ного, очень много других фигур  и  рисунков.  На  одних
плитах головы  животных.  На  других  они  изображены  целиком.  Некоторые
глиптики напоминают следы людей или птиц, а есть похожие  на  листья.  Там
множество прямых линий, но не меньше и извилистых или округлых. Походи  по
этим плитам не торопясь - долго изучая каждый  рисунок.  Обнаружил  ли  ты
хотя бы два одинаковых?
   - Нет, - сказал я.
   - А вот это очень хорошо! Так, теперь подойдем к дворцу поближе, но для
этого нужно сперва из него выйти. Посмотри-ка на запад. Ты все еще  видишь
там реку? Широкая ли это река?
   - Очень широкая. Я еле-еле могу различить деревья на том берегу.
   - Хорошо. Теперь, пожалуйста, ступай на запад, к реке.  Все  время  иди
прямо, пока вода не лизнет твои ступни. Травянистый ли берег у этой реки?
   Берег был вовсе не травянистый, а покрытый толстым слоем черной грязи.
   - Так, хорошо.  Теперь  повернись  лицом  к  востоку,  подними  лицо  и
посмотри на свой дворец. Достаточно ли он высок?
   Да, он был высок! И украшен сотней легких арок и воздушных  галерей.  И
многочисленными рядами  колонн,  и  каждый  следующий  ряд  колонн  своими
резными капителями возвышался над предыдущим...
   - Ступай к нему. А теперь остановись и посмотри налево и  направо.  Что
ты видишь?
   Вокруг расстилались поля пшеницы, трепещущей на ветру.
   - А перед тобой что?
   Передо мной была аллея, по обе стороны которой возвышались статуи.
   - Что это за статуи? Опиши их.
   То были львы с лицами мужчин.
   - Нет. Такова только одна статуя, самая ближайшая  -  это  тебя  сбило.
Смотри внимательно: все остальные чем-то отличаются друг от  друга.  Опиши
мне статую, которая обращена лицом к той, которую ты только что назвал.
   Это была крылатая львица с головой и грудью женщины.
   - Правильно. Сделай два-три шага вперед и скажи, что за статуя стоит за
этой львицей с женской головой.
   Я сделал, как он велел. Там оказался крылатый бык с головой  бородатого
мужчины. Напротив него стояло изваяние могучего человека с головой быка.
   - Хорошо.
   Мне казалось, что я слышу голос Симонида в стонах ветра;  на  мгновение
мне почудилось, что он не рядом со мной, а на севере,  за  морем,  хотя  я
прекрасно понимал, где он на самом деле.  Мне  показалось  даже,  что  он,
возможно, умер, а я слышу лишь дух его, который неведомым образом вырвался
из гробницы и теперь никак не может отыскать вход в нее.
   - Теперь смотри на того льва с лицом мужчины.  Внимательно  смотри.  Он
будет хранителем твоего имени. Этот камень мягок. Вынь свой нож  и  вырежь
на этой статуе свое имя, Латро - ну да, прямо на правой передней лапе.
   Я поступил так, как мне было  ведено,  хоть  и  казалось,  что  вот-вот
явится стража  и  убьет  меня  на  месте  за  осквернение  такой  красоты.
Старательно вырезывая каждую  букву,  я  сгорал  от  любопытства:  как  же
все-таки сумел я из Эллады добраться до этого дворца? Неужели это было так
давно - я отлично поужинал вместе с остальными, послушал музыку,  а  потом
полез на вершину холма... А дальше? Все терялось в тумане...
   - Повернись и смотри прямо  на  львицу  с  головой  женщины  и  женской
грудью...
   Я повиновался. Статуя  шевельнулась,  поднялась  и  расправила  могучие
пернатые крылья, размерами превосходящие паруса любой триремы.
   -  Ты,  конечно,  узнаешь  меня,  Латро?   -   Точно   огромная   кошка
промурлыкала. Я покачал головой. - Я твоя мать и мать  твоей  матери.  Для
меня и благодаря мне ты выкрал коней Гелиоса, чтобы их можно было  вернуть
ему же. И это я спрашивала, кто ходит утром на четырех, днем  на  двух,  а
вечером на трех. И все, кто не мог ответить мне, вечером умирали.



29. ДВОРЦОВЫЕ СТЕНЫ

   Тысячи колонн, великое множество статуй на аллее и картин на стенах - я
как бы до сих пор брожу среди всего этого. Никогда и ничего в своей  жизни
я не помнил так живо! Так я и сказал Симониду, когда  он  некоторое  время
назад спросил меня об этом. Я был занят  своими  записями.  Он  задал  мне
несколько пустяковых вопросов, по большей части я на них  ответил,  но  на
некоторые не смог. В целом, похоже, он остался мною доволен.
