напоминала   капризного
ребенка: ему и  плакать  хочется,  и  на  ум  не  пришло,  из-за  чего  бы
поплакать.
   В крепости оживление: люди снуют,  стучат.  На  нижнем  рынке  плотники
плоско затесывают концы шестов длиной в полсажени. Тут же несколько солдат
сверлят  отверстия  в  этих   затесанных   концах,   а   шесты   соединяют
крест-накрест. Третья группа солдат привязывает к крестовинам просмоленную
и промасленную паклю. Крестовины  назывались  "фурко".  Их  набралась  уже
целая куча.
   Возле ризницы старик Шукар мерками отмеряет порох.  Крестьяне  набивают
порохом небольшие кожаные мешочки и относят пушкарям.
   Здесь же сержант-пушкарь Янош следит  за  тем,  как  снаряжают  порохом
круглые гранаты из обожженной глины. Из запальных отверстий торчат  фитили
длиной  в  пядь.  Эти  гранаты  с  зажженными   фитилями   забрасывают   в
расположение противника при помощи проволочных приспособлений, похожих  на
английские битки для мячей. Но бросали гранаты и с  руки,  а  если  они  с
ушками, то и с копья. Гранат изготовлено было уже около тысячи штук.
   Возле Старых ворот стоят два длинных ряда домов,  разделенные  площадью
нижнего рынка. Это казармы. Здесь орудуют точильщики и стучат слесари. Они
обязаны чинить оружие каждому, кто принесет.
   Рядом с Темными воротами, в просторных подземных стойлах, коровы и волы
пережевывают жвачку. Мясники устроили бойню прямо подле крепостной  стены.
Кровь стекает по канавке в ров.
   Для обитателей крепости каждый день закалывают по четыре, по пять волов
или коров.
   Гергей стоял как раз на Шандоровской башне. Около нее из бревен и досок
соорудили помост, чтобы изнутри крепости можно было подниматься  на  стены
целым отрядом. Каменные лестницы башен не были приспособлены к тому, чтобы
в случае срочной необходимости защитники сразу могли очутиться наверху.
   Помосты были  сооружены  возле  каждой  башни,  но  у  Шандоровской  их
переделывали заново, так как плохо вбили сваи и помост шатался.
   Добо поднялся на помост вместе  со  своими  офицерами,  потом,  покачав
столбы, сказал:
   - Столб должен быть вкопан так, чтобы он один мог удержать сто человек,
если даже все остальные столбы будут сбиты.  К  каждому  столбу  поставьте
подпорки и густо побелите их. - И, обернувшись к  оруженосцу,  добавил:  -
Ступай к женщинам - пусть принесут известку и кисти.
   На церковной колокольне пронзительно затрубил трубач.
   - Что такое? - крикнул ему Мекчеи. - Ты что трубишь? Мы же здесь!
   - Идут!
   И тут все офицеры поняли: идет передовой отряд турок!
   Уже много дней до самого Маклара стояла длинная  цепь  караульных.  Эта
живая подзорная труба, протянувшаяся  до  Абоньского  поля,  день  и  ночь
наблюдала за приближением турецкой рати.  Переодетые  лазутчики  ходили  и
дальше,  до  Вамошдбера  и  Хатвана.  Они  уже  донесли  Добо,  что  турки
выступили. Лейтенант Лукач Надь вызвался сделать вылазку из крепости  и  с
отборным отрядом в двадцать четыре всадника  расстроить  передовые  отряды
турок. Но весть о прибытии головного турецкого отряда в  Абонь  разнеслась
только сейчас. Теперь уж знали наверняка, что турки направляются именно  к
Эгеру.
   Вот что означал возглас: "Идут!"
   Мекчеи взбежал на стену и  помчался  к  южным  воротам.  Добо  -  тоже.
