льным взглядом; он был в синем ментике, на боку у  него  болталась
тяжелая, большая сабля.
   Все названные были лейтенантами ополчения. За ними по  порядку  сидели:
Иов  Пакши  -  самый  рослый  офицер  королевских  войск,  Тамаш  Бойки  -
лейтенант, командующий  пятьюдесятью  боршодскими  стрелками,  седовласый,
седобородый, но моложавый и живой  человек.  Два  эти  лейтенанта  прибыли
позже, так что их посадили  среди  офицеров  гарнизона:  старика  казначея
Яноша Шукана; дьяка Имре, который ведал винным  погребом;  дьяка  Михая  -
офицера-интенданта, или,  как  называли  тогда,  раздатчика  хлеба;  дьяка
Матяша Дендеши - архиепископского писаря  (крепость  входила  во  владения
архиепископа); дьяка Деака Болдижара и еще других.
   Чтобы выказать уважение всем защитникам  крепости,  Добо  пригласил  не
только офицеров, но и одного младшего сержанта,  одного  рядового,  одного
эгерского дворянина и одного эгерского крестьянина.
   Кушанья разносили пять слуг Добо; в помощь им старшие офицеры  прислали
и своих слуг.
   За спиной Добо стоял оруженосец Криштоф Тарьяни; он прислуживал  своему
господину, ставил перед ним кушанья, наливал в кубок вино.
   Была пятница, так  что  ужин  начали  со  щуки  под  хреном  и  судака,
зажаренного в сухарях. Затем подали сома  и  стерлядь.  Закончили  трапезу
лапшой с творогом и сметаной, потом подали компот  из  сушеных  фруктов  с
корицей. На столе были также сыр, виноград, яблоки, груши, дыни, -  все  в
изобилии.
   Почему же  бережливый  Добо  решил  задать  такой  ужин?  Хотел  ли  он
завершить пиром собрание, на котором принесли клятву, или  решил  сдружить
незнакомых между собой офицеров? А  может  быть,  он  желал  послушать  их
откровенные речи, когда вино развяжет языки?
   Поначалу настроение  было  торжественное,  как  в  церкви.  Каждый  еще
переживал величественную минуту  клятвы.  Белоснежные  скатерти,  столовое
серебро с гербом Добо, резной бочонок, висевший на цепи над столом, букеты
осенних цветов - все это усугубляло торжественность обстановки.
   Сердца людей не согрелись даже тогда, когда после щуки в кубки полилось
из прекрасного бочонка вино гранатового цвета. После величавой речи Добо у
всех сердца еще были охвачены трепетом волнения.  Так  в  долгой  звенящей
тишине задумчиво прислушиваемся мы к отзвуку умолкшего колокола.
   Поели жареной рыбы. Слуги переменили тарелки. Все ждали, что Добо будет
приветствовать гостей. Но Добо сидел в  своем  коричневом  кожаном  кресле
усталый, молчаливый. Быть может, он думал о том, что это  не  именины,  не
свадьба, что теперь, после присяги, он - комендант  крепости  и  сидит  за
ужином со своими офицерами.
   И все-таки гости ждали, не скажет ли он что-нибудь.
   Вдруг в тишину ворвалась веселая песня поварих:

   Около колодца весело живется,
   С милым я встречаюсь около колодца.
   Лошадь напоит он, ко мне обернется,
   Прямо в алу щеку поцелуй придется.

