стал  другом  спартанцам,  -  сказал  он.  -  Ради
благополучия всех его следовало бы за это дискредитировать,  а  спартанцев
уничтожить. - Спохватившись, он велел нам помалкивать насчет подобных  его
высказываний.
   Эгесистрат еще остался с царицей амазонок и остальными женщинами, когда
мы с Ио пошли домой; с нами ушла и Фаретра.  Оказалось,  какая-то  женщина
уже лежит в моей постели, и когда она увидела  Фаретру,  то  бросилась  на
нее, размахивая кинжалом. В результате проснулся Павсаний, потом Киклос  и
все остальные, но никто не рассердился - наоборот, все  стали  смеяться  и
подшучивать над дерущимися женщинами.  Наконец  Фаретра  выбила  кинжал  у
своей соперницы, скрутила ее и бросила в канаву.
   Когда все снова улеглись спать, Фаретра легла со мною. Хотя  она  почти
так  же  велика,  как  крупный  мужчина,  целовала  она  меня   совершенно
по-женски. Я очень люблю  ее.  Она  знает  несколько  слов  по-эллински  и
сказала мне, что однажды мы с ней украли священных белых коней и  спрятали
их в пещере. Ей хотелось знать, помню ли я Иппостизию, которая умерла там,
на севере. (Я не помню.) Поздно ночью она  сказала  мне,  что  ее  страшат
состязания, ведь, если она проиграет, царица амазонок  наверняка  принесет
ее в жертву их богу-покровителю, желая его умилостивить. После этих слов я
особенно крепко обнял ее. Она разбудила меня, когда уходила, и с тех пор я
все пишу и пишу свой дневник, вынеся лампу во двор.
   А вот и мой сон.
   Какой-то мальчик стоял возле моей постели. Когда я  повернул  голову  и
посмотрел на него, то увидел, что он младше Полоса. Ноги  его  постукивали
по полу козлиными копытцами; на лбу торчали рожки.
   - Пойдем со мной, - сказал  он  мне,  и  мы  пошли  в  какой-то  город,
расположенный на горе; сперва шли по извилистой улице,  потом  карабкались
по крутому склону.
   - Ты фавн, - сказал я. - А фавны приносят сны. - Кто-то говорил мне  об
этом, но я не помню, кто именно.
   - Да, - кивнул он. - А я привел тебя. - Своими копытцами он  переступал
с камня на камень ловчее, чем я - ногами.
   Мы подошли к  маленькому  храму,  где  на  алтаре  горел  огонь.  Здесь
творилось что-то странное - меня  приветствовала  хорошенькая  женщина,  а
потом мы вроде бы вместе с нею проснулись. И, без сомнения, я уже встречал
ее сегодня утром, и потом все время  думал  о  ней.  Полос  и  Амикл  тоже
оказались там, нижняя часть тела у  обоих  была  лошадиная.  Полос  весело
бегал между храмом и растущими неподалеку деревьями. "Не бойся", -  сказал
он мне. Я ответил, что хотел бы  умереть,  а  вот  пугать  меня  ничто  не
пугает. Однако последнее было не совсем правдой.
   Тизамен и Пасикрат вошли в сопровождении моего слуги, а вел их странный
человек с лисьей физиономией, который  ухмыльнулся,  завидев  меня.  Лаяли
гончие. Позже, когда мы с восхищением рассматривали белых коней  амазонок,
хромой Эгесистрат спросил, слышал ли я гончих. Я сказал, что не слышал. Но
не стал говорить, что слышал их во сне.
   - Верни свою руку, - сказала женщина Пасикрату. - Верни ее, если хочешь
обрести покой.
   Однорукий огрызнулся:
   - Это он у меня ее отнял; вот пусть он ее у себя и держит!
   - Так, значит, это ты сделал, - прошептал Тизамен. -  Теперь,  когда  я
это знаю, я могу снять чары.