   Сказать по правде, я боялся, что забуду этот дворец, когда  он  прервал
меня; однако, как ни странно, не забыл. А потому могу потратить  несколько
минут на то, чтобы описать сегодняшнее чудесное утро. Эгесистрат, его жена
и мидиец Зихрун недавно отправились в путь. Чернокожий, я, Кимон, Гиперид,
Ио и другие тоже прошли  с  ними  вместе  несколько  стадий  по  дороге  и
попрощались. На обратном пути Ио и мальчишки шли позади  остальных,  и  я,
заметив, что Ио хочет поговорить со мной, чуть отстал и пошел рядом с нею.
   - Господин мой, - сказала Ио, - ты, возможно, уже  написал  об  этом  в
своей книге, но, может быть, тебе стоило бы снова и снова  записывать  то,
чему  учит  тебя  тот  старик?  Вдруг  он  на  самом  деле  поможет   тебе
восстановить память?
   Я ответил, что, конечно же, постараюсь последовать ее совету.
   - Все мы были во Фракии - я знаю, ты этого не помнишь, но это правда. И
в священной пещере богини Котис была ее большая разрисованная статуя - она
потом еще сгорела, к вечеру, в тот же день. И  пещера  эта  была  окружена
множеством фракийцев, и ты охранял вход в пещеру. Вдруг ты сказал мне, что
слышишь снаружи лай собак, и Эгесистрат вышел посмотреть, а фракийцы  даже
не попытались его остановить. Мы с тобой и с чернокожим говорили об  этом,
но так ни к какому выводу и не пришли. Не знаю, спрашивал  ли  ты  его  об
этом потом.
   - Нет, ни он меня, ни я его, - сказал я.
   - Я так и думала, но мне казалось, я должна напомнить тебе об этом.  Ты
вчера слышал ночью собак?
   Я не слышал и отрицательно покачал головой.
   - А я слышала, вот и подумала, что тебе нужно об этом знать и  записать
это в своем дневнике - просто на всякий случай. Вдруг ты снова встретишься
с Эгесистратом, а меня рядом не будет.
   - Разве ты не пойдешь со мной в Спарту? - спросил я. Она ответила,  что
пойдет, только эти спартанцы - люди очень неприятные.
   Я никак  не  мог  вспомнить,  как  зовут  того  мальчика,  что  повыше;
Полоса-то я помнил. После позднего ужина я спросил у Полоса, пойдет ли  он
с Ио и со мной. Он кивнул, второй мальчик, постарше, тоже кивнул.


   У нас есть тележка, запряженная мулами, на которой везут наши  припасы.
Мой сундучок тоже едет на ней, а также вещи Ио. Повозкой  правит  Симонид,
поскольку он слишком стар, чтобы  делать  такие  длинные  пешие  переходы.
Фемистокл говорит, что любой из нас, если устанет,  может  тоже  сесть  на
тележку и отдохнуть немного, но она ужасно  качается  и  трясется.  Только
мальчик-мидиец немного проехал на ней сегодня утром; Ио и Полос шли  рядом
со мной. Сейчас мы остановились в  одной  деревушке,  чтобы  позавтракать.
Должен сказать, что с нами идут также  два  раба  Фемистокла  -  их  зовут
Диаллос и Тиллон. Я опоясался мечом, хотя шлем и прочие  доспехи  едут  на
тележке. Фемистокл говорит, что дорога будет относительно безопасной, пока
мы не доберемся до Аркадии.


   Я только что перечитал то, что написал с утра. Теперь  нужно  закончить
сегодняшние записи, однако из головы у меня  не  идет  та  женщина-львица.
Вряд ли я когда-нибудь сумею забыть ее.
   Когда она задала мне свой вопрос, я вспомнил Эгесистрата и то,  как  он
то ездил на ослике, то ходил, опираясь на костыль. Так что я ответил:
   - Это путешественник, Гея. Когда он начинает  свой  путь,  то  едет  на
коне, но потом конь умирает, или его крадут, или его  приходится  продать,
чтобы купить себе еду. Вот путнику и приходится идти пешком, а к вечеру он
натирает себе мозоли, начинает хромать и еле тащится по  дороге,  опираясь
на палку.
   Она улыбнулась и соскочила со своего пьедестала, встав рядом со мной.