   И туч как не  бывало.  Небо  прояснилось.  Разве  можно  мужчинам  быть
мрачными, если женщины песней встречают надвигающуюся грозу!
   Мекчеи поднял стоявший перед ним серебряный кубок и встал.
   - Уважаемые друзья! - начал он.  -  Наступают  великие  дни.  Даже  сам
господь бог сидит сейчас у небесного оконца, смотрит  на  Эгер  и  думает:
как-то управятся две тысячи человек с двумястами тысячами? И все-таки я не
унываю. Среди нас нет ни одного труса. Слышите, женщины и те поют. Но если
бы и закралась в чье-либо сердце боязнь,  среди  нас  есть  два  человека,
рядом с которыми даже слепые и увечные не могут пасть духом. Я знаю  обоих
с ранней юности. Одного из них сам господь сотворил  для  того,  чтобы  он
служил образцом венгерской доблести. В нем стальная сила, он точно золотая
сабля, воплощение твердости и благородства. Второй,  с  которым  я  знаком
тоже с юности, - образец ума, отваги,  присутствия  духа  и  находчивости.
Там, где эти  люди,  -  каждый  ощущает  в  себе  прилив  силы,  бодрости,
сметливости, мужества и веры в венгерский ум. С ними  не  страшна  никакая
опасность. От души желаю, чтобы вы так же близко,  как  я,  узнали  нашего
капитана Иштвана Добо и старшего лейтенанта Гергея Борнемиссу.
   Добо встал, чокнулся со всеми и начал свою речь:
   - Родные мои, кровные! Будь я пуглив, как олень,  которого  приводит  в
трепет тявканье любой своры псов, я  все  же  не  пустился  бы  наутек,  а
вступил бы в бой, раз речь идет  о  судьбе  моей  родины.  Пример  Юришича
[Юришич Миклош - комендант Кесегской крепости; в 1532 г. вместе со  своими
солдатами (семьсот человек) отважно защищал крепость Кесег  от  более  чем
стотысячной турецкой армии] доказывает, что самая  жалкая  крепость  может
стать  могучей  твердыней,  если  ее  обороняют  настоящие  мужчины.  Наша
крепость сильнее Кесега, и мы тоже должны быть сильнее  ее  защитников.  Я
знаю турецкие войска. У меня еще едва пробивались усы, когда  я  стоял  на
Мохачском поле. Я видел  дикую  рать  Сулеймана.  Поверьте  мне,  двадцать
восемь тысяч венгров сокрушили бы стотысячный сброд,  будь  среди  венгров
хоть  один  человек,  который  умел  бы  вести  сражение.  Там  никто   не
командовал,  никто  не  руководил  боем.   Полки   развертывались   не   в
соответствии с тем, как стоял неприятель, а  как  попало.  Бедняга  Томори
[Томори Пал - епископ и  полководец,  возглавлявший  венгерское  войско  в
битве под Мохачем] - вечная память ему! - был великий герой, но не годился
в полководцы. Он думал, что вся полководческая наука заключена  в  словах:
"За мной!" Он читал молитву, потом отпускал крепкое  словцо,  кричал:  "За
мной!" - и наша  рать  вихрем  врезалась  в  гущу  турецких  войск.  Турки
разбегались, как стая гусей. А мы, обуянные пылом достойных наших предков,
очертя голову мчались на лихих  скакунах  навстречу  пушкам.  И,  конечно,
пушки да цепные ядра делали то, что не под силу было человеку. Из двадцати
восьми тысяч нас уцелело четыре тысячи. Из этого страшного бедствия  можно
было извлечь два великих урока. Первый - что турецкая рать вовсе не войско
витязей, а сборище разношерстного отребья. Турки собирают пропасть разного
народу и животных, чтобы устрашить глупцов несметной своей  ордой.  Второй
урок: как бы мало ни было венгров, они могут расстроить  большую  турецкую
рать и даже одолеть ее, если щитом им послужит  не  только  отвага,  но  и
разум.
   Сидевшие за столом слушали коменданта, напряженно сдвинув брови.
   Добо продолжал:
   - В нашем положении разум  предписывает:  держись  стойко  до  прибытия
королевских войск. Турки будут палить по крепости, рушить ее, может  быть,
им удастся даже проломить стены, которые до поры до времени защищают  нас.
Вот тогда-то и должны мы выступить сами и защищать стены, так же  как  они
защищали нас. Пусть  неприятель,  карабкаясь  на  стены,  у  каждой  бреши
натолкнется на нас. Мы никогда не позволим выхватить из наших  рук  судьбу
венгров!
   - Никогда! Нет, нет, не позволим! - закричали все, вскочив с мест.
   - Спасибо, что вы пришли в Эгер, - продолжал Добо. -  Спасибо,  что  вы
принесли свои сабли и сердца для защиты отечества. Во мне окрепло чувство,
что господь простер свою длань  над  Эгерской  крепостью  и  говорит  орде
басурман: "Дальше ни шагу!" Пусть это чувство воодушевляет и вас, и  тогда
я буду твердо уверен, что мы за этим столом весело  отпразднуем  торжество
победы!
   -  Да  будет  так!  -  закричали  офицеры  и  чокнулись  серебряными  и
оловянными кубками.