Офицеры последовали за ним. У южной башни они  остановились  и,  приставив
руку козырьком к глазам,  глядели  на  дорогу,  которая  вела  из  далекой
равнины через деревушки Алмадяр и Тихамер прямо к крепостным воротам.
   По алмадярской дороге во весь опор летел  всадник,  оставляя  за  собой
облако пыли. Шапки на голове у него не было. За спиной развевался  красный
доломан, висевший на ремне.
   - Это мой солдат, - сказал Гергей. - Бакочаи!
   Бакочаи был превосходным наездником и только волей  случая  стал  пешим
солдатом. Он все время умолял позволить ему сесть на коня и наконец  попал
в конный разъезд.
   Когда он подъехал к крепости, видно было, что лицо у него  в  крови,  а
сбоку у седла болтается что-то круглое, похожее на дыню.
   - Мой солдат, - воскликнул Гергей, радостно топнув ногой. - Бакочаи! Ну
да, Бакочаи!
   - Гм... Он, очевидно, дрался! - рассудил Добо.
   - Эгерчанин! - похвалил Мекчеи.
   - Но мой солдат! - весело возразил Гергей. - Мой ученик!
   Вслед за гонцом, взметая  клубы  пыли,  мчались  по  дороге  еще  трое.
Остальных, вероятно, изрубили.
   Стало быть, турок близко.
   Что почувствовал Добо, услышав это известие?
   Идет турецкая рать, которая сокрушила летом две самые могучие  твердыни
Венгрии: Темешвар и Солнок; захватила Дрегей, Холлоке, Шалго,  Буяк,  Шаг,
Балаша-Дярмат - словом, все,  что  пожелала.  Идет  турецкая  рать,  хочет
подчинить владычеству султана то, что еще уцелело от Венгрии.
   И вот турки уже здесь. Надвигаются, как страшный божий суд, как палящий
огонь, как кровавый вихрь.  Сто  пятьдесят  тысяч  тигров  в  человеческом
обличий, диких зверей, опустошающих все вокруг.  А  может  быть,  их  даже
двести тысяч. Большинство из них с юных лет приучено стрелять  из  лука  и
ружья, влезать на стены,  переносить  лишения  походной  жизни.  Сабли  их
изготовлены в Дамаске, панцири - из  дербентской  стали,  копья  -  работы
искусных индостанских кузнецов, пушки  отлиты  лучшими  мастерами  Европы;
пороха, ядер, пушек, ружей у них тьма-тьмущая. А сами  они  -  кровожадные
дьяволы.
   И что же им противостоит?
   Маленькая крепость,  шесть  жалких  старых  пушек  и  чугунных  труб  -
пищалей, которые тоже называли пушками.
   Что же мог почувствовать Добо!
   Гонец Иштван Бакочаи влетел в  крепость  и  соскочил  с  коня.  Потный,
окровавленный, запыленный, остановился он перед Добо.  К  седлу  привязана
голова турка, смуглолицая, с вьющимися усами.  У  Бакочаи  левая  половина
лица почернела от запекшейся крови.
   -  Честь  имею  доложить,  господин  капитан,  -  сказал  он,   щелкнув
каблуками, - турки уже здесь, черт бы их побрал!
   - Только передовой отряд, - спокойно поправил его Добо.
   - Да, господин капитан, передовой отряд. Всю рать не  удалось  увидеть:
она за Абоньским лесом, но в их  передовом  отряде,  черт  бы  их  побрал,
проворный народ. Как только приметили нас, тут же схватили двоих. За  мной
тоже погнались. Дальше всех  гнался  вот  этот  черномазый,  черт  бы  его
побрал!
   - А где же твои товарищи?
   Витязь глянул в сторону ворот и отрапортовал:
   - Моются в речке, черт бы их побрал!
   - Ну, - сказал Добо, - с нынешнего дня ты младший сержант. Ступай выпей
кружку вина, черт бы его побрал, - добавил он, усмехнувшись.