   - Это хороший ответ, - сказала  она,  -  хотя  тебе-то  самому  хромоты
недостает. Я всегда думала, что этому, с опухшими  ногами  (*61),  помогла
именно хромота. - Несмотря на то, что богиня стояла на четвереньках, а я -
выпрямившись во весь рост, она все равно возвышалась надо мною и  смотрела
на меня сверху вниз, словно и не слезала с пьедестала.
   Я спросил, правилен ли мой ответ.
   Гея лишь знаком велела  мне  последовать  за  нею,  дабы  показать  мне
дворец.
   - Бедняжка Мнемозина - одна из моих дочерей, -  сказала  она.  -  Ей-то
жертвоприношения делают нечасто.
   Я спросил, кто такой этот человек с опухшими ногами.
   - Он был слишком хорош для своей семьи, и отец изуродовал ему ноги  еще
во младенчестве; он и взрослым немного  прихрамывал.  И  все  же  это  был
замечательный боец, вроде тебя. Сказать тебе, какой ответ дал он?
   - Прошу тебя, мне это очень интересно.
   - Он сказал, что это человек, простой смертный, который на  заре  своей
жизни ползает на четвереньках, к полудню ходит прямо, и наконец - как и  в
твоем примере - опирается на палку. Если когда-нибудь будешь в Фивах,  они
тебе расскажут,  что  я  пришла  в  отчаяние  от  того,  что  моя  загадка
разгадана, бросилась со стены крепости  и  погибла,  разбившись  о  камни.
По-моему, нельзя не заметить, что я крылата. - Она засмеялась.
   Я предположил, что вряд ли такую причину кто-то может счесть основанием
для самоубийства. Беседуя, мы шли по  аллее,  с  обеих  сторон  украшенной
статуями - их там было множество,  и  все  совершенно  разные.  Вскоре  мы
подошли к величественным дверям дворца, которые уже громоздились над нами.
   - А истина заключается в том, что я вернулась в свою стихию.  Разве  ты
ничуть не испугался, узнав, что Земля крылата? Меня не так  часто  считают
божеством воздуха, как и Хозяйку Афин.
   - Нет, - отвечал я, - софисты считают, что  земля  -  это  сфера.  -  Я
помолчал, надеясь, что она либо подтвердит это, либо опровергнет,  но  она
не сделала ни того, ни другого. - Сфера - это всего лишь идеальная  форма,
по крайней мере, так мне говорили Эгесистрат и  Симонид.  В  иных  странах
люди считают, что земля плоская  и  плавает  в  бескрайнем  море,  или  же
говорят, что ее поддерживает на спине гигантская черепаха.
   - Продолжай, - велела она.
   - Я не решаюсь делиться сплетнями с той, кому ведома истина.
   Гея посмотрела на меня, и,  хотя  лицо  ее  было  женским,  глаза  явно
принадлежали львице.
   - Ничего, она с удовольствием послушает, что ты ей расскажешь.
   - Как тебе будет угодно. Довольно скоро можно убедиться,  что  подобные
объяснения  отнюдь  не  помогают   решить   этот   вопрос.   Если   руками
разбрызгивать воду, она все равно в воздухе не останется и будет падать на
землю. Точно так же моря не могут существовать сами по  себе,  они  должны
существовать  _на  чем-то_.  Кроме  того,  человек,  плавающий   в   море,
обнаруживает под морскими глубинами дно. Правда, порой  до  него  обычному
человеку не достать, так оно  глубоко;  но  особенно  искусные  ныряльщики
добираются и туда, а стало быть, дно есть и там. А дно - это земля.  Таким
образом, очевидно, что море покоится как бы в  гигантской  чаше,  и  самое
глубокое место - посредине; дно, скорее  всего,  есть  и  там,  даже  если
ныряльщикам до него не достать. Да и кроме того, чашу, в которой нет  дна,
вряд ли можно было бы наполнить водой.
   - Продолжай, - снова сказала она.
   - Если я буду продолжать, Гея,  ты  скажешь  мне,  в  чем  смысл  твоей
загадки?
   - Нет, ты сам скажешь мне это. Но продолжай.
   - Если смотреть вечером на солнце, видно, что оно с  той  же  скоростью
склоняется к закату, как и в полдень приближалось к зениту, вынырнув из-за
восточного  края  неба.  В  таком  случае,  где  же  оно  останавливается?