   Вслед за Добо встал Пете. Движения его, как всегда, были порывисты.  Он
поднялся, улыбнувшись, заглянул в свой кубок, потом лицо его посуровело.
   Оглянулся Пете налево, направо и, подкрутив усы, заговорил:
   - Наш капитан Мекчеи верит в Добо и Борнемиссу. Добо и Борнемисса верят
в нас и в стены твердыни. Теперь я скажу, во что я верю.
   - Слушаем, слушаем!
   - Нынче в числе прочих крепостей пали две могучие твердыни: Темешвар  и
Солнок...
   - И Веспрем.
   - В Веспреме не было людей. А почему пали  эти  две  могучие  крепости?
Пройдут годы, и люди, наверно, скажут: пали  они  потому,  что  турок  был
сильнее. А это не так. Они пали потому, что  Темешвар  защищали  испанские
наемники, и Солнок тоже защищали наемники - испанцы, чехи и немцы.  Теперь
позвольте сказать, во что верю я. Я верю в то, что Эгер не будет оборонять
ни испанское, ни немецкое, ни чешское войско. Не считая пяти  пушкарей,  у
нас все - венгры, да еще большинство - эгерчане. Это львы, защищающие свое
логово. Я верю в венгров!
   Лица у всех раскраснелись,  все  подняли  кубки.  Пете  мог  бы  уже  и
закончить свою речь, но он продолжал с жаром народного трибуна:
   - А венгр как кремень: чем больше его бьют, тем больше  искр  высекают.
Так неужто же две тысячи молодцов,  родившихся  от  венгерских  матерей  и
отцов, выросших на коне да венгерском зерне,  пивших  густую  бычью  кровь
[сорт эгерского вина] из подвалов эгерских святых отцов, - неужто  они  не
справятся с рванью-дрянью, водохлебами, чубастыми прощелыгами?
   Слова его заглушили крики, бряцанье сабель и смех, но Гашпар  Пете  еще
разок подкрутил усы, покосившись куда-то в сторону, и закончил так:
   - До сих пор Эгер был просто  славным  городком,  городом  хевешских  и
боршодских венгров. Дай бог,  чтобы  впредь  он  стал  городом  венгерской
славы! Басурманской кровью напишем мы на стене: "Не тронь венгра!" - чтобы
по прошествии веков, когда настанет вечный мир и на руинах крепости  будет
зеленеть мох, сын будущих  столетий,  сняв  шапку,  гордо  сказал:  "Здесь
сражались наши отцы - да будет благословен их прах!"
   Поднялся шум, все  бросились  целовать  оратора.  И  Пете  уже  не  мог
продолжать свою речь. Да ему и не  хотелось  больше  говорить.  Он  сел  и
протянул руку лейтенанту боршодцев Тамашу Бойки.
   - Тамаш, -  сказал  он,  -  там,  где  мы  с  тобой  будем,  туркам  не
поздоровится!
   - И хорошо же ты сказал! - кивнул головой Тамаш. - Я хоть сейчас  готов
ринуться на целую сотню!
   После Пете больше никто не был в силах произнести тост. Просили Гергея,
но он, как ученый человек, не привык ораторствовать.
   Каждый завязал беседу  со  своим  соседом,  и  зал  наполнился  веселым
гомоном.
   Добо тоже оживился, чокался  то  с  одним,  то  с  другим  соседом.  Он
протянул кубок Гергею, а когда  священник  пересел  побеседовать  с  Пете,
поманил Гергея рукою.
   - Сын мой, сядь сюда.
   И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:
   - Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Терека. Я им тоже написал,  да,
как видишь, зря.
   - Да, - ответил Гергей, поставив  свой  кубок,  -  думаю,  что  нам  не
дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А  Фери  не
поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.
   - Правда, что Балинт Терек умер?
   - Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть  освободила
его от оков.
   - Намного ли он пережил жену?
   -  На  несколько  лет.  Жена  его  умерла,  когда   мы   вернулись   из
Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.
   - Добрая была женщина,  -  сказал  Добо,  задумчиво  кивая  головой,  и
потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.
   - Да, таких не часто встретишь,  -  сказал  Гергей,  вздохнув,  и  тоже
потянулся за чарой.
   Они молча чокнулись. Быть может, оба думали, что добрая женщина видит с
небесных высот, как они осушают чару в ее память.
   - А Зрини? - спросил Добо. - Я написал и ему, чтобы приезжал в Эгер.
   - Он приехал бы, да только уже несколько  месяцев  ходят  слухи,  будто
боснийский паша готовится выступить в  поход  против  него.  В  феврале  я
беседовал с дядей Миклошем в  Чакторне.  Он  уже  и  тогда  знал,  что  на
Темешвар, Солнок и Эгер идет большая турецкая рать. Еще попросил, чтобы  я
написал для него письмо королю.
   - Не пойму, куда девался Лукач. Давно пора ему вернуться. -  Лицо  Добо
омрачилось. - Да и лазутчику Варшани тоже пора прибыть с донесением.
   Перед дверями заиграли дудки и трубы:

