и  бледные  и  растерянные.  По  лицу  самого  молодого
покатились слезы. За ним заплакал и другой.
   - Пойте, чертовы скоморохи! - понукал их нетерпеливый турок.
   Но самый молодой из певцов покачнулся  и  рухнул  к  ногам  закованного
узника, обнял его ноги.
   - Отец! Родимый мой!..



12

   На расстоянии полета стрелы от  Еди-кулы,  позади  армянской  больницы,
одиноко стоит захудалая корчма.
   В давние времена, когда Константинополь еще  назывался  Византией,  это
был, вероятно, загородный дом, красивая мраморная вилла. Но, увы, время  и
землетрясения сокрушают  даже  мраморные  плиты,  обламывают  алебастровые
балюстрады террас и каменные цветы на наличниках окон, разрушают лестницы,
а ветер заносит в трещины колонн семена сорных трав.
   Вилла превратилась в кабачок. Навещали этот кабачок самые разношерстные
посетители. Хозяин - звали его Мильциад -  пополнял  свои  доходы  скупкой
краденого.  Мильциад  и  снабдил  наших  путников   итальянской   одеждой,
предоставил им кров и продал за хорошие деньги позолоченную тарелку.
   Так как представление в Еди-куле окончилось неудачей, артисты  чуть  не
попали в беду.  Солдат  тут  же  доложил  бею,  что  итальянцы,  очевидно,
родственники узника, так как плачут возле него. Но  бею  было  уже  не  до
Еди-кулы. Все его мысли  были  заняты  венгерским  округом  (по-турецки  -
вилайетом), куда его посылали. В  Еди-куле  он  и  сам,  в  сущности,  был
узником: жил в крепостных стенах и только раз в год имел  право  выйти  на
молебен в храм Айя-София.
   - Осел! - выругал он солдата. - Итальянцы были рабами того господина, а
сейчас они мои рабы!
   Бей как раз укладывал в сундук свою красивую порфировую чернильницу. Он
вынул из нее тростниковое перо,  обмакнул  его  в  губку  с  чернилами  и,
написав  на  листочке  пергамента  величиной  с  ладонь  несколько  строк,
протянул его обомлевшему солдату.
   - На! Передай итальянцам и выведи их за ворота. Смотри, чтобы их  никто
не тронул.
   Гергей тут же прочел бумажку, как только ему сунули ее в  руки.  В  ней
значилось:

   "Предъявители сего, пять итальянских певцов, состоят  в  моей  дружине.
Настоящий темесюк [записка] выдан мною для того, чтобы их никто не трогал,
когда они не находятся при мне.
   Вели-бей".

   Гергей с радостью спрятал листок. Потом взглянул  на  солдата.  Где  он
видел эту физиономию и эти круглые, как у сыча, глаза? Где?
   Наконец вспомнил, что накануне вечером солдат  пил  у  грека  вместе  с
разными поденщиками и корабельщиками. По багровому носу турка  сразу  было
видно, что на судилище Мохамеда он неизбежно попадет в число грешников.
   - Ты тоже поедешь с беем? -  спросил  Гергей,  когда  они  выходили  из
ворот, и сунул солдату в руку серебряный талер.
   - Нет, - ответил солдат, сразу  повеселев.  -  Велибей  берет  с  собой
только подкопщиков и дэли. У  нас  начальником  с  завтрашнего  дня  будет
Измаил-бей.
   - Он еще не переехал сюда?
   - Нет. Пока еще живет вон в том доме, увитом диким виноградом.
   И солдат  указал  на  домик,  притулившийся  у  старинной  византийской
крепостной стены. Очевидно, он и выстроен был из ее камней.
   Вечером сыч уже пропивал у грека свой серебряный талер.
   Наши юноши  в  это  время  ужинали  в  опрятной  комнате,  облицованной
мрамором. Они ели плов с бараниной и совещались, вернуться ли им на родину
вместе с беем или одним.
