистов,  однако  перед  твоим  голосом
никто устоять не смог бы. И никто не стал бы, разумеется,  держать  такого
замечательного певца в рабстве. Ну как, сможешь спеть им?
   Мне очень хотелось доставить  ему  удовольствие,  и  я  даже  попытался
что-то напеть, однако не смог вспомнить слов той песни,  не  говоря  уж  о
мелодии.
   - Ну ничего, - утешил меня Пиндар. - Уж я как-нибудь да постараюсь всех
освободить. Ведь в твоей памяти ничего не осталось - по глазам видно, ты и
о чуде этом уже позабыл.
   - Прости, - сказал я искренне.
   - За что же? Ты ничем не обидел меня. - Он вздохнул. - И  тебя,  Латро,
мне жаль больше всех остальных.
   Я спросил, не помнит ли он слов той песни.
   - Нет, - сказал он. - Почти ничего. Но  я  помню,  как  они  звучали  -
словно могучий прибой, что бьется о скалы, и грозно вторит раскатам грома.
Так и должна звучать истинная поэзия!
   Я кивнул, потому что он явно ждал этого от меня.
   - Но мои стихи никогда не звучали так, увы! Впрочем, после твоего пения
и я стал, по-моему, чуточку ближе к высотам истинной  поэзии.  Послушай-ка
вот это:

   Стрелы тонкие есть у меня лишь для мудрых сердец,
   Их направляет Природа, свой приз предлагая,
   Но стоит прицелиться в гущу толпы на равнине -
   Слышат глупцы лишь свист ветра. Так кто ж объяснит им?

   - Ну, как тебе?
   - Очень понравилось!
   - Да? А мне не очень. Но, пожалуй, это  получше,  чем  все,  написанное
мною прежде. В нашем замечательном городе есть - были, точнее! - несколько
поэтов, действительно не раз державших  в  руках  стиль.  Так  мы,  поэты,
говорим: "держать в руках стиль" на нашем языке значит работать, точно нет
никакой разницы, какую именно работу делать - сочинять стихи или плести  у
очага циновки. Каждый месяц  мы  встречались  и  читали  друг  другу  свои
последние сочинения, притворяясь, будто не понимаем, что ни одна  из  этих
строк никогда и никем более прочитана не будет.  И  если  мои  собственные
стихи казались мне после такой пирушки самыми лучшими - ну как же, я  ведь
был  главным  в  нашем  маленьком  кружке,  чуть  ли  не  гением  (лишь  в
собственных глазах, разумеется) - то весь следующий месяц я был  счастлив.
Как гордился я, например, своей маленькой  одой  в  честь  Пифийских  игр!
(*45)
   - Я думаю, - промолвил я, - каждому в той или иной степени  свойственно
тщеславие. Я, например, безусловно тщеславен.
   - Но ты безусловно и очень хорош собой, - пожал  плечами  Пиндар.  -  И
безусловно очень силен, что доказал не далее как сегодня. Что же  касается
нас, тогдашних, то я понимаю теперь, что  мы  вели  себя  всего  лишь  как
шумные самовлюбленные юнцы, тогда как  давно  пора  было  стать  истинными
мужами и  научиться  хранить  хладнокровие.  Но  сегодня  днем  я  услышал
настоящего бога и надеюсь, что еще не все потеряно. Очень надеюсь!  Латро,
я бы никогда не стал хвастаться перед тобой - ведь это не  что  иное,  как
самое настоящее хвастовство,  -  если  б  не  был  уверен,  что  ты  скоро
позабудешь все, о чем я только что говорил.
   - А я все это запишу, - сказал я.
   - Ну вот, пожалуйста! - Пиндар негромко засмеялся. - Боги, как  всегда,
умеют отомстить хвастуну!

   Зовем мы ночь, желая скрыть деяния свои,
   Но Ночь-богиня мужу все наши тайны выдает.

   - Это мне тоже нравится, - сказал я.
   - Сочинено специально для тебя сию минуту и подано, так сказать, с пылу
с жару. Пожалуй,  тут  что-то  есть...  хотя,  может,  лучше:  "Нужна  нам
ночь..."
   - Пиндар, а что, действительно существует бог ночи?
   - Их, по крайней мере, дюжина.
   - А нет ли среди них богини с телом змеи и головой женщины?  С  буйными
черными волосами, никогда не знавшими гребня?
   Он некоторое  время  молча  смотрел  на  меня,  потом  снова  задумчиво
поворошил угли.