   - Никаких чар и нет, - сказал ему Амикл. - Одна ненависть.
   - В таком случае он должен умереть, господин мой. - И  Тизамен  кивнул,
точно подкрепляя свои слова. - Киклос уже решил это, потому  что...  -  он
мотнул головой в сторону Полоса, -  он  не  такой,  как  они.  Эта  любовь
опасна. - Если вы хотите причинить вред моему хозяину... - начал Аглаус.
   Пасикрат ударил его по горлу. Аглаус упал и больше не поднялся. И сразу
Амикл бросился на Пасикрата, могучий жеребец и всадник одновременно,  сбил
его с ног и поставил оба передних копыта ему на грудь. Пасикрат смотрел на
него выпученными глазами, а Амикл издевался:
   - Все красуешься своей силой, ловкостью и мужеством? А ты  посмотри  на
меня! Я стар, но куда сильнее и быстрее тебя - да ты  таким  и  не  будешь
никогда. И я куда храбрее. Ну что стоят все твои хваленые  качества  перед
лицом настоящего противника?
   Женщина присела на корточки возле Пасикрата:
   - Не обманывай себя. Неужели ты думаешь, что это всего лишь сон? Смерть
- это смерть, и Амикл  легко  может  убить  тебя.  А  потом  те,  кого  ты
называешь своими друзьями, найдут тебя мертвым на том ложе, где ты заснул.
И твой Павсаний забудет тебя задолго  до  того  часа,  когда  под  жаркими
лучами солнца в теле твоем зашевелятся черви.
   Я помог Аглаусу встать, потом спросил Пасикрата, что он такого  сделал,
чем вызвал такой гнев у этих людей; но он не желал ни смотреть на меня, ни
отвечать мне. Полос попросил дядю позволить Пасикрату сесть.
   - Ты хотел, чтобы я любил  тебя,  -  сказал  Полос  спартанцу,  -  и  я
действительно этого хочу. Честное слово.
   Что-то шевельнулось в моей груди, точно паук в своих сетях.
   - Я непременно полюблю тебя, - сказал Полос. - Обещаю.
   Стоя рядом с женщиной, я наклонился над Пасикратом,  желая  что-то  ему
сказать, и он потянулся ко мне своей искалеченной рукой. Но она показалась
мне совершенно такой же, как моя собственная. Где-то вдали раздался голос:
"На сегодня все. Боюсь перенапрячь голос".


   Я смотрел, как восходит солнце. Я действительно все забываю,  но  я  не
забыл той ночи, что сокрушила мою жизнь, как  тот  человек-конь  Амикл  из
моего сна; и вот я пишу, надеясь, что, если  все  вернется,  я  сумею  это
перечесть.
   Жизнь человеческая и в самом деле коротка, а кончается смертью. Если бы
она была длинна, ее дни значили бы мало. Если бы не было смерти в конце  -
она не значила бы ничего. Так пусть человек  наполняет  каждый  свой  день
славой и радостью. Пусть он не винит ни себя, ни другого, ибо он не  знает
законов, по которым существует в этом мире. Если спит  он  смертным  сном,
пусть спит. Если во время сна он  увидится  с  богом,  то  пусть  бог  сам
решает, хорошо или плохо этот человек жил.
   Тот бог, которого он встретит, пусть правит жизнью этого  человека,  но
не сам человек.



42. ПАВСАНИЙ В ГНЕВЕ

   Ио говорит, что когда Кихезипп пришел поговорить обо мне  с  Павсанием,
тот его ударил. По-моему, стыдно бить старого  ученого  человека.  Так  же
думает и сам Павсаний - я видел это по его лицу, - и тем не менее  он  его
ударил.
   - Я стал игрушкой в руках богов, - сказал он Тизамену при всех.  -  Они
дали мне величайшую в истории победу, но желают вырвать плоды ее  из  моих
рук!