   Мишка-франт свалился в воду.
   Панни ждет его у брода.

   Казалось, будто всем  влили  новую  кровь.  По  знаку  Добо  оруженосец
впустил музыкантов: трех дударей и двух трубачей. В числе их был и  цыган.
На голове его красовался большой ржавый шлем с тремя петушиными перьями. У
пояса на тесемочке висела сабля без ножен. К босым  ногам  были  привязаны
огромные шпоры. Усердно надувая щеки, трубил он на своем кларнете.
   Все  слушали  с  удовольствием.  Когда  песню  повторили,   кто-то   из
лейтенантов запел глубоким голосом:

   Небо голубое, лес покрыт листвою.
   Конь мой белоногий, дай вскочу в седло я.
   Вновь пущу оружье в дело боевое,
   Чтоб меня все турки поминали, воя.

   Лейтенант был статный парень с холеными усами. Усы  торчали  у  него  в
разные стороны двумя стрелами. Даже сзади можно было его узнать.
   - А кто этот лейтенант? - спросил Гергей, склонившись к Добо.
   - Иов Пакши, младший брат капитана Комаромской крепости.
   - Хорошо поет!
   - И должно быть, храбрый малый. Кто любит петь, тот и дерется храбро.
   - А тот молодой человек, с огненным взглядом и закрученными усами?
   - Пишта Будахази, офицер. Шесть конников привел с собой.
   - Видно, что прирожденный воин. А тот подальше, с густой  бородой,  что
тянется сейчас за кубком?
   - Ференц Бай, офицер. Пять конников привел. Тоже славный малый.
   - А этот молодцеватый паренек  с  шелковым  платком  на  шее,  рядом  с
эгерским горожанином?
   - Пишта Фекете, офицер. Шесть конников привел.
   - Да, верно, ведь я же беседовал с ним.
   Лейтенанту Пакши  хотелось  спеть  и  второй  куплет  песни,  да  слова
вылетели из памяти. Дудари ждали, когда он начнет.
   Вдруг кто-то крикнул:
   - Да здравствует наш священник!
   - Да здравствует старейший в нашем войске! - крикнул Золтаи.
   Цецеи весело возразил:
   - Может, прадед твой старейший, а я еще совсем не старый!
   - Да здравствует самый молодой защитник крепости! - гаркнул Пете.
   Тут уж и Криштоф Тарьяни взял в руки кубок и,  зардевшись,  чокнулся  с
гостями.
   - Да здравствует тот турок, - крикнул Гергей,  -  которому  мы  первому
вышибем зубы!
   Все захохотали, и каждый чокнулся с соседом.
   С места поднялся румяный эгерский дворянин. Он откинул с правого  плеча
синий плащ с большим воротником, разгладил усы в  обе  стороны,  пригладил
чуб и сказал:
   - Да здравствует тот, кто первый сложит голову за Эгер!
   Гордым и серьезным  взглядом  посмотрел  он  вокруг  и,  ни  с  кем  не
чокнувшись, осушил бокал до дна.
   Вряд ли думал он, что пьет за самого себя.


   Стрелки больших стоячих часов показывали одиннадцать. Вошел  караульный
и, остановившись в дверях, доложил:
   - Господин капитан, турки уже в Макларе.
   - Только передовые части, сын мой.
   - Нет, побольше, господин капитан. Они лавой идут при лунном  свете,  а
позади в поле видно множество шатров и огней.
   - Ну, стало быть,  завтра  они  будут  здесь,  -  сказал  Добо,  кивнув
головой.
   Он отпустил караульного, сказав, что до утра можно не являться с новыми
донесениями, и встал. Это означало, что пора расходиться.
   Мекчеи увлек в угол зала Гергея, Фюгеди, Пете и Золтаи. Он  перекинулся
с ними несколькими словами, затем  поспешно  подошел  к  Добо  и,  звякнув
шпорами, сказал:
   - Господин капитан, двести человек готовы выехать ночью.
   - Куда это, к лешему?
   - В Маклар.
   - В Маклар?
   - Пожелать туркам спокойной ночи.
   Добо весело пригладил левый ус и отошел к оконной  нише,  куда  за  ним
последовал и Мекчеи.
   - Что ж, Пишта, не возражаю. Такая вылазка ободрит народ в крепости.
   - И я подумал так же.
   - Когда охота биться - и сабля здорово берет. Но я тебя не пущу.
   Мекчеи огорчился.
   Добо спокойно взглянул на него.
   -  Ты  ведь  точно  бык  -  на  любое  дерево  налетаешь.  И,   смотри,
когда-нибудь сломишь рога. А тебе надобно голову беречь. Если  моя  голова
упадет, пусть  хоть  твоя  цела  останется.  Это  я  говорю  только  тебе.
Борнемисса и остальные могут ехать. Гергей  осторожнее  тебя  -  пусть  он
встряхнет хорошенько турецкие передовые отряды. Позови его сюда.
   Гергей мигом очутился возле Добо.
   - Что ж, Гергей, можешь ехать, - сказал Добо, - только возьми  с  собой
не двести, а восемьдесят - девяносто человек. Хватит и этого.  Вы  ударите
внезапно, вызовете смятение. И тотчас летите обратно. Да смотри,  чтоб  ни
один не погиб!
   Подошли и другие офицеры.
   - Господин капитан, разрешите и мне.
   - Всем ехать нельзя. Я  поручаю  это  дело  Борнемиссе.  Пусть  выберет
троих. А тот, кого не возьмут, должен помнить о  присяге:  беспрекословное
подчинение.
   - Пете, Золтаи, Фюгеди! - перечислил тоном приказа Гергей.
   Пишта Фекете взглянул на него  с  такой  мольбой,  что  Гергей  добился
разрешения взять и его.
   - Пиште Фекете я уже давеча обещал.
   -  Господин  капитан,  -  умоляющим  тоном  произнес  юный  Тарьяни,  -
разрешите и мне поехать!
   Добо снова пригладил усы.
   - Ладно уж, так и  быть.  Только  держись  все  время  около  господина
лейтенанта Гергея! - И шутя добавил: - Смотри, если тебя  убьют,  не  смей
показываться мне на глаза! Это я говорю тебе заранее.