   - Ты ее видел, верно? Нет, то была  не  богиня  -  просто  одно  из  ее
чудовищ. Говорят, Геракл некогда избавил от них наш мир (*46), но  он  вот
уже четыреста лет как вознесся на Олимп, так что,  наверно,  они  наползли
снова. А сейчас ты ее видишь?
   Я покачал головой.
   - Это хорошо. Я все-таки надеюсь хоть немного поспать, пока эти рабы не
начали суетиться. Если снова увидишь то чудовище,  главное  -  не  касайся
его. Обещаешь?
   - Обещаю. - Я чуть не сказал,  что  меня  могут  просто  заставить  его
коснуться, но промолчал.
   Пиндар встал и потянулся.
   - Ладно, попробую уснуть. Хорошо бы обойтись без снов и  кошмаров.  Мне
следовало бы, по твоему примеру, написать себе записку, запрещающую  вести
с тобой беседы по ночам. Увы, мне не хватает твоего  прилежания.  Еще  раз
спокойной ночи, Латро.
   - Спокойной ночи, Пиндар.
   Когда он ушел, детская ручонка обвила мою талию.
   - А тебя я помню, - сказал я девочке. - Ты Ио. Я только что прочитал  о
тебе.
   - Я принадлежу только тебе, - возмущенно сказала  она.  -  И  никто  не
имеет права делать со мной то, что сделали они. Только ты один!
   - Что же они с тобой сделали? - спросил я, но она не ответила. Обняв ее
за плечи, я заглянул ей в лицо и при свете  костра  увидел  дорожки  слез,
избороздившие запыленные щеки девочки. - Не бойся.  Если  та  женщина-змея
снова придет, я скажу, что уж тебя-то она никогда не получит.
   Ио покачала головой.
   - Дело не в ней. Я убежала и теперь за это наказана.
   - Убежала от меня? Я бы никогда не стал наказывать тебя, маленькая  Ио,
если б ты это сделала.
   Она снова покачала головой.
   - Я убежала от Светлого бога. И солгала, когда сказала,  что  он  отдал
меня тебе.
   - Возможно, все-таки не  совсем  солгала,  -  возразил  я.  -  Ведь  ты
принадлежишь мне, верно? - Прижимая ее к себе, я видел мелькавшие во  тьме
тени и надеялся, что получу какой-нибудь вещий знак, но знака не было. - К
сожалению, боги совсем не похожи на нас, маленькая Ио.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


7. ВОЗЛЕ ВЫТАЩЕННЫХ НА БЕРЕГ КОРАБЛЕЙ

   Наша палатка действительно очень мала. Проснувшись, я  обнаружил  рядом
этот свиток и, поскольку часовой  наружу  меня  не  выпустил,  решил  пока
почитать, чтобы не тревожить своего чернокожего соседа (в данный момент он
самозабвенно вырезывает из дерева какую-то куколку).
   Но стоило  мне  углубиться  в  чтение,  как  вошел  воин  в  прекрасных
бронзовых доспехах, и я принял его за лекаря, описанного  в  самом  начале
моего дневника. Оказалось, что это совсем другой человек.
   - Имя мое Гиперид, парень, - сказал вошедший. - Триерарх (*47) Гиперид.
Теперь я твой хозяин. Что же ты притворяешься, будто не знаешь меня?
   - Наверное, я просто забыл. Из-за своего ранения  я  очень  быстро  все
забываю, - предположил я.
   Он грозно нахмурился и погрозил мне пальцем.
   - Поймал я тебя! Если ты действительно  забываешь  все,  то  почему  же
помнишь о своем недуге?
   Я объяснил, что прочел об этом в книге, и показал, где именно.
   - Что ж, прекрасно! Я вижу, у тебя на все ответ найдется, -  воскликнул
Гиперид.
   - Нет, к сожалению, - сказал я, - хотя мне бы очень этого хотелось.  Но
если ты все же не тот лекарь, то не скажешь ли, где я теперь нахожусь?
   В уголке палатки стояла скамья (сейчас я  как  раз  устроился  на  ней,
чтобы сделать записи в дневнике). Гиперид подвинул скамью поближе,  сел  и
знаком велел мне сесть у его ног.
   - Доспехи уж больно тяжелы, - пояснил он со вздохом. - По  молодости-то
я этого не замечал, а в детстве больше всего любил смотреть, как проезжают
всадники в латах во время Панафиней (*48). Ничего, скоро и  ты  привыкнешь
садиться, как только представится возможность немножко передохнуть.  -  Он
снял свой шлем с великолепным синим султаном из конского волоса и  поскреб
лысую голову. - Стар я стал, чтоб  красоваться  в  доспехах.  Знаешь,  мой
мальчик, я ведь участвовал еще в сражении при Марафоне (*49),  лет  десять
назад. Вот уж была битва так битва! Хочешь, расскажу?