   - Эллины в долгу перед тобой, в большом долгу!  -  попытался  успокоить
его Тизамен.
   - Но я же не могу просить их о милости!
   - Ну конечно же нет! - Тизамен  потер  пухлый  подбородок  и,  округлив
глаза, возвел их к небесам. - И все же кое-кто мог бы потребовать  от  них
благодарности - даже не упомянув имени великого регента. Для этого есть  и
Фемистокл, и Симонид.
   И вот что случилось далее. Я узнавал об этом как бы по частям, а  самое
важное узнал на рынке, когда поговорил с жителями  Пурпуровой  страны,  то
есть с финикийцами, которые считались пленными и содержались под  стражей.
Павсаний, оказывается, погрузил свои военные трофеи на их корабль;  Коринф
обещал им безопасное плавание, однако на них неожиданно  напало  судно  из
Аргоса, и аргивяне заставили финикийцев зайти в гавань у подножия  горы  и
полностью их ограбили. Таким образом, Павсаний лишился огромных богатств.
   Капитан финикийцев меня узнал сразу. Его зовут Муслак. Не желая,  чтобы
он понял, как быстро я все забываю, я приветствовал его тоже  как  старого
знакомого. "Левкис" (*83) - примерно так он назвал меня, и возможно, это и
есть мое настоящее имя; разве может мать назвать своего сына  "наемником",
а ведь "латро" и означает "наемник".
   - Я знал, что ты еще вернешься, - сказал  мне  Муслак.  -  Ты  ведь  не
хотел, чтобы тот старик понял, что мы с  тобой  знакомы,  верно?  Хотя  мы
надеялись, что ты придешь раньше.
   Я сказал, что не видел в том смысла, пока не узнал об  обстоятельствах,
в которых они оказались. На самом деле я понятия не имел, как  им  помочь.
Когда ничего не помнишь и не понимаешь, но все же должен что-то  говорить,
лучше всего задавать вопросы. Я задал их великое множество. Но стоило  мне
спросить, смогут  ли  они  отвезти  меня  на  родину,  если  я  помогу  им
освободиться и вернуть свой корабль, как Муслак, глядя мне прямо в  глаза,
поклялся, что непременно сделает  это.  Он  заверил  меня,  что  прекрасно
знает, где мой дом, и все время указывал на  запад,  называя  живущих  там
людей "лухиту", что, возможно, должно было означать "латины"  (*84)  -  мы
нарочно говорили только по-финикийски, чтобы не поняли стражники.
   Я по-прежнему не знаю, что можно сделать для них, одно  мне  совершенно
ясно: ради золота эти эллины готовы на все и на все будут смотреть  сквозь
пальцы. У Ио есть какие-то деньги - я сам видел, как она доставала монету,
когда я расплачивался с Аглаусом.


   Павсаний наблюдал, как мы деремся  на  кулаках  с  Диоклом.  Мы  надели
гиманты, чтобы защитить руки. Диокл очень быстрый и  осторожный;  как  раз
то, что нужно.
   - А ты сегодня довольно веселый, - заметил мне Павсаний.
   Я сказал, как мне трудно справляться с Диоклом, который умело совершает
разные обманные движения левой рукой,  поскольку  управляется  ею  так  же
хорошо, как и правой.
   - Зато, господин мой, я обучился многим новым приемам, - продолжал я. -
Я, конечно, забуду, где этому научился и у кого, но самих уроков забыть не
смогу.
   Павсаний улыбнулся и хлопнул меня по  полечу.  Из-за  шрамов  лицо  его
порой кажется злым, но, по-моему, сердце в груди его бьется не злое.
   - Это ведь ты его вылечил, верно, Диокл? - спросил он.
   Диокл сплюнул:
   - Да он сам себя вылечил, великий регент. Ну может, и я чуточку  помог.
Просто он поступал так, как я ему советовал.