   Грозная опасность ходила за ними по пятам - это  было  несомненно.  Еще
более несомненно было, что освободить Балинта Терека им не удастся.
   - Надо вернуться вместе с беем, - сказал Гергей. - Так  будет  разумнее
всего.
   - Я петь этому турку не стану, - проворчал Мекчеи.  -  Пусть  ему  гром
гремучий поет!
   - Что ж, притворись,  будто  ты  охрип,  -  сказал  Гергей,  передернув
плечами. - А почему бы нам не петь для него? Пословица и  то  гласит:  "На
чьей телеге едешь - того и песню поешь".
   - А если дома узнают, что мы развлекали турка?
   - Ну и что же? В Туретчине мы ему поем, а в Венгрии он у нас попляшет.
   Янчи не вмешивался в разговор - он  безмолвно  смотрел  вдаль  глазами,
полными слез.
   Гергей положил ему руку на плечо.
   - Не плачь,  Янчика.  Не  век  же  отцу  носить  эти  тяжелые  кандалы!
Когда-нибудь снимут их.
   - Я не мог даже поговорить с отцом. Он успел только спросить про брата.
Я сказал, что Ферко остался дома - на тот случай, если я погибну  в  пути.
Чтобы у матери остался хоть один сын.
   Все глядели на юношу с молчаливым участием.
   - Но что я за дурак! - воскликнул Янчи, содрогнувшись.  -  Прокрался  к
нему, переодевшись бродячим скоморохом! А ведь  я  мог  бы  навестить  его
обычным путем. Теперь, после всего случившегося,  уже  не  пойдешь.  Сразу
узнают, что мы не итальянские певцы.  И  тогда  не  спасет  даже  охранная
грамота бея. Хоть бы деньги я ему передал!
   Цыганка взяла опустевшее блюдо и вынесла его. В комнату заглянула луна,
затмив огонек светильника.
   - Можно сделать еще одну попытку, - сказал Гергей. - Деньги у нас целы.
У тебя, Янчи, тысяча золотых, у меня триста. А тех денег,  что  у  Мекчеи,
нам хватит на дорогу домой. У Эвы тоже есть деньги.
   Цыганка вернулась.
   - Пойдите взгляните на турецкого сыча, - сказала она. - Так  пьян,  что
даже со стула свалился. Шаркези пьет за его счет, но еще не  напился.  Они
играют с Мати в кости.
   Но, заметив, что друзьям не до смеха, девушка умолкла. Села на  циновку
вместе с остальными и, подперев рукой подбородок, уставилась на Эву.
   - Новый бей, - продолжал Гергей, - наверняка позарится на деньги. Такой
же, поди, взяточник, как  и  все  другие.  Может  быть,  он  подсобит  нам
чем-нибудь? Деньги, говорят, отмычка ко всем замкам.
   - Я отдам все, что у меня есть! - радостно встрепенулся Янчи.  -  Жизнь
свою и то бы отдал!
   - Что ж, отважимся на последнюю попытку.
   - Как же ты ночью попадешь к бею?
   - Он велит тебя схватить, - сказал Мекчеи.  -  Выслушает  тебя,  деньги
возьмет и тебя заберет в придачу к деньгам.
   Гергей улыбнулся.
   - Не такой я дурак. Не в своем же обличий пойду к нему.
   - А как же?
   - Переоденусь турецким солдатом.
   Янчи схватил Гергея за руку.
   - Ты хочешь это сделать, Гергей? Готов сделать?
   - Сейчас же и сделаю. - Гергей встал и кликнул  корчмаря  Мильциада.  -
Хозяин, - сказал он, - мне нужна турецкая солдатская одежда. Такая,  какую
носят солдаты Семибашенного замка.
   Грек потеребил свою лохматую черную бороду. Он уже привык к  тому,  что
его постояльцы все время меняют одежду, но привык и получать от них каждый
день по два, по три золотых. Черт с ними, грабители они или воры,  главное
- платят хорошо. Он даже предложил им жить в подземном зале.