6

   Гергей чуть не бегом бросился в казарму конных солдат. Трубить не стал.
В широком коридоре выстрелил из пистолета.
   Солдаты соскочили с постелей.
   - Сюда, ко мне! - крикнул Гергей.
   Он выбрал в свою сотню самых шустрых.
   - Раз-два, одеться! И пока я трижды моргну, быть  верхом  с  саблями  у
ворот. Ты беги к господину второму капитану и попроси у него человеколова.
Захватишь с собой. И чтоб у каждого на луке было маленькое ружье.
   В те времена так назывались пистолеты.
   Гергей сбежал по лестнице и  поспешил  в  конюшню.  При  красном  свете
фонаря, горевшего под одним из сводов, он увидел босого человека в  желтом
доломане и шлеме. Человек этот сидел на опрокинутой кадушке  и,  держа  на
коленях половину разрезанного арбуза, ел его ложкой.
   Гергей крикнул ему:
   - Шаркези!
   - Что прикажете? - с готовностью откликнулся цыган.
   - Поедем со мной. Коня себе раздобудешь, да еще какого распрекрасного!
   Цыган положил арбуз на землю.
   - Поеду. А куда?
   - На турка! - весело ответил  Гергей.  -  Они  спят  сейчас,  и  мы  их
врасплох захватим.
   Цыган почесал в затылке, посмотрел на арбуз и снова сел на кадку.
   - Нет, никак нельзя этого, - сказал он с важностью.
   - Почему же нельзя?
   - Я вместе с другими поклялся не покидать крепость.
   - Да разве мы в этом клялись? Мы присягали защищать крепость!
   - Может, другие в этом присягали, - ответил цыган, подняв плечи чуть не
до ушей, - а я поклялся лучше сдохнуть, а из крепости не  выходить.  Видит
бог!
   Покачав головой, он положил арбуз на колени и вновь принялся за еду.


   Вскоре Гергей вместе с Пете, Фюгеди и Золтаи уже скакал  по  макларской
дороге.
   Ночь стояла звездная.
   Впереди  них  шагах  в  пятидесяти  ехали  лейтенант  Пишта  Фекете   и
солдат-эгерчанин Петер Бодогфальви - он показывал  дорогу.  За  Мелегвизом
свернули на луг. Мягкая  земля  заглушала  конский  топот.  Всадники  были
похожи на сотню качающихся теней.
   В андорнакском ивняке они заметили первый костер.
   Петер остановился, за ним остальные.
   Из облаков выплыл светлый серп  месяца;  в  прозрачном  сумраке  фигуры
людей и деревья вырисовывались черными силуэтами.
   Гергей подъехал к Бодогфальви.
   - Слезай! Пробирайся крадучись, ползи по-змеиному. Ползком подберись  к
первому дозорному. Если с ним собака и она залает - так же тихо,  ползком,
неслышно вернись обратно. Нет собаки -  подкрадись  и  заколи  его.  Потом
осмотри все вокруг. Если не видать поблизости второго караульного, заверни
в листик или в лопух щепотку пороху и брось в костер. Но тут  же  бросайся
на землю, чтобы тебя не заметили.
   - А как же мой конь?
   - Коня привяжи вот к этому дереву. Ко