   - Да, - сказал я, - очень!
   - Правда хочешь? И не просто так говоришь, чтоб  удовольствие  пожилому
человеку доставить?
   - Нет, мне действительно интересно. Может, и я  что-то  вспомню  о  том
сражении, когда меня ранили.
   - Неужели ты совсем ничего не помнишь? Ведь я  тебе  только  вчера  эту
историю рассказывал! Нет, вижу - действительно не помнишь. Прости, я вовсе
не хотел тебя обидеть. - Он смущенно покашлял. - Что  ж,  будь  по-твоему,
расскажу снова. Видишь ли, мой мальчик, на самом  деле  я  просто  богатый
купец, хотя при виде моих лат вряд ли тебе  это  пришло  бы  в  голову.  Я
кожами торгую, Гиперида все кожевенники и  купцы  знают!  -  Он  помолчал,
погрустнел, улыбка сползла с его лица. - Но  наше  Собрание  поручило  мне
полностью оснастить целых три корабля.
   - Три корабля?
   - Ну да! Нужно было их построить, оснастить, нанять гребцов и воинов...
Стоит все это немало. Нет, ты просто не представляешь  себе,  сколько  это
стоит! Хочешь взглянуть на мои корабли, сынок?
   - Конечно! По-моему, я когда-то прежде видел корабли, и они были просто
замечательными.
   - Еще бы! - откликнулся Гиперид и  сказал  чернокожему:  -  И  ты  тоже
можешь с нами пойти.
   Я оглянулся и увидел, что мой сосед давно  уже  отложил  свою  куклу  и
ножик и теперь спрашивает знаками у  Гиперида  разрешения  последовать  за
нами.
   - Они пойдут со мной, - сказал Гиперид  стражнику  у  входа.  -  А  ты,
пожалуй, больше здесь уже не нужен. Ступай к  Ацету  и  спроси,  чем  тебе
теперь заняться.
   На берегу лежали три корабля;  их  выкрашенные  красной  краской  борта
облепили люди,  которые  затыкали  шпаклеванные  швы  волосом  и  заливали
смолой.
   - У мыса Малея мы  попали  в  бурю,  -  пояснил  Гиперид,  -  и  сильно
повредили обшивку, так что, когда мы достигли Коринфа, воды  просачивалось
слишком много. Когда кожами по всей Элладе  торгуешь,  то  и  корабельному
ремеслу постепенно учишься. Вот я и решил проконопатить суда здесь,  а  не
пытаться доплыть в таком виде до дому. Там, боюсь, меня ожидает  очередной
приказ, так что придется снова выходить в море. Да и на пути в Афины можно
наткнуться на военные корабли варваров, тогда уж точно ничего хорошего  не
жди.
   - А что это за варвары? - спросил я.
   - Как, неужели не помнишь? Разумеется, флот Великого царя, над  которым
мы с помощью Борея (*50) одержали победу в Саламинском проливе (*51).  Вот
это был бой! Видел бы ты наши тараны,  мой  мальчик!  Они  пробивали  даже
бронзу! И - можешь мне не верить, но это чистая правда - в  море  вылилось
столько крови, что волны плескались у бортов на целую пядь выше  обычного,
словно мы вошли в эстуарий и собирались подниматься вверх по течению реки.
Должен сказать, все мои люди сражались как настоящие герои!  Каждое  весло
было подобно разящему копью. А вон тем кораблем я  командовал  лично.  Это
моя "Европа". Сто девяносто пять гребцов, дюжина воинов,  не  считая  меня
самого, и еще четыре сына Сколота  (*52)  -  отличные  лучники.  Воинам-то
платить не нужно - они, как  и  я,  уроженцы  нашего  города  или  из  тех
иноземцев, что постоянно живут вместе с  нами.  Но  вот  гребцам,  мальчик
мой!.. Великие боги, сколько же нужно платить гребцам! Три  обола  в  день
каждому, да еще еда. И вино, которое они добавляют в воду! Каждому лучнику
я плачу по драхме в день. И еще по две  драхмы  кибернетам!  (*53)  Вот  и
получается без малого двенадцать "сов" в день только на одной "Европе"!  А
на всех трех судах выходит все двадцать. -  Он  помолчал,  хмуро  глядя  в
землю, потом поднял голову и улыбнулся. - А ты знаешь,  что  означает  имя
моего корабля, сынок? Ведь Европу похитил сам Громовержец, превратившись в
быка. Так  что  стоит  людям  увидеть  название  "Европа",  как  им  сразу
представляется бык...  Погоди,  еще  увидишь  ее  под  парусом!  А  о  чем
заставляет их вспомнить бык? Как, неужели не догадался? О  коже,  конечно!