   Во дворе  крепости  теснились  люди,  чтобы  поглядеть  на  отрубленную
голову. С макушки ее свисала длинная  прядь.  Ухватившись  за  эту  прядь,
Бакочаи держал на весу мертвую голову и гордо показывал ее всем.


   Как только разнеслась весть о приближении турок, крепость  превратилась
в гудящий улей.
   Все сгрудились вокруг Бакочаи, чтобы послушать  его  и  воочию  увидеть
отрубленную голову турка. Даже  женщины  выбежали  из  пекарен  и  кухонь.
Поднявшись на цыпочках позади собравшейся толпы, слушали они рассказ воина
и с ужасом смотрели на басурманскую голову, из которой еще капала кровь.
   Все это происходило, конечно, после того, как Добо вместе  со  старшими
офицерами покинул рыночную площадь и направился ко дворцу, где они  решили
посовещаться.
   Повесив голову турка на сук липы, Бакочаи уселся на  стул  и  подставил
голову цирюльнику.
   В крепости было  тринадцать  цирюльников  -  четыре  мастера  и  девять
подмастерьев. Собрали их сюда, конечно, не для того, чтобы брить головы  и
стричь  волосы.  В  их  обязанности  входило  промывать,  зашивать   раны,
останавливать кровь квасцами. А что же делали врачи? Да их во всей  стране
было меньше, чем сейчас в любом захолустном  городишке.  Цирюльники  везде
сходили за врачей.
   Все тринадцать цирюльников кинулись к Бакочаи, надеясь расспросить  его
о новостях.
   Прежде всего они стащили с него доломан  и  рубаху.  Самым  старшим  из
цирюльников был мастер Петер - он первый и взялся за дело.
   Перед Бакочаи держали большую глиняную миску и кувшин с водой.
   И помыли Бакочаи как следует, по-венгерски!
   Пока ему промывали длинную рану на голове  и  прикладывали  квасцы,  он
покорно терпел. Когда же рану начали зашивать, Бакочаи вскочил,  опрокинул
стул, миску, цирюльника, его помощника и, рявкнув: "Черт бы вас побрал!" -
пошел в казарму.
   - Ишь ты, выдумали, как штаны, меня зашивать, черт бы их побрал!
   Он сорвал с края окна  большую  паутину,  приложил  к  ране  и  сам  ее
перевязал. Потом сел за стол, наелся сала, выпил вина, лег  на  соломенный
тюфяк и сразу заснул.


   Почти  одновременно  с  солдатом,  тоже  верхом,  прибыл   в   крепость
крестьянин. Он был в сермяге и черной шляпе с  загнутыми  полями.  В  руке
держал высокий зеленый посох.
   Когда Добо кончил беседу с солдатом,  крестьянин,  не  слезая  с  коня,
спросил какую-то женщину:
   - Который здесь господин капитан?
   - Вот тот высокий господин, что проходит мимо  цирюльников,  -  указала
женщина. - Сами можете признать его по перу на шапке.
   Крестьянин  посмотрел  в  указанную  сторону  и  прежде  всего   увидел
цирюльников. Все  тринадцать  были  заняты  стрижкой.  Пятерня  в  волосы,
несколько взмахов ножницами - и готово! Так  они  обстригли  почти  наголо
всех офицеров: длинные, отпущенные до плеч волосы могли загореться,  да  и
причесываться некогда во время осады.
   Крестьянин сошел с коня, привязал его к дереву, пошарил в своей суме и,
вынув из нее письмо с большой печатью, побежал вслед за Добо.
   - Господин капитан, я привез письмо!
   - От кого?
   - От турка.
   Добо помрачнел.
   - А как же ты посмел привезти! - крикнул он, топнув  ногой.  -  Или  ты
турок?
   У крестьянина ноги подкосились.
   - Какой же я турок, прошу прощенья! Я Калба.
   - А знаешь ли ты, что венгру грешно возить письма неприятеля? - И  Добо
приказал солдатам: - Взять его под стражу!