   - А вот такой одежи у  меня  как  раз  и  нет,  -  улыбнулся  корчмарь,
прищурив глаза. - Но есть тут один пьяный турок, с него можно снять и плащ
и тюрбан.
   - Что ж, и это сойдет. Только мне еще и борода нужна.
   - Этого добра у меня вволю.
   - Но мне нужна именно такая борода, как у твоего пьяного солдата.
   - И такая найдется.
   Грек вышел, и не прошло пяти минут, как он принес  самые  разнообразные
фальшивые бороды, черную шерсть и клей.
   - Приклеить?
   - Приклей. Сделай мне такую же физиономию, как у того турка.
   Гергей сел. Мильциад приступил к делу,  беседуя  за  работой  со  своим
постояльцем.
   - Ты знаком с новым беем, который будет служить в Семибашенном замке? -
спросил Гергей.
   - Конечно, знаком, - махнув рукой, ответил грек. - Он был топчу.
   - А что ты знаешь о нем?
   - Глуп как пень. Одну воду пьет. Оттого у него  и  мозги  раскисли.  Он
даже писать не умеет.
   - Другие офицеры тоже не  умеют,  разве  что  читают,  и  то  с  грехом
пополам.
   - Измаил-бей спесив, как султанский конь, хотя  и  тот,  верно,  ученее
его. Но если бей увидит кого-нибудь  повыше  себя,  так  уж  кланяется  до
земли, как тростинка на ветру.
   - Он уже бывал в походах?
   - В прошлом году ходил вместе с султаном. Под Эстергомом ему даже палок
всыпали.
   - Стало быть, он трус?
   - Потому и сунули его сюда. Трус и дурак. Да и что  хорошего  ждать  от
человека, который пьет только воду!
   Гергей водил головой налево и направо. Клей был очень неприятен ему.
   Борода так изменила его, что Мекчеи смеялся  до  упаду,  увидев  своего
друга в одежде турка.
   Грек принес тюрбан, кончар и плащ.
   - Аллаха эманет олсун!  [Да  хранит  вас  аллах!]  -  шутливо  кланялся
Гергей.
   Всем хотелось проводить его, но он позволил пойти только Янчи и Мекчеи.
Янчи передал ему по дороге свое золото. Вдруг Гергею пришло что-то на  ум,
и он отослал Янчи обратно, оставив с собой одного Мекчеи.
   - Ты тоже следуй за мной, только издали, - сказал он ему. - Чтобы никто
и не подумал, будто мы знакомы.
   Не прошло и получаса, как  Гергей  стоял  перед  домом  Измаил-бея.  Он
возвестил о себе, ударив в медную тарелку, висевшую у ворот.
   В глазке ворот появилось старческое, пухлое лицо  евнуха,  похожего  на
каплуна.
   - Чего тебе?
   - Сейчас же пошли бея в Еди-кулу. Там беда!
   Пухлая физиономия исчезла. Гергей отошел,  зная,  что  старик  появится
снова. Он смекнул, что, не застав никого у дверей,  старику  некому  будет
передать вопросы бея. Повертится, поворчит, но в конце концов  вылезет  за
ворота. Потом вынужден будет вернуться к бею и сказать ему, что солдат уже
ушел. Тогда бей сам направится в Семибашенный замок.
   Гергей,  будто  прогуливаясь,  направился   в   сторону   Еди-кулы.   У
Адрианопольских  ворот  -  так  назывались  северные  ворота  замка  -  он
остановился.
   Ворота были заперты. Возле них, примостившись на камне, спал  стражник.
Над головой его горел фонарь, свисавший с железной балки,  выступавшей  из
стены.
   Кругом тишина и запах пшеницы. Должно быть, возили пшеницу на  мельницу
и продрался один из мешков.
   Мекчеи следовал за Гергеем в тридцати - сорока шагах,  и  когда  Гергей
остановился, он тоже стал. Быть может, Гергей для того  и  задержался  под
фонарем, чтобы Мекчеи увидел его.