Очевидно, оно и не останавливается вовсе,  но  вращается  и  вращается  по
кругу без остановки, подобно луне  и  звездам,  о  которых  можно  сказать
абсолютно то же самое. Если бы то, предполагаемое, море, в котором плавает
земля, существовало, солнце, луна и звезды погрузились бы туда, и свет  их
тогда померк бы, но ведь этого не происходит! А стало быть, не  существует
и предполагаемого моря, на поверхности которого якобы плавает земля. А  те
моря, по которым плаваем на своих кораблях мы, покоятся на земле.
   Как я уже говорил, вода всегда падает на землю. А что не падает? Птицы,
разумеется! Иначе их всех перебьют. Если вспугнуть из кустов  птицу,  она,
если захочет, пересядет на другой куст - или не пересядет. Любому человеку
известно, что орлам и коршунам нет необходимости часто садиться на землю -
разве что поесть или попить; вот они и кружат на своих огромных крыльях  в
вышине без малейших, казалось бы, усилий. Но что же поддерживает в воздухе
землю? А что поддерживает этих птиц? Значит, и у земли тоже есть крылья? А
богиня Гея крылата.
   - Недурно аргументировано, - сказала она. И молчала все время, пока  мы
поднимались по лестнице, ведущей к парадному входу. Наконец она  спросила:
- А почему, как ты думаешь,  по  слухам,  я  пожираю  тех,  кто  не  может
ответить на мой вопрос?
   Я осмелился выразить ту мысль, что в итоге земля поглощает вообще  всех
людей.
   - Но не тех, кто понимает  мой  вопрос,  Латро.  Разве  тот  путник,  о
котором ты говорил, совершал странствие не по жизненному пути? Скажи "да",
иначе я и тебя в конце концов съем.
   - Да, - сказал я, поднимаясь рядом с нею по ступеням.
   - Поясни.
   - На заре своей жизни, - начал я, - человек  ходит  на  четырех  ногах,
потому что как бы сидит верхом на плечах своих родителей.  К  полудню  эта
поддержка исчезает,  и  человек  должен  ходить  самостоятельно.  А  когда
наступает вечер его жизни, он может ходить с высоко поднятой головой, лишь
опираясь на воспоминания о том, каким он был когда-то.
   Когда я  произносил  последнее  слово,  огромные  крылья  Геи  с  шумом
захлопали у меня за спиной, и меня закрутил порыв очень сильного ветра.  А
когда я обернулся, она уже была очень высоко над землею и поднималась  все
выше, а я смотрел ей вслед с разинутым ртом, пока она  не  стала  казаться
всего лишь песчинкой на  фоне  бескрайнего  лазурного  небосвода,  которая
должна была вот-вот совсем исчезнуть. Однако она снова спустилась с  небес
и уселась на  самой  высокой  точке  дворцовой  стены,  где  и  застыла  в
неподвижности,  снова  показавшись  мне  просто  статуей,  вырезанной   из
красноватого песчаника.
   В одиночестве, потрясенный до глубины души, вошел я в огромный  дворец.
Залы в нем были поистине роскошны, однако заполнены главным образом светом
и воздухом. Бродя из одного  в  другой  и  встречая  то  покрытую  красной
глазурью дивную вазу с изображенными на ней черными фигурами  сатиров,  то
жука из радужной эмали, катящего  огромное  золотистое  солнце  куда-то  в
угол, я все пытался разгадать смысл загадки Геи. Почему  она  загадала  ее
этому Эдипу? И почему - мне? Почему она сперва взялась показать  мне  этот
дворец памяти, но у самого входа бросила меня одного и исчезла?
   Пройдя сквозь множество пустых комнат, я набрел  на  статую  обнаженной
молодой женщины, танцующей среди кинжалов; ее  мраморные  члены  были  так
изящны, что я даже не  решился  их  коснуться,  опасаясь,  что  она  может
упасть. А когда все же тронул, статуэтка действительно упала и с  грохотом
разлетелась на куски по украшенному множеством глиптик полу.
   Я поднял глаза и... обнаружил, что смотрю в морщинистое лицо  Симонида.
Его рука лежала у меня на плече. Он спрашивал, хорошо ли я себя чувствую.
   Я сперва лишь молча кивнул, потом извинился и пояснил:
   - Какой странный сон мне приснился!
   На самом же деле тот  дворец  среди  пустыни  казался  мне  куда  более
реальным, чем окружавшая меня ветреная ночь или вершина каменистого холма,
на которой мы сидели у  священного  огня.  Эгесистрат  и  Симонид  тут  же
заставили меня пересказать мой сон, и я повиновался.