   Двое солдат с пиками встали по обе стороны крестьянина.
   - Милостивый витязь, - взмолился крестьянин, - меня же заставили!
   - Тебя могли заставить только взять в руки письмо. А привезти его  сюда
никто не мог тебя заставить. - И Добо взглянул на солдат: - Стойте здесь!
   Он велел трубить сбор и, скрестив руки, встал  под  липой,  где  висела
голова турка. Ждал, пока соберется народ со всей крепости.
   Не прошло и трех минут,  как  все  сбежались.  Офицеры  окружили  Добо.
Солдаты выстроились, позади всех стояли крестьяне и женщины.
   Добо заговорил:
   - Я созвал население крепости  потому,  что  турок  прислал  письмо.  С
неприятелем я не переписываюсь. Если враг присылает письмо  -  швыряю  ему
обратно или вколачиваю в глотку тому, кто его посмел принести. Только  это
первое письмо велю я прочитать  и  немедленно  перешлю  королю.  Пусть  он
убедится воочию, что турок здесь и нам нужна подмога. Я и без  того  знаю,
что в письме: они грозят и торгуются с нами. Угроз мы не боимся, в торг не
вступаем. Родина не продается ни за какие деньги! Но чтобы вы собственными
ушами слышали, как разговаривает неприятель, я велю прочесть письмо.  -  И
он протянул письмо Гергею, зная, что  тот  ученей  всех  в  крепости  и  с
первого взгляда разберет любой почерк. - Прочти вслух.
   Гергей встал на камень. Он сломал  печать,  стряхнул  песок  с  бумаги,
посмотрел подпись и сказал:
   - Посылает письмо Ахмед-паша из Каалы.
   "Коменданту Эгерской крепости Иштвану Добо - привет!
   Я, анатолийский Ахмед-паша,  старший  советник  великого,  непобедимого
султана, старший военачальник его несметной,  несокрушимой  рати,  сообщаю
вам, что нынешней весной могучий падишах отрядил  в  Венгрию  два  войска.
Одно из них захватило Липпу, Темешвар, Чанад, Солнок, а также все крепости
и замки, расположенные по берегам Кереша, Мароша,  Тисы  и  Дуная.  Второе
войско сокрушило две венгерские рати,  заняло  Веспрем,  Дрегей,  Сечен  и
берег Ипоя. Нет такой силы, которая устояла бы перед нами!
   И теперь два наших победоносных войска соединяются под Эгером.
   Исполняя волю могучего  и  непобедимого  султана,  я  призываю  вас  не
сопротивляться его величеству, а покориться  его  воле  -  впустить  пашу,
которого я пришлю, сдать ему город и крепость Эгер".
   - Держи карман шире! - загудели со всех  сторон.  -  Не  читай  дальше!
Пусть псы его слушают!
   Но Добо призвал всех к тишине.
   - Нет, вы послушайте турецкую музыку. Хорошо они выводят высокие нотки.
Читай дальше.
   - "Честью заверяю вас: если вы изъявите покорность, то ни вы,  ни  ваше
добро не пострадают. Падишах будет милостив к вам,  а  я  предоставлю  вам
такую свободу, какую вы знали только при ваших прежних королях".
   - Не нужна нам турецкая свобода! - гаркнул Цецеи. - Мы уж как-нибудь  и
венгерской обойдемся!
   Все улыбнулись.
   Гергей продолжал:
   - "Я защищу вас от всех бед..."
   - Вот именно для того они и пожаловали, чтобы защитить нас  от  бед!  -
закричал Гашпар Пете.
   Кругом поднялся хохот. Засмеялся и Гергей.
   Народ уже знал,  как  ведут  себя  турки,  когда  сдается  какая-нибудь
крепость.
   Один Добо стоял мрачнее тучи.