   - Конечно, это ты ему помог! Я все время следил за тем, как Латро лечат
наши великие целители Кихезипп и  Тизамен  (у  последнего,  кстати,  вчера
ночью было удивительное видение), да еще Амикл, хотя он так и не  испросил
на это моего разрешения. И маленькая плутовка Ио  о  нем  тоже  все  время
заботилась. Уже четверо. Да еще ты и сам, Латро. Шесть человек  заботились
об одном! Может, еще кто найдется? Полос, например?
   Вспомнив свой сон, который я записал в дневник на рассвете, я сказал:
   - Да, регент, и Полос, и Пасикрат. Но больше, конечно, Полос.
   - Значит, всего восемь? Я просто должен получить лавровый венок! Кстати
- о Полосе. Латро, ты помнишь, что говорил о нем Тизамен сегодня утром?
   - Конечно. Что он должен скакать на твоем Аргасе.
   - Тебе нашептывают боги, Латро! Это я уже говорил, не знаю - помнишь ты
об этом или нет. Значит, ты согласен?
   Я пожал плечами:
   - А сам Полос этого хочет?
   - Я его не спрашивал.
   Диокл снова сплюнул и сказал:
   - Хочет он,  хочет,  да  еще  как!  Он  меня  все  расспрашивал  насчет
юношеских соревнований - во  всем  ему  поучаствовать  хотелось.  Пришлось
сказать ему, что он пока маловат;  старшие  мальчишки  все  равно  бы  его
побили. Но как наездник он значительно  легче  и  лучше  Ладаса.  Да  и  с
лошадьми никто так обращаться не умеет.


   Аглаус растирал меня после тренировки, а Диокл - Пасикрата.
   - Ах, какой мне снился сон! - сказал Пасикрат. - Ты сперва сбил меня  с
ног, а потом помог встать.
   Я уже успел забыть свой собственный сон, но прочел о нем в дневнике,  а
потому спросил, уверен ли он, что это был именно я.
   - Еще бы! Ведь я думал, ты снова меня ударишь. У меня до  сих  пор  шея
болит - по-моему, после того сна.
   Пасикрат  сказал,  что  такой  сон  -  хорошее  предзнаменование  перед
кулачным боем.
   - Больше никаких боев! - заявил Диокл. Он посчитал, загибая пальцы: - У
Латро до поединка всего четыре дня, так что никаких травм и ссадин быть не
должно.
   Надо сказать, что по правилам ни один боец не ударит своего  противника
снова, если помог ему подняться:  если  человека  сбили  с  ног,  поединок
окончен. Только во время панкратиона можно подняться, даже если тебя сбили
с ног, и продолжать борьбу.
   После массажа Пасикрат поговорил со мной наедине.
   - А мне снилось, - сказал он, - что я ударил Аглауса. - Я промолчал,  и
он продолжал: - А ты, увидев, как  я  зол,  спросил  еще,  не  хочу  ли  я
получить назад свою  руку.  Я  на  тебя  действительно  был  очень  зол  -
наверное, я и Аглауса ударил только потому, что  он  твой  слуга,  -  и  я
сказал, что раз уж ты ее у  меня  отнял,  так  и  держи  ее  при  себе.  Я
чувствовал, что, если ты ее вернешь,  я  должен  буду  перестать  с  тобой
ссориться, понимаешь?
   Я сказал, что, надеюсь, вернул ему руку.
   - Да, вернул. Мы поехали к  тебе,  и  ты  достал  мою  руку  из  своего
сундучка. Там еще сверху  лежал  твой  меч;  а  дальше  -  хитоны  и  тому
подобное. И ты стал вышвыривать вещи на пол, потому что моя рука  была  на
самом дне. Потом я взял ее и как-то пристроил к себе.
   Он засмеялся, и я тоже.
   - Надеюсь, ты помог мне сложить вещи обратно в сундук? - спросил я.