   Минуты тянулись бесконечно. Гергей клял в душе турецкое  время  за  то,
что оно ползет так медленно.
   А так как человек, словно букашка, во тьме всегда обращается  к  свету,
то и Гергей взглянул на фонарь.
   - Ей-богу, я поседею раньше, чем вылезет этот бей! - пробормотал  он  с
нетерпением.
   Бедный, добрый герой, милая, прекрасная  звезда  венгерской  славы,  не
суждено тебе дожить до седых волос в этой земной юдоли! Как переменился бы
ты в лице, если бы небесная рука откинула завесу грядущего и в зеркале его
ты увидел бы себя как раз на этом месте - узником, закованным в  цепи,  да
увидел бы, как турецкий палач вяжет веревку петлей  и,  готовясь  повесить
тебя, накидывает ее на ржавую перекладину, где висит у ворот фонарь!


   В тишине улицы хлопнули двери. Гергей вздрогнул и поспешно направился в
ту сторону, откуда донесся стук.
   По улице шел бей.
   Он шел один, закутавшись в плащ. На голове его белела высокая чалма.
   Гергей остановился на миг, прислушался, не идет ли кто-нибудь с беем.
   Но с беем не было никого.
   Тогда Гергей поспешил навстречу турку.
   - Добрый вечер, господин бей! - сказал он, отдав  честь  по-турецки.  -
Тебя вызвал не Вели-бей - я выманил тебя по важному делу.
   Бей отпрянул, схватился за саблю.
   - А ты кто такой?
   Гергей тоже взялся за саблю, вытащил ее из ножен  и  протянул  рукоятью
бею.
   - Возьми, если ты боишься меня.
   Бей вложил свою саблю в ножны. То же сделал и Гергей.
   - Я несу тебе больше приятного, чем ты думаешь,  -  сказал  Гергей.  Он
вытащил из  внутреннего  кармана  плаща  мешочек  с  деньгами  и  позвенел
золотом. - Прими в качестве вступления.
   Бей подержал на ладони тяжелый мешочек, потом вернул его.
   - Сперва я должен знать, кто ты такой и что тебе нужно.
   Бей вошел в полосу тени, падавшей от дома. Там смутно  белела  каменная
скамья. Турок присел на нее и внимательно посмотрел в лицо Гергею.
   Гергей тоже сел на скамью. Скрестив руки на груди и  почесывая  колючую
фальшивую бороду на подбородке, он заговорил тихо и вкрадчиво:
   - Зовут меня Сто Тысяч Золотом. Думаю, имя достаточно благозвучное...
   Бей улыбнулся.
   - Уж не прозвище ли это?
   - Ты можешь это вскоре  установить.  А  тебя  зовут  Бедняк,  хотя  ты,
бесспорно, удалец. Всем известно, что ты участвовал в победоносном  походе
на Венгрию...
   - Вижу, что ты знаешь меня.
   - Так вот, для скорости отбросим всякие обиняки. С завтрашнего утра  ты
будешь комендантом Еди-кулы - иными словами, тоже будешь  узником,  только
узником за плату. Лишь один раз в году разрешат тебе выходить в  город.  И
если аллах ниспошлет тебе долголетие, ты за всю свою жизнь только двадцать
или тридцать  раз  увидишь  Константинополь.  Будешь  сидеть  в  крепости,
растолстеешь, как Вели-бей...
   - Дальше.
   - От тебя зависит избрать себе лучшую и вольную жизнь.
   - Слушаю тебя.
   - В Еди-куле заточен один узник, богатейший венгерский вельможа  Балинт
Терек...
   - Ты хочешь освободить его?
   - Я этого не говорил. Но, допустим, хочу.
   - Слушаю тебя.
   - Ты приведешь с собой нескольких новых солдат, пусть  это  будут  твои
слуги. Что, если б завтра вечером ты вывел господина Балинта  из  крепости
под тем предлогом, будто его зовет султан?