   Гергей продолжал читать:
   - "В подтверждение сего я ставлю свою доподлинную печать. Ежели  вы  не
покоритесь - навлечете на свои головы гнев могучего падишаха, а тогда и вы
сами, и дети ваши умрете страшной смертью. Посему отвечайте немедленно!"
   В ответ раздался грозный гул:
   - Чтоб он лопнул, этот падишах со всем своим могуществом! Пусть  только
сунется сюда!
   Лица раскраснелись. Даже у самых кротких и то огнем загорелись глаза.
   Гергей вернул письмо Иштвану Добо. Шум затих.
   Добо не надо было вставать на камень, чтобы его видели: он и  без  того
был на голову выше всех.
   - Вот, - проговорил он горестно,  но  в  голосе  его  звучала  стальная
твердость, - это первое и последнее письмо турка, которое прочтено в нашей
крепости. Вы уже поняли, для чего турок идет. Огнем и мечом несет  он  нам
"свободу". Басурманский падишах, купающийся в крови  христиан,  несет  нам
свою "свободу"! А если мы от нее откажемся, так он нам головы отрубит!  От
нас требуют ответ. Так вот он!
   Скомкав письмо, Добо швырнул его в лицо крестьянину.
   - Как ты посмел принести это, подлец?
   И, обернувшись к солдатам, приказал:
   - Заковать ему ноги! В темницу негодяя!



4

   После взволновавшего всех чтения турецкого письма Добо вызвал  офицеров
во дворец:
   - Через полчаса всем быть у меня.
   Зал наполнился народом еще до назначенного срока. Позже пришли лишь те,
кто переодевался в парадную одежду. Каждый почувствовал, что пробил первый
удар набата.
   Добо поджидал только товарищей Бакочаи и лейтенанта Лукача Надя  с  его
двадцатью четырьмя конными ратниками. Уж  не  попали  ли  они  в  полон  к
туркам? Это было бы прескверным известием. Народ пал бы духом.
   Скрестив руки, комендант  стоял  возле  окна  и  рассеянно  смотрел  на
раскинувшийся внизу город. Какие красивые белые дома! А город пуст. Только
под самым дворцом, у речки, снует народ: солдаты  поят  лошадей,  водоносы
таскают воду. А вот какая-то женщина в желтом  платке  выходит  из  ворот.
Идет с двумя детишками, спешит к крепости. На спине тащит узел.
   - И эта в крепость идет... - пробурчал Добо с неудовольствием.
   Рядом с Добо стоял оруженосец в голубом бархатном доломане. По  длинным
спадавшим до плеч волосам  и  нежному  лицу  его  можно  было  принять  за
девушку, переодевшуюся в мужской костюм. Но  руки  оруженосца  говорили  о
другом - в них чувствовалась сила: юноша каждый день метал копья.
   Добо обернулся, ласково провел рукой по волосам оруженосца.
   - О чем размечтался, Криштоф? Может, домой захотелось?
   Мальчик заморгал глазами.
   - Господин капитан, мне было бы стыдно и думать об этом!
   - Вот и хорошо! А волосы ты все-таки обрежь себе.
   В крепости оставили только этого оруженосца. Да и то лишь  потому,  что
его отец письменно попросил  капитана  не  посылать  мальчика  домой,  ибо
мачеха недолюбливает его. Добо считал Криштофа своим сыном.
   Всех остальных оруженосцев, юношей лет четырнадцати -  шестнадцати,  он
отправил по домам. Для них крепость Эгер была школой витязей. Но Добо пока
не желал пускать их в дело.
   Был у него еще один любимый оруженосец - Балаж Балог,  сын  лейтенанта,
служившего в войске монаха Дердя и убитого в прошлом году. Балаж был  даже
на год моложе Криштофа, но превосходно ездил верхом. Со слезами уехал он в
августе. Как ему было обидно, что Криштофу разрешили остаться в  крепости,
а ему нет!