Потому что самая лучшая и прочная шкура - бычья.  И  знаешь,  что  я  тебе
скажу, сынок? После этой войны потребуется немало щитов обить кожей! Такая
вот цепочка: кожа  -  бык,  бык  -  Европа,  "Европа"  -  Гиперид.  Ну  и,
разумеется,  та  Европа  дала  название  целому  континенту,  куда   более
обширному, чем страна ее брата  (*54)  и  Ливия  вместе  взятые.  Впрочем,
варвары пришли  с  совсем  другой  стороны...  Можно  и  так:  Европейский
континент, Европа - Европа-женщина - судно "Европа" - Гиперид. Ну, у  кого
будут покупать шкуры после окончания войны?
   - У тебя, конечно. - Я глаз не мог оторвать от кораблей;  по-моему,  не
бывает более прекрасных творений рук человеческих, хотя пахли  суда  всего
лишь смолой и лежали на берегу, точно выброшенные морем огромные бревна. -
Знаешь, - сказал я Гипериду, - если та Европа была  столь  же  стройной  и
прекрасной, как твои корабли, то ничего удивительного, что Громовержец  ее
похитил. Любому настоящему мужчине захотелось бы похитить такую!  -  Пусть
пока  не  догадывается,  что  я  совсем  не  помню,  кто  такой  этот  его
Громовержец.
   Гиперид надел свой шлем, однако забрало поднял,  и  оно  выглядело  как
козырек шапки. Потом снова снял шлем и потер лысину.
   - Что до меня, - сказал он, - то я всегда  считал,  что  Европа  должна
быть, если можно так выразиться, женщиной в теле.  По-моему,  только  ради
такой, пухленькой и аппетитной, и стоило богу превращаться в  быка.  А  ты
как думаешь? И потом, он ведь вез ее на спине и для  этого  выбрал  именно
обличье быка, а значит, не такой уж она была легонькой, верно?  -  Гиперид
обнял меня за плечи. - Ах, мальчик мой, многие заблуждаются,  считая,  что
женщина, способная доставить истинное наслаждение, должна непременно  быть
тонкой и гибкой, как юноши из палестры (*55).  Вот  погоди,  доберемся  до
дому, и я познакомлю тебя с одной гетерой по имени Каллеос - сам убедишься
в моей правоте. Да и потом, девушку, у которой на костях  довольно  плоти,
куда  легче  поймать;  в   моем   возрасте   начинаешь   ценить   подобные
преимущества.
   Пока мы издали любовались кораблями, чернокожий  сбегал  к  ним  и  все
разузнал. Он вернулся, когда Гиперид вовсю расхваливал  эту  свою  гетеру.
Чернокожий присел  перед  нами  на  корточки,  мотнул  головой  в  сторону
кораблей в синей морской дали и стал  что-то  быстро  чертить  пальцем  на
песке.
   - Смотри-ка,  -  удивился  Гиперид,  -  да  ведь  этот  парень  отлично
разбирается в том, какие у варваров  суда!  Наверно,  вы  оба  не  раз  их
видели, ведь ты служил в армии Великого царя, а его корабли по всему  морю
плавают.
   - А что, у него их так много? - спросил я.
   - Более тысячи боевых, да еще торговые, они им продовольствие подвозят,
и еще особые суда есть - для перевозки лошадей. Я тебе вот что  скажу:  во
время Саламинского сражения даже воды порой  видно  не  было  -  кровь  да
обломки судов! - Гиперид тоже присел на корточки и  сам  стал  рисовать  и
показывать. - Вот Аттика, вот Пирей - там у меня был большой  склад,  пока
его не сожгли. Мегар, бывший управляющий этим складом, теперь капитаном на
моей "Эйидии". А капитан моей "Клитии" - уроженец острова  Кеос.  В  Пирее
стоял наш флот, прежде чем направился к  Артемисию  (*56).  А  это  остров
Саламин и одноименный город. У нас и было-то всего кораблей триста,  и  за
ночь до битвы мы разместили их в трех бухтах у Саламина. Мои  суда  стояли
вот здесь, вместе со всем  афинским  флотом.  Знаешь,  мой  мальчик,  если
торговое судно может и полмесяца в открытом море  находиться,  то  военный
корабль