   - После заката  солнца  даже  коменданту  не  разрешается  выходить  из
крепости.
   - По приказу султана разрешается. Ну, скажем, Балинт выйдет днем вместе
с тобой и двумя  солдатами.  Улицы  здесь  безлюдны.  Солдат  ты  отошлешь
обратно, и дальше вы пойдете вдвоем  с  Балинтом.  Но  вместо  того  чтобы
направиться к сералю, ты поведешь названного узника  на  корабль,  который
станет в гавани под оранжевым флагом. Не исключено, что это  будет  фелюга
для перевозки пшеницы, барка или даже обыкновенная  лодка.  Их  не  так-то
много стоит в этих местах. Вот я и говорю: в крайнем случае вы  перемените
одежду, плащи и оба взойдете на корабль.
   - Вот и все?
   - Нет, не совсем. Как только корабль отчалит, тебе отсчитывают  в  руки
триста золотых, говоря по-турецки -  три  тысячи  курушей,  или  пиастров.
Потом водой или сушей мы поедем  в  Текирдаг.  Там  тебя  будет  поджидать
человек с добрыми конями и пятьюстами золотых. Это еще пять тысяч курушей.
Мы поедем в Афины, оттуда в Италию,  как  только  вступим  на  итальянский
берег, тебе отсчитают еще пятьсот золотых.
   - Тысяча триста.
   - Пока - да. Это, кажется,  твое  жалованье  за  десять  лет.  Но  это,
разумеется, не все. Подумай сам: неужели  человек,  владеющий  Дебреценом,
Сигетваром и Вайда-Хунядом, управляющий королевским имением и  почти  всей
Задунайщиной, - неужели он не даст тебе с легкостью хотя  бы  и  девяносто
девять тысяч золотых, даже если ему пришлось бы  расстаться  для  этого  с
половиной своего состояния!
   - А если я не увижу и первой тысячи?
   - Хочешь, я сейчас ее отдам тебе?
   Бей задумчиво смотрел в темноту.
   Гергей пожал плечами.
   - Если увидишь, что мы обманываем тебя - хотя, думаю,  венгра-обманщика
ты никогда еще не встречал,  -  у  тебя  всегда  хватит  времени  обвинить
Балинта Терека в попытке  бежать  из  крепости  и  заявить,  что  ты  один
погнался за ним и поймал на корабле. Приведешь его обратно с корабля или с
суши - тебе все равно поверят, ибо ты его привел.
   Бей задумался.
   - Хорошо, - сказал он наконец. - Пусть завтра,  за  час  до  заката,  в
заливе стоит корабль с оранжевым флагом на  расстоянии  полета  стрелы  от
Семибашенного замка. Жди меня на берегу. Как я узнаю тебя?
   - Присмотрись  ко  мне  хорошенько  при  свете  луны.  Если  завтра  не
признаешь по лицу, то по тюрбану узнаешь. На мне будет желтый,  как  сера,
тюрбан.
   - За час до захода солнца.
   - Ровно в одиннадцать часов, - ответил Гергей.
   По турецкому времени заход солнца бывает в двенадцать часов.


   Было уже за полночь, когда Гергей и Мекчеи вернулись.
   - Сыч еще здесь? - спросил Гергей, входя в корчму.
   - Спит, - ответил Мильциад.
   - Ты можешь сделать так, чтобы он проспал завтра часов до одиннадцати?
   - Могу, - ответил корчмарь.
   Он взял стакан, налил в него воды, насыпал какого-то  порошка.  Порошок
растворился, как соль.
   Потом корчмарь принялся трясти турка.
   - Эй, Байгук! Не пора ли домой?
   Турок поднял голову, посмотрел вокруг мутными глазами и зевнул.
   - На, выпей воды и ступай восвояси.
   Турок даже не взглянул на стакан, только протянул руку.
   Он залпом выпил воду  и  уставился  глазами  в  одну  точку.  Попытался
подняться, но опять свалился.
   Гергей сунул корчмарю в руку пять золотых.