   - Не помню. Но вот что самое странное: у  меня  весь  день  было  такое
ощущение, будто моя рука действительно ко мне вернулась и я перестал  быть
калекой! Я теперь могу делать все то, что и любой другой с двумя руками  -
например, играть на лире.
   Потом Тизамен отвел меня к принцу, а еще туда пришел аргивянин  Орзипп.
Тизамен говорит, что это один из правителей Артоса и что он  очень  богат.
Сперва я не мог понять, зачем меня привели туда и почему  этот  толстый  и
лысый Орзипп так меня разглядывает. Потом догадался: Павсаний  заключил  с
ним пари, и Орзипп захотел на меня посмотреть. Их ставки после этого  были
удвоены.


   Хотя кое-кому из спартанцев это было не по нутру, мы  с  Пасикратом  во
время церемонии открытия Игр шли бок о  бок;  действо  было  исключительно
впечатляющим. Затем к нам присоединились вавилонянка, чернокожий и дети, и
мы все вместе остались на стадионе  слушать  какого-то  поэта  из  Беотии.
Пасикрат сперва передразнивал его смешной акцент,  но  вскоре  перестал  и
признал его самым лучшим.  Судьи  были  того  же  мнения,  и  этого  поэта
наградили лавровым венком.  Ио  говорит,  что  это  наш  старый  друг.  Он
довольно долго беседовал с нами после выступления, хотя сотни других людей
ждали, желая перемолвиться с ним хотя бы словечком.
   Стадион очень хорош; нижние ряды сидений сделаны из камня, а верхние  -
из дерева. Он открытый со всех сторон, можно свободно приходить и уходить.
Овальная беговая дорожка равна одному стадию. По этой дорожке  мы  шли  во
время открытия Игр. Все поэты уселись в центре, прямо на траве. Слушатели,
покинув свои места на скамьях,  собрались  вокруг  тех,  за  кого  болели.
Вокруг нашего поэта собралась просто невообразимая толпа.
   Сегодня я начал читать свой свиток с самого начала и успел прочесть  об
Артаикте и его сыне, но мало  что  понял.  Я  велел  Аглаусу  каждый  день
спрашивать меня наедине о тех финикийских рабах на  рынке  и  сказал,  что
именно он должен у меня спрашивать.
   Пасикрат бежал очень хорошо, но победителем не  стал.  Павсаний  ужасно
разгневался. Он велел Тизамену и Диоклу занести мое имя в  список  борцов,
но судьи не разрешили: было уже слишком поздно.


   Ночь была беспокойная - смех, как оказалось, порой  труднее  перенести,
чем любой удар. Фаретра легла со мной, некоторое время мы говорили о луках
и тому подобном, поскольку она как раз посетила одного оружейника.  По  ее
словам, мечи у него просто прекрасные, да и луки неплохие.  Я  сказал  ей,
чтобы она выяснила, не продаст ли он ей лук, стрелы и меч,  не  спрашивая,
зачем они ей понадобились. Когда она сказала, что ей не  на  что  все  это
покупать,  я  объяснил,  что  денег  ей  дам.  Она  уже  немного  понимает
по-эллински благодаря Ио.
   Снова пришла та, другая  женщина.  Войти  она  не  решилась,  но  стала
кричать,  обзывая  Фаретру  дикой  коровой   и   другими   отвратительными
прозвищами, и всех разбудила. Фаретра ее прогнала, но даже Полос над  нами
смеялся. Я не мог больше оставаться в шатре и теперь сижу у костра и пишу.
Рядом со мной сидит один умный пожилой  человек  с  деревянной  ногой.  Он
советовался с богами на мой счет и говорит, что у меня все будет хорошо  и
я даже с триумфом выиграю гонки на колесницах. Я чувствую, что он прав.