   "Выкинули, точно негодного ученика сапожника! - горевал он.  -  Чем  ты
лучше меня? - сердито спрашивал  он  Криштофа.  -  Почему  тебе  разрешили
остаться? Погоди, вот вернусь - и тогда мы с тобой поломаем копья!"
   "Неужели ты  думаешь,  что  это  я  тебя  отсылаю  отсюда?"  -  отвечал
расстроенный Криштоф.
   И он умолял Добо:
   "Господин капитан, позвольте Балажу остаться!"
   Добо замахал рукой.
   "Ему нельзя.  Он  единственный  сын  вдовы.  Ему  даже  на  деревья  не
позволяют лазить. Убирайся!"
   Балажа взял с собой Лукач Надь с намерением по дороге доставить  его  к
матери.
   - Ох, где же запропастился этот Лукач? - Добо  взглянул  на  Мекчеи.  -
Боюсь, не случилась ли с ним беда.
   И он озабоченно покачал головой.
   - Не думаю, - сказал с улыбкой Мекчеи. - За коротышек  я  не  боюсь.  У
меня есть на то своя примета: коротышкам везет в бою.
   - Как раз наоборот! - весело возразил Гергей. - Коротышка  никогда  так
уверенно не сидит  на  коне,  как  долговязый.  Коротышку  конь  несет,  а
долговязый сам несет коня.
   - Ты говоришь так потому, что сам долговязый.
   Придверник доложил, что пришли разведчики.
   Добо принял серьезный вид.
   В зал вошли семь солдат в желтых сапогах со шпорами. Они встали посреди
зала и щелкнули каблуками. У двоих волосы были еще мокрые -  видно,  парни
старательно умывались. Один из них вышел вперед.
   - Господин капитан, честь имею доложить: неприятель под Абонем.
   - Знаю, - ответил Добо. - Первый турок уже здесь. Его привез Бакочаи.
   Это было сказано  с  укоризной.  Солдат,  носивший  красно-синие  цвета
города, перевел дух и сказал:
   - Господин капитан, я мог бы хоть троих привезти!
   - А почему же не привез?
   - Да я всем троим раскроил башку!
   В зале  развеселились.  Из  семи  солдат  у  четверых  были  перевязки.
Улыбнулся и Добо.
   - Вот что, Комлоши, вот что, сын мой, - сказал он, - здесь  беда  не  в
турецких, а в ваших башках. Ваша обязанность была не драться,  а  привезти
донесение. Привез же донесение солдат господина  Борнемиссы!  А  вы  сочли
первым долгом умыться, причесаться, сменить рубахи  и  подкрутить  длинные
усы. Какой же ты солдат, Антал Комлоши?
   Комлоши приуныл, сознавая, что  Добо  прав.  Однако  вскинул  голову  и
воскликнул:
   - Вы еще посмотрите, господин капитан, какой я солдат!
   Должны были явиться еще двое, но они отстали, Обоих схватили турки,  и,
вероятно, оба отдавали рапорт на том свете.
   Добо назначил новый разъезд, приказав разведчикам не вступать в  стычку
с неприятелем, а только  каждый  час  сообщать  караульному  офицеру,  где
находятся турки. Потом он отпустил солдат и сел за стол.
   К этому  времени  в  зале  собрались  все  лейтенанты  ополченцев,  все
гарнизонные офицеры. Пришло и пять немцев  -  сержантов-пушкарей.  Тут  же
стояли священник и старик Цецеи. Собравшиеся тихо  беседовали  меж  собой.
Кое-кто разглядывал картины. На одной  стене  висел  портрет  архиепископа
Миклоша Ола, который стоял, держа в руке  молитвенник,  и,  наморщив  лоб,
искоса смотрел на всех круглыми  совиными  глазами.  За  спиной  его  была
изображена Эгерская крепость тех времен, когда у нее  имелась  еще  только
одна башня.
   На теневой стороне зала - потемневший от времени портрет короля  Яноша,
где желтым пятном выделялась тол