   - Можешь быть совершенно спокоен, - подмигнул Мильциад. - Этот  молодец
не сдвинется отсюда хоть до завтрашней ночи.



13

   Нанять судно было легко. Они выбрали в  Золотом  Роге  четырехвесельную
греческую фелюгу, зафрахтовав  ее  до  самого  Текирдага,  который  был  в
двадцати четырех часах  пути  от  Константинополя.  Корабельщику  принесли
оранжевый флаг и дали в задаток два золотых. Вскоре после обеда лодка  уже
стояла там, куда ее привел Гергей. Флаг подняли за два часа до заката.
   Гергей побежал в корчму. Турка разбудили и сказали, что бей  велел  ему
пойти и встать на берегу у корабля, поднявшего оранжевый флаг.
   У турка все еще не прошел дурман. Шаркези  пришлось  проводить  его.  И
бедняга, шатаясь, поплелся в своем желтом тюрбане. Он не  мог  сообразить,
утро ли, вечер ли, и  запомнил  только  одно:  бей  велел  ему  подойти  к
какому-то судну на берегу.
   Гергей и его друзья шли все порознь, на большом расстоянии от него.
   Если бей принял предложение, они сразу вслед за ним вступят на корабль.
Если же бей не посмеет или не захочет действовать с ними заодно, пусть сам
договаривается с земляком в желтом тюрбане.
   Самым важным вопросом было: приведет ли  Измаил-бей  на  берег  Балинта
Терека?
   Выяснить это поручили Черхан. От девушки скрыли, что готовится побег, -
сказали только, что Балинта Терека ведут к султану, а им хочется  еще  раз
увидеть своего господина. Сговорились так: Черхан будет стоять на углу,  и
если заметит бея, двух солдат и господина Балинта, то  потянется  к  ветке
дикого винограда, будто хочет сорвать листик. Увидев это, Мекчеи, которого
поставят примерно за тысячу шагов от нее, подаст знак товарищам. Они же, в
свою очередь, будут ходить в  тысяче  шагов  от  берега.  Гергей  оденется
дервишем, Эва -  цыганкой,  Янчи  -  персидским  купцом,  Мати  -  курдом,
продавцом бубликов, Мекчеи - торговцем рыбой.
   Эва сидела на корточках рядом с Мати и ела бублик.
   Точно в назначенное время Мекчеи поднял на голову  деревянный  лоток  с
рыбой и направился к берегу.
   Это был условный знак.
   Янчи  побледнел.  Слезы  радости  навернулись  ему  на  глаза.   Гергей
разрумянился, вся кровь хлынула ему в лицо.
   Все направились к берегу. Шли в ста - двухстах шагах друг от друга.
   Лодка стояла в гавани. Ветер весело трепал оранжевый флаг.  Сидевший  у
руля хозяин фелюги - молодой грек, торговец луком, -  подсчитывал  дневную
выручку.
   Турок, похожий на сыча, стоял на берегу и  тупым  взглядом  смотрел  на
фелюгу. На голове у него высился желтый  тюрбан.  Позади  турка  сидел  на
берегу Шаркези и мыл ноги в зеленой морской воде.
   - Идет! - пролепетал Янчи, торопливо проходя мимо  Гергея.  -  Господи,
помоги!
   У него дрожали ноги.
   Гергей оглянулся. Он  увидел,  как  медленным  шагом  приближается  бей
вместе с седовласым венгром. Позади них идут два солдата в белых тюрбанах,
оба вооружены пиками.
   Бей обернулся  и  что-то  сказал  солдатам.  Те  повернули  обратно,  к
Семибашенному замку.
   Янчи быстрым шагом направился к  фелюге,  но  когда  он  проходил  мимо
Гергея, тот схватил его за плащ.
   - Не спеши!
   Бей вместе с Балинтом Тереком спокойно спускался вниз по берегу.
   Они прошли мимо курда - продавца бубликов, не обратив  внимания  ни  на
него,