   Вот и все. Но сегодня утром изящная молодая женщина, имени  которой  Ио
мне раньше, по-моему, не называла, отвела меня в сторонку и сказала, что я
всю ночь ей снился. Я был польщен (на что, собственно, она и рассчитывала)
и попросил ее рассказать, что же ей снилось.
   - Я танцевала в каком-то пустом зале, - сказала она, -  и  у  меня  был
один-единственный зритель: ты. Под конец танца,  когда  я  встаю  на  одну
руку, вся окруженная острыми кинжалами, ты толкнул меня, я упала  на  один
из них и умерла.
   Я дал ей честное слово, что никогда  бы  не  сделал  ничего  подобного.
Девушку зовут Анисия.
   Сегодня по дороге я рассказал Ио  свой  сон  -  хотя  о  танцовщице  не
упомянул. Ио пришла в страшное возбуждение  -  главным  образом  (как  мне
кажется) потому, что я все так хорошо  все  запомнил.  Она  спросила,  что
сказал мне об этом Эгесистрат, однако же на самом деле он-то как раз почти
ничего и не сказал.
   Я не стал говорить об этом Ио и, наверное, не скажу. Но когда я писал о
своем сне, я еще подумал о другом ответе на загадку Геи, и, возможно, этот
второй ответ значительно более близок к истине (на мой взгляд, по  крайней
мере). Он заключается в следующем: молодой человек, вроде меня,  пускается
в путь по жизни как  бы  всегда  верхом,  вечно  спеша  вперед.  Становясь
старше, он начинает  понимать,  что  это  всего  лишь  путь  к  могиле,  и
замедляет ход, поглядывая по  сторонам.  Когда  же  он  стар,  он,  вполне
возможно, берет в руки свинцовую палочку - стиль -  и  начинает  писать  о
том, что повидал; если это так, то земля поглощает его не целиком, а  лишь
его тело, ибо, он хоть и мертв, но все еще говорит с  живыми.  В  точности
как та тень Симонида говорила со мною у стен огромного дворца моей  памяти
среди пустыни.
   Когда живой Симонид говорил со мной сегодня утром перед  домом  Кимона,
то в первую очередь спросил о статуях. Я описал ему статую Геи, но,  когда
он спросил, что все это означает, я ничего сказать не мог. Он сказал,  что
своим пернатым обличьем она давала мне понять, что  мысли  мои  совершенно
перепутаются,  если  я  не  сумею  передоверить  каждую  из  них   некоему
конкретному образу (как бы под охрану этого образа), и  все  эти  реальные
образы будут находиться внутри дворца моей памяти или рядом с ним.


   Мы  остановились   здесь,   чтобы   поужинать   и   переночевать.   Мне
предоставилась возможность перечесть все то, что я записал в течение  трех
последних  дней  -  о  торжественном  обеде  в  доме  Кимона  и  о   нашем
жертвоприношении в честь Мнемозины. Далее я не помнил  ничего;  и  все  же
память о том дворце все еще жива, даже более жива, чем память о том  доме,
где я родился. Я ясно вижу перед собой льва с лицом мужчины,  на  передней
лапе которого вырезано "Латро", и  пустой  теперь  пьедестал,  на  котором
прежде сидела львица-Гея, и огромные двери, ведущие во дворец, и  странные
пустые комнаты, и все остальное. Вот было бы удивительно, если  б  человек
способен был помнить только свои сны! Хотя я-то  способен  помнить  только
один сон. Вот этот.



30. КОРИНФ

   Этот город, по словам Ио, - самый  красивый  во  всей  Элладе.  Симонид
подтвердил это, когда мы сидели и пили  вино  вместе  с  Адемантом  и  его
сыновьями. Фемистокл засмеялся и сказал Адеманту, что когда Симонид жил  у
него в доме, в Афинах, то говорил о жителях Коринфа  чаще  всего  гадости,
усматривая лишь проявление алчности  в  том,  что  этот  город  так  богат
прекрасными мраморными зданиями, серебром и золотом, считая, что остальные
зря им восхищаются.
   - И все же, - закончил Фемистокл, - наш  Симонид,  который  не  выносит
чужих богатых и красивых городов, позировал Полигноту (*62), желая  навеки
запечатлеть свое безобразное, старое лицо.
   Симонид смеялся так же громко, как и все остальные.
   - Я поступил всего лишь в соответствии с той мудростью,  которой  давно
уже учу других, - сказал он. - Все вы, я полагаю,  согласитесь,  что,  при
всех прочих равных, более красивый человек получает  большую  поддержку  и
больше голосов в Собрании. - Все согласно закивали. - Ну что ж, хорошо.  А
из этого следу