   Сегодня был забег на среднюю  дистанцию  -  это  самый  популярный  вид
соревнований в беге. Отборочный забег был проведен  утром,  а  основной  -
вечером. Пасикрат  бежал  так  хорошо,  что  всем  нам  казалось,  что  он
непременно выиграет, однако судьи назвали победителем другого  бегуна.  Он
опередил Пасикрата не более чем на толщину пальца.
   Диокл учит меня бороться. Он называет борьбу самой бессмысленной частью
панкратиона, но говорит, что я должен уметь делать это не  хуже,  чем  все
остальное. Он научил меня нескольким ценным приемам захвата, но, когда  мы
действительно стали бороться по-настоящему, я легко победил его.
   Тот поэт, у  которого  все  руки  в  перстнях,  сочиняет  оду  в  честь
победителя в беге; платить ему будет тот город, откуда победитель родом.


   Выиграл не Пасикрат, и было  ужасно  видеть  после  этого  его  лицо  и
слушать пощечины, которыми его награждал Тизамен; мне, конечно,  следовало
отшвырнуть коротышку-прорицателя и прекратить  это  издевательство.  Потом
Пасикрат призвал к себе Полоса, поцеловал его, а меня обнял как  брата.  Я
заметил, что после забега он прихрамывает (особенно, когда думает, что его
никто не видит). Павсаний отослал его в Коринф  и  велел  не  возвращаться
оттуда без золота.


   Сегодня день пятиборья. Я не пошел на стадион, а  отправился  в  город.
Рынок был пуст - все отправились на Игры. Я уже  собрался  уходить,  когда
Анисия пригласила меня позавтракать с нею; думая, что она захочет любви  и
денег, я сказал ей, что ни за что не лягу с женщиной  до  состязаний.  Она
потянула меня за руку и сказала, что это вовсе не обязательно  и  что  она
просто хотела поговорить со мной. Мы с ней позавтракали, а потом со  всеми
вместе пошли на стадион.
   Теперь я подробно изложу то, что рассказала  мне  Анисия  до  завтрака;
если все это правда, то сведения действительно очень важные. Анисия  родом
из  небольшого  городка  неподалеку  от  Фив  и  живет  благодаря   своему
искусству.  Нынче  ночью  я  видел,  как  замечательно  она  танцевала   в
красноватом свете  факелов  -  она  удивительно  напоминала  мне  какую-то
богиню!
   - Я твоя настоящая любовь, - сказала она. - Ты все забываешь,  так  что
по-настоящему познать любовь ты не в силах, но я люблю тебя и никогда тебя
не забуду. И я так верна тебе, как никто другой. Неужели ты считаешь,  что
любишь Фаретру?
   - Я так думаю, - признался я. - Вот ты произнесла ее имя,  так  у  меня
сразу сердце забилось.
   Анисия как-то странно на меня посмотрела и сказала:
   - Ты, наверное, мне не поверишь,  но  знай:  та  амазонка,  которую  ты
считаешь Фаретрой, вовсе не Фаретра. Твоя Фаретра умерла во Фракии.
   Мне показалось, я слышу свой смертный приговор.
   - А эта амазонка, - продолжала Анисия, - действительно  немного  похожа
на Фаретру. Такая же высокая и сильная. Только волосы у нее каштановые,  а
не рыжие.
   Как раз такую женщину Ио называла Фаретрой. Странно!
   - Ее настоящее имя Иппостизия, - сказала Анисия. -  Она  была  подругой
твоей рыжеволосой Фаретры. Видя, как ты печалишься, и  зная,  что  ты  все
забываешь, твой раб сказал тебе, что эта женщина и есть  Фаретра,  заранее
договорившись с нею. -  Я  молчал.  -  Они  смеялись  у  тебя  за  спиной!
Радовались тому, какие они умные. Но твоя девочка-рабыня  в  конце  концов
решила, что твое счастье ей дороже. По крайней мере, я  так  поняла.  -  Я
кивнул, догадываясь, что это  правда.  -  Ради  меня  -  